Подводник №1 Александр Маринеско. Документальный портрет. 1941–1945 - Страница 5

Еще неприятнее для высшего командного и политического состава было то, что факт принадлежности моряков к коммунистической партии почти не играл никакой роли: проступки совершали как беспартийные, так и коммунисты. В декабрьском политдонесении (док. № 5.18) утверждалось, что число самовольных отлучек по сравнению с ноябрем выросло с 34 до 39, а общее количество дисциплинарных проступков установить крайне затруднительно. Для сравнения заметим, что в 1943 г. на БПЛ совершалось по 6–7 самоволок в месяц. В стремлении навести порядок командование и политотдел не стеснялись прибегать к драконовским мерам. Точное количество дел, переданных на рассмотрение суду военного трибунала за ноябрь и декабрь 1944 г., установить не удалось, но из контекста документов вытекает, что их было не менее двух десятков. Но и этого оказалось недостаточно. В выводной части декабрьского донесения начальник политотдела БПЛ капитан 2-го ранга С. С. Жамкочьян высказал мысль, что «для пресечения злостных нарушителей дисциплины целесообразно провести ряд показательных судебных процессов». В 1941 г. именно на таких процессах были осуждены командир Щ-307 Н. И. Петров и уже упоминавшийся комиссар 5-го ДПЛ А. Г. Дымский. Теперь настала очередь самого Маринеско, суд над которым должен был состояться 5 января 1945 г. Что же конкретно ему инкриминировалось?

К сожалению, при составлении сборника нам не удалось обнаружить следственное дело и даже точно установить факт его существования и местонахождение на сегодняшний день. Многие архивы крайне неохотно делятся любой информацией, связанной с персоналиями, в особенности если эти персоналии достаточно известны, а в документах содержится негативная информация о них. Поэтому приходится довольствоваться кратким изложением событий из политдонесения о январском 1945 г. походе С-13 (док. № 6.15): «Капитан 3-го ранга Маринеско – член ВКП(б), дважды без разрешения командира дивизиона ходил в город Ханко, где пьянствовал и имел связь с финскими женщинами, за что предавался суду Военного Трибунала». Из декабрьского политдонесения известно, что этим событиям предшествовали другие, произошедшие еще в период нахождения С-13 на ремонте в Хельсинки и которые, на наш взгляд, выглядят похлеще, чем заурядные самоволки: «11.12.1944 г. по возвращении из Кронштадта от семьи (Маринеско. – Сост.) связался с финской женщиной с танкера, стоявшего у борта «Иртыша», пригласил ее к себе в каюту на ПБ «Иртыш», будучи пьян провел с ней время до утра. На другой день в нетрезвом состоянии ночью зашел в каюту женщины зубного врача ПБ «Иртыш», когда никакого приема не было. Оттуда его попросил начальник сан. службы тов. Анисимов. Маринеско считал замечание оскорбительным, начал ссориться, а потом ударил Анисимова. Сам пришел утром с поцарапанным лицом. Партийная комиссия бригады разобрала поведение Маринеско и объявила выговор с занесением в учетную карточку. Маринеско дал слово не повторять подобных фактов и обещал честной боевой работой искупить вину перед партией».

Вышеуказанное заседание парткомиссии, окончившееся выговором, состоялось 31 декабря, а записанная со слов Маринеско писателем А. Кроном (повесть «Капитан дальнего плавания») история о новогоднем загуле с красавицей шведкой – хозяйкой ресторана[4] – в новогоднюю ночь. Насколько ее истинные детали соответствовали рассказу Александра Ивановича, нам неизвестно – документы об этом молчат. Тем не менее тот факт, что в реальности С-13 находилась не в крупном городе Турку, а в акватории старой советской базы Ханко, где никаких особых развлечений не было, наводит на мысль, что и остальная «романтика» могла быть придумана. Для нас же главным является не выяснение того, с кем кутил Маринеско: со шведкой – хозяйкой гостиницы или с финкой – морячкой с какого-нибудь судна, а фиксация действительной последовательности событий: наш герой ушел в самовольную отлучку вечером того же дня, когда на парткомиссии клялся «не повторять подобных фактов»! И потому неудивительно, что реакция командования оказалась скорой и жесткой.

