Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа (полная серия) - Страница 238

Шаппаро, который целился ему в живот, попал в медный портмоне, набитый мелкими монетами, нож соскользнул и слегка задел за жилу, отчего Полит и лишился чувств.

– О Боже, и я причина всему этому, – проговорила дрожавшая Паулина.

– Вы? – спросил изумленно Полит.

– Ведь вас Шаппаро ранил?

– Да.

– Негодяй! Он из-за меня придрался к вам. Он влюблен в меня и видел, что я разговаривала с вами.

Полит понял, что Шаппаро из ревности хотел его убить.

– Если вам не больно, то пойдемте ко мне, здесь недалеко.

– Хорошо.

И он, облокотившись на ее руку, пошел. Она привела его в небольшую квартирку и зажгла свечку.

– Мать моя ушла, – проговорила она.

Когда свечка была зажжена, Полит направился в другую комнату и осмотрел свою рану.

Она была незначительна.

Полит сделал себе маленькую перевязку и затем, вспомнив об оставленной им Ирландке и ее сыне, сказал Паулине:

– Вы настолько же добры, насколько хороши, и, вероятно, настолько же храбры?

– Когда нужно, – ответила покрасневшая Паулина.

– Пойдемте со мной в дом Шаппаро, мне нужно еще спасти ребенка, осужденного, может быть, на голодную смерть.

Она посмотрела на него с ужасом. Тогда он рассказал ей всю историю, которая произошла с Ирландкой и ее сыном. Она обняла его и сказала:

– О, как вы добры! Я непременно пойду вместе с вами, хотя это немного и опасно.

Так как Полит знал, где находятся ключи, то они без всяких препятствий вошли во двор.

Шаппаро еще не приходил.

Погреб был отворен, они вошли в него, затем Полит вынул из досок ключ от второго подземелья и открыл его.

Ребенок все еще стонал.

Полит развязал его, и Паулина взяла его на руки.

– Бедняжка! – прошептала она.

При звуке нежного голоса ребенок как будто понял, что его освобождают, и крепко прижался к молодой прачке.

Четверть часа спустя Ральф был уже в объятиях своей матери.

Но силы Полита тут изменили ему, и он упал без чувств перед растерявшеюся матерью.

Вернемся теперь к Шаппаро.

Где он провел всю ночь – неизвестно.

Только на рассвете мы могли бы его встретить в Лионской улице.

Он, будучи уверен, что его разыскивает полиция, хотел уехать из Парижа, но опоздал на поезд.

Он вернулся обратно и начал бродить по кабакам с целью, не услышит ли чего-нибудь про убийство?

Пройдя таким образом порядочное количество кабаков, он везде выпивал и в конце концов совершенно напился.

Хмель придал ему храбрости, и он даже решился идти на то место, где было совершено преступление, посмотреть, нет ли следов.

Но так как в эту ночь шел дождь, то поэтому не осталось и следов крови.

Затем угольщик решился идти домой.

Проходя мимо прачечной, он посмотрел в окно.

Паулина стояла за работой, как будто ни в чем не бывало.

Он отворил калитку и подумал про себя:

– Уж не удалось ли им освободить ребенка? – подумал он. – А может быть, сэру Джеймсу понадобился ребенок и он проник в дом, не дождавшись меня, да, впрочем, может быть, ребенок еще и там.

Но каково же было его удивление, когда он спустился в подвал: дверь подземелья была отперта, а ребенок исчез.

Он зарычал от бешенства.

Шаппаро понял, что сэр Джеймс приходил за ребенком и увез его.

Но, кроме верной потери денег, его еще беспокоила другая мысль: умер ли Полит или он жив, потому что про него не было никаких слухов.

Но, наконец, и эта мысль перестала его беспокоить; он провел этот день так, как и всегда, и заснул спокойным сном.

Вдруг ночью, в три часа, к нему кто-то постучался.

– Ну, теперь я уже попался, – проговорил Шаппаро.

– Кто там? – спросил он взволнованным голосом.

– Жан-мясник.

Шаппаро вздохнул свободнее.

– Я пришел за Ирландкой с сыном, – проговорил он, когда угольщик отворил ему дверь.

– Какую… Ирландку… я… ничего не знаю. Жан был не один, за ним шел Мармузэ.

– Слушай, – проговорил последний, – если ты мне не покажешь, где мать с сыном, то я тебе одним выстрелом размозжу голову, а если отдашь, то все эти деньги, которые ты видишь, – твои, – и он высыпал на стол несколько тысяч франков.

Страсть к деньгам взяла верх, и Шаппаро сказал:

– Ребенка сэр Джеймс у меня украл, не заплатив денег, которые должен был мне дать за него… Мать