Подземная непогода - Страница 5

Уже через полчаса они были над Горелой сопкой. На пологих склонах вулкана лежал ледник. Запорошенный вулканическим пеплом, лед казался грязным, и только в трещинах он сиял зеленым и голубым цветом удивительной чистоты. Ледники перемежались бугристыми полосами лавы и осыпями хрупких обломков. Затем пошло фирновое поле. Не долетая двух километров до вершины, пилот посадил вертолет на плотный снег.

— Рисковать вертолетом не буду, — сказал он строго. — Берите кислородные приборы, дальше пойдем пешком.

С непривычки к высоте у Виктора кружилась голова; казалось, что уши набиты ватой. Но он хотел тренировать себя и от прибора отказался.

— Возьмите, не храбритесь, — сказал летчик настойчиво. — В обморок падают внезапно, а мне неохота тащить вас.

Они двинулись вперед. Шли неторопливо, размеренно переставляя ноги, и глубоко дышали в такт: вдох — выдох, вдох — выдох. На их пути не было отвесных стен и крутых скал, только пологий склон, усыпанный плотным снегом. От беспрерывного подъема уставали колени и сердце.

Ближе к кратеру начал ощущаться едкий запах окислов серы. Вскоре пошел снег. Пришлось двигаться в какой-то каше из мокрого снега, теплого пара и сернистого газа. Никак не удавалось перевести дыхание; каждый метр доставался с величайшим трудом. Но вот подъем кончился. Ковалев и Виктор стояли на краю кратера.

У их ног лежала круглая котловина диаметром около трехсот метров и глубиной — до двадцати. В середине темнели жерла. Время от времени из них вырывались клубы пара, пепла и фонтаны камней. На фоне скал горячие камни казались красноватыми, а в синем небе — черными. От беспрерывных взрывов дрожала гора.

На склоне кратера ледяные глыбы вперемежку с вулканическими бомбами образовали нечто вроде лестницы. Летчик попробовал верхние глыбы ногой и махнул Виктору.

— Разве можно спуститься? — взволнованно спросил Виктор. Он еще не знал границ допустимого риска.

Дно кратера покрывал рыхлый пепел. Ноги проваливались по колено. Виктору казалось, что податливая почва не выдержит его тяжести, вот-вот он утонет в пепле с головой. Но летчик шел вперед, разгребая теплую пыль меховыми унтами, и Виктор следовал за ним. Он предпочел бы умереть, только не показать себя трусом.

Не доходя примерно пятидесяти метров до жерла, Ковалев остановился. Отсюда хорошо было видно отверстие — вход в недра вулкана. Из таинственного сумрака вырывались темно-красные камни. Жерло грохотало, как поезд на мосту.

Страшновато было стоять здесь, на тряской и сыпучей почве, у самого входа в недра вулкана. Виктору захотелось сказать: "Уйдем скорее, я уже насмотрелся", — но он подавил страх и заставил себя двинуться вперед.

Летчик поймал его за рукав:

— Ты, парень, зря не рискуй. Погибнешь по-глупому. Это не шутки. Тут смерть рядом ходит.

В эту минуту кратер вздрогнул, послышался страшный грохот, как будто сорвалась каменная лавина. Целый сноп вишнево-красных камней вырвался из жерла. Летчик и Виктор кинулись бежать. Им показалось, что кратер проваливается. Рыхлый пепел поддавался под ногами, люди падали, барахтались… Рядом и впереди шлепались еще не остывшие камни.

Задыхаясь, Виктор взлетел вверх по ледяной лестнице и только здесь, за пределами кратера, оглянулся. Жерло дымило, как фабричная труба, пар заволакивал кратер, круглая чаша постепенно превращалась в озеро, заполненное туманом.

Ковалев покачал головой и принужденно засмеялся:

— А я думал конец пришел. Еле ноги унесли.

Виктор заглянул ему в глаза и понял, что не стыдно было испугаться.

— Опасная игрушка, — согласился он.

Но летчик уже не помнил об опасности. Он посмотрел на часы и сказал озабоченно:

— Пошли, надо спешить. Тася не любит, когда опаздывают к обеду.

Уже на склоне горы, когда подходили к вертолету, Ковалев заметил:

— Ты молодец, парень, не из робких. Только зеленый еще, своей головы не жалеешь. Я на фронте видел таких. Приходит в часть — подавай ему смертельный риск: "Хочу, чтоб в меня стреляли. Где здесь пули?" Ну и гибнет без пользы. А солдат должен жизнью дорожить, от пуль беречься, чтобы больше врагов уничтожить. Смелым надо быть вовремя…

Виктор с трудом сдерживал довольную улыбку. Летчик, фронтовик, признанный храбрец, назвал его "парнем не из робких". Значит, есть надежда, что он будет образцовым геологом.

И все-таки Виктор был немножко разочарован. Мечтая о путешествиях, в особенности после прощания с Еленой, он рисовал себе будущую жизнь суровой, полной лишений… Поездка на Камчатку представлялась ему незаурядным предприятием. Он снисходительно смотрел на товарищей, чьи пути кончались на Урале или в Восточной Сибири.

И вдруг вместо палатки, где ночуют на снегу и вода в чайнике замерзает к утру, Виктор оказался в хорошем бревенчатом доме; он спал на мягком тюфяке, с простынями, ел три раза в день за столом, накрытым скатертью, после рабочего дня мог отдохнуть за шахматами.

Обычно по вечерам все собирались в столовой, слушали московские передачи для Дальнего Востока или нескончаемые рассказы Петра Ивановича о геологических экспедициях в Якутии и на Кавказе, о снежных лавинах в Карпатах, пурге на Таймыре, землетрясении в Ашхабаде, об охоте на тигров в болотистой дельте Аму-Дарьи и на китов в Беринговом море. Тася слушала эти рассказы восторженно, Виктор — с интересом, а Ковалев — с недоверчивой улыбкой. Видимо, ему казалось странным, что Петр Иванович, этот медлительный человек, любитель поспать и покушать, мог переживать такие приключения.

— А вы не вычитали это? — спрашивал летчик.

Первое время Виктора удивляла желчность Ковалева. Почему он постоянно угрюм и раскрывает рот только для того, чтобы сказать кому-нибудь неприятность? Потом Виктор узнал, что летчик сердит не на людей, а на свою судьбу. В прошлом испытатель и истребитель, он сбил на войне шесть вражеских самолетов, сам трижды выбрасывался из горящих машин, был контужен, сломал ногу. А сейчас его летная жизнь подходила к концу, и с каждым годом ему все труднее было проходить через медицинскую комиссию. Ковалев нарочно забрался в глушь, где на целый год был избавлен от выслушивания и выстукивания. Старые раны, обиды на медиков, борьба с надвигающейся отставкой ожесточили его. Он стал резок, язвителен, часто задевал людей, даже безобидного Спицына.

— А разве это был тигр? Прошлый раз вы говорили про тигрицу, — возражал он, прерывая рассказ.

— Катерина Васильевна видела, спросите у нее, — обиженно твердил старик.

Но Катерина Васильевна отказывалась поддерживать спор.

— Все это пустяки, — говорила она. — Тигр, тигрица, какая разница? Давно это было. Сейчас ты и мухи не убьешь.

Спицына сама могла рассказать не меньше мужа, если бы захотела. Она сопровождала Петра Ивановича и на Кавказ, и в Якутию, тонула вместе с ним на Енисее, спасалась от лавины, землетрясения и тигров… Химик по образованию, она работала и коллектором-геологом, научилась спать на земле, есть всухомятку, грести по десяти часов в день или столько же времени идти на лыжах. Она не жалела об уюте, не искала его, не любила шить и готовить и с удовольствием передоверила хозяйство Тасе. Но раза два в месяц на Спицыну находили приступы хозяйственности. Тогда она начинала яростно кроить, вышивать или стряпать, чаще всего печь пирожки. На несколько часов дом наполнялся криком, чадом, а в результате на стол подавалось нечто жесткое и подгорелое. Ковалев наотрез отказывался есть. Виктор отламывал маленький кусочек, и только Петр Иванович, чтобы утешить жену, терпеливо доедал все до последней крошки.

Грибов не участвовал в общих беседах. Он вообще держался отчужденно, сразу после обеда уходил к себе в комнату и весь вечер писал докторскую диссертацию. Но ровно в восемь часов дверь в столовую открывалась и Грибов строго спрашивал:

— Тася, мы сегодня будем заниматься алгеброй?