Теперь вслед за партийной ответственностью должна была наступить уголовная. Самовольная отлучка считалась тогда и считается сейчас воинским преступлением. Ответственность за нее устанавливалась действовавшим на тот момент Уголовным кодексом РСФСР редакции 1926 г. Там говорилось:

Из всего вышеизложенного можно сделать сразу несколько выводов.

Во-первых, решение отдать Маринеско под суд совершенно не подходит под формулу сведения счетов кого-то из командования и/или политодела с непокорным командиром. Офицер совершил далеко не первое за время своей службы грубое нарушение воинской дисциплины, которое по законам военного времени должно было караться очень сурово, многократно предупреждался, обещал исправиться, но, несмотря на это, продолжал совершать проступки вновь и вновь. Кредит доверия закончился, а чаша терпения переполнилась. С учетом того, что ситуация с дисциплиной в бригаде после перебазирования в Финляндию оставляла желать лучшего и требовался показательный процесс, шансы Маринеско и в дальнейшем избегать заслуженного наказания резко сократились.

Во-вторых, часто повторяемый тезис о том, что во время войны все «расслаблялись» одинаково, при столкновении с реальными документами не выдерживает серьезной критики. Да, выпивали многие – не будем забывать про узаконенные ежедневные «наркомовские» 100 граммов, – но так, чтобы это отражалось на исполнении служебных обязанностей – единицы, по крайней мере среди командиров кораблей. Если поднять политдонесения с декабря 1944 г. по май 1945 г., то можно убедиться, что из 18 командиров боевых подлодок КБФ по причине личной недисциплинированности там упоминаются только двое – Маринеско и командир К-56 И. П. Попов. Об остальных если и вспоминают, то только в связи с нарушениями, совершавшимися их личным составом. При этом выясняется, что в бригаде имелись экипажи, где дисциплинарные поступки вовсе не совершались на протяжении довольно значительных промежутков времени. Так было, например, на Щ-307 (капитан 3-го ранга М. С. Калинин), Щ-318 (капитан 3-го ранга Л. А. Лошкарев), Щ-407 (капитан 3-го ранга П. И. Бочаров), где в январе и феврале 1945 г. случаев нарушения дисциплины не имелось. В то же время командиры этих и других подлодок подвергались критике вышестоящего командования за недостаточные результаты боевых походов и другие упущения по службе, причем иногда довольно жестко. В сумме все это не дает оснований считать, что все остальные офицеры ходили у командования и политотдела в «любимчиках», а Маринеско стал жертвой тайного заговора.

В-третьих, как это ни неприятно констатировать, но сам Александр Иванович, мягко говоря, сильно грешил против истины, когда рассказывал А. Крону, что «новогоднее приключение» в Турку было первым и последним серьезным нарушением за все время его службы. Да простят нам параллели, но его версия событий больше напоминает рассказ бывалого уголовника: «За что ты сидишь?» – «Да ни за что!» Подобная позиция, несомненно, свидетельствует о том, что даже спустя много лет после описываемых событий А. И. Маринеско не осознал недопустимость грубых нарушений воинской дисциплины в боевых условиях, не чувствовал за собой никакой вины и не признавал справедливости наказания. Об этом свидетельствует в том числе и нарочито упрощенный язык его рассказа А. Крону: «Мы с другом моим Петей Л. (по некоторым данным, под «Петей Л.» выведен друг Маринеско Михаил Лобанов – см. приложение № 3. – Сост.)… решили пойти в город» – сказано так, будто выход в город был свободным, туда можно было идти и возвращаться по собственному желанию. На самом же деле по организации новогодних празднований командование БПЛ издало довольно строгий приказ, который, по-видимому, подвергся правке задним числом (см. док. № 5.20 и комментарий к нему), чтобы не подводить Маринеско и других самовольщиков под его нарушение и, соответственно, трибунал.