Поединок. Выпуск 10 - Страница 9
Пожилой удэгеец с седеющей короткостриженой головой и ершистыми усиками, склонившись над выносным столиком, черпал деревянной ложкой из тузлука красную икру и бросал ее в обливную чашку.
— А вот вам и Сусан, — сказал Пантелей Иванович, приподняв кепочку, и подался восвояси, исчезнув в таежных зарослях так же внезапно, как и появился.
Сусан подошел, чинно поздоровался с Кялундзигой и Коньковым. Из раскрытых дверей омшаника выглянула старуха в черном халате и с медной трубочкой в зубах и снова скрылась.
— Рыбачил? — спросил Кялундзига, кивнув на икру.
— Худо совсем, — ответил Сусан, — утром ходил — всего две кеты взял. Нет рыбы! Юколы[3] не будет, что зимой есть будем? Чем собачек кормить?
— Да у тебя и собачек-то нет, — сказал Коньков. — Тигр утащил, говорят?
— Ай, беда! — покачал головой Сусан. — Куты-мафа[4] вчера приходил. Его одинаково как вор. Ночью приходил. Два улья повалил. Собачки побежали, гав, гав! Я думал медведь. Ружье взял. Выбегаю — нет никого. Что такое? Побежал туда, дальний конец пасека. Смотрю, след у ручья. Большой! Куты-мафа оставил. И собачек нет. Ой, беда! Плохой тигр. Так нельзя делать. Мы соседи с ним одинаково. Зачем собачек таскать? Пантелей его накажет за такое дело.
Он водил их в дальний конец пасеки, показывал огромный, как сковорода, отпечаток тигриного следа на сырой и черной земле. Все головой качал. И вдруг зычно и гортанно крикнул через всю пасеку:
— Алимдя! Кушать давай! Га!
Из дальнего омшаника опять выглянула старуха и, вынув изо рта трубочку, спросила его что-то по-удэгейски.
— Все давай! Все! На стол неси. Га! — покрикивал Сусан.
Старуха полыхала дымком из трубки и скрылась в темном дверном проеме.
Пока они ходили по пасеке, осматривали ульи и слушали, как Сусан ругал за нахальство Куты-мафа, Алимдя накрыла на стол и пригласила их обедать.
— А у вас служба поставлена, — сказал Коньков, глядя на дымящуюся полную сковороду с темным жареным мясом, на миску с икрой, на тарелку с темно-зеленой обмытой черемшой. И глиняная поставка с медовухой стояла посреди стола.
— Женщина свое дело знает, — заметил Кялундзига. — Наши люди так говорят: если женщина плохо делает, виноват хозяин.
— Почему?
— Учил ее плохо. Вот и виноват, — посмеивался Кялундзига.
— Что за мясо? — спросил Коньков, присаживаясь и поддевая вилкой прожаренный до темноты кусок.
— Кабан, — ответил Сусан.
— Тот самый, что приволок Пантелей Иванович?
— Ага! — радостно закивал Сусан.
— Значит, Пантелей Иванович у тигра взял кабана без спросу, а тигр взял у вас собак не спросясь. Вроде бы у вас продуктообмен получился, — сказал Коньков и засмеялся.
— Сондо! Нельзя, — строго сказал Сусан.
— Сондо, сондо! — подхватила и старуха, присевшая на чурбак, поставленный на попа.
— Что это значит? — спросил Коньков.
— Нельзя про тигра говорить, да еще смеяться, — пряча улыбку, сказал Кялундзига.
— Нельзя, нельзя, — всерьез подтвердил Сусан. — Куты-мафа ходи здесь, там и слушай, — указал он на лесные заросли. — Нехорошо! Его обижайся. Ночью опять придет. Охотиться мешать будет, — с озабоченностью на лице говорил Сусан, разливая по берестяным чумашкам медовуху.
— Разве он по-русски понимает? — пытался отшутиться Коньков.
— Куты-мафа все понимает, — Сусан поднял чумашку, похожую на ковшик, и выпил медовуху.
— А ты знаешь, здесь на реке Гээнта умер? — сказал вдруг Коньков, пытаясь вызвать удивление Сусана.
— Конечно, знай, — невозмутимо ответил тот.
— Ты видел, как Гээнта проходил на оморочке? — с надеждой спросил Коньков.
— Когда человек пошел умирать, нельзя глядеть. Нехорошо, — ответил Сусан и добавил: — Сондо!
— Почему? — с досадой спросил Коньков.
— Зачем мешать такое дело? — сказал Сусан.
— А кто виноват в его смерти?
— Никто.
Разговор зашел в тупик.
Конькову помог Кялундзига:
— Сусан, — сказал он, — когда ты встретил Гээнту, ты ведь еще не знал, что он идет умирать?
— Не знал такое дело, — согласился Сусан.
— Значит, ты можешь рассказать капитану, о чем вы говорили.
— Такое дело могу рассказать.
— Пра-авильно, Сусан! Мне и не надо знать, что он умирать шел, — обрадовался Коньков. — Ты расскажи, что он тебе насчет лесного склада говорил?
— Говорил — беда! Склад загорайся…
— А что он про своего начальника говорил? Про Боборыкина? Не ругал его?
— Зачем ругай? Хороший, говорил, начальника, водку давал. Сам уходи на запань, Гээнта лег юрта покурить, засыпал немножко.
— Погоди! — остановил его Коньков. — Скажи мне, Гээнта наркотик курил?
— Курил такое дело, если кто-нибудь давал.
— Понятно… Ну, так что дальше было? Уснул он в юрте…
— Уснул немножко. Трубочка его падай изо рта — пожар делай. Проснулся Гээнта — юрта гори, склад гори… Ай, беда! Его ходил оморочка, брал шест и толкай, толкай до сопка Банга. Помирать надо. Тут, говорит, все болит. Шибко болит! — Сусан прижал ладонь к груди. — Плохо делал. Надо Банга просить, чтобы шибко не наказывал его.
— А это что за Банга? — спросил Коньков Кялундзигу.
— Есть такое удэгейское поверие или сказка, — ответил тот. — На вершине той самой сопки Сангия Мама́, наш главный бог, вырыл чашу и наполнил ее водой. Озеро там, понимаешь. И будто в том озере, на дне, есть небесные ракушки — кяхту́. Кто эти ракушки достанет, тот будет самый богатый и сильный, как Сангия Мама, И вот смелый охотник Банга решил достать кяхту для своей невесты Адзиги. Он нарезал ремни из камуса, сплетал лестницу и влез по скале на ту сопку. Озеро там глубокое, и вода будто ядовитая. Мне геологи говорили. И вот Банга нырнул на дно за кяхту и не вынырнул. Старики так говорят — Сангия Мама взял Банга к себе, потому что он был храбрый и честный. И с той поры Банга живет на большом перевале в самых лучших лесах и отводит туда души умерших охотников. Вот почему старики, когда подходит смерть, идут к сопке Банга.
— А что же невеста его? — спросил Коньков.
— Адзига? Она, понимаешь, пришла к сопке и стала стучать в нее кулаками. Кричала, плакала, просила Сангию Мама отпустить Банга. Много плакала, в реку превратилась и все еще и теперь стучится в сопку, шумит.
— Н-да… — Коньков только головой покачал. — Сусан, а бригадира Чубатова ты знаешь?
— Конечно! Хороший человек. Бывал у меня. Гость богатый…
— А ты видел, как он плоты вязал?
— Видел такое дело.
— Откуда он брал топляк? Как из воды он лес доставал?
— Кран приходил. Люди были. Наши охотники тоже помогай такое дело. Чубатов всем деньги давал. Хорошо платил! Пиво привозил! Целая бочка! Хорошо. Все пили! Его наши люди называют «лесной король».
— Вы ему выделяли людей? — спросил Коньков Кялундзигу.
— Специально нет. Я слыхал, что он топляк подымал. Ну, кто из охотников был свободен, помогал. Зимой лошадей давал, бревна вывозить на санях.
— А Боборыкин не давал ему леса со склада?
— Я не знай, — ответил Сусан.
— Ну что ж, спасибо и на этом, — сказал Коньков, вставая, и хозяйке: — Спасибо за угощение! Все было вкусно.
Та согласно кивнула головой и выпустила целый клуб дыма изо рта.
— Куда теперь поедем? — спросил Кялундзига.
— Заедем на место заготовки… На протоку Долгую. А потом к Боборыкину, на склад.
9
На лесной склад приехали уже в сумерках. Их поджидал Голованов; он сидел на берегу возле удэгейского бата, на котором отвезли Гээнту, курил.
— Успели застать врачей? — спросил его Коньков.
— Застали.
— Что ж врачи сказали?
— Говорят, разрыв сердца. Перетрудился. Оно, конечно… На шесте вверх по реке дойти туда не шутка. К тому ж он был выпивши. Вот оно и не выдержало, сердце-то.
— Вот что, мужики, — сказал Коньков, беря под руки Голованова и Кялундзигу. — Положа руку на сердце скажите мне откровенно: сколько надо заплатить, чтобы снять плоты, то есть разобрать их и перегнать через перекаты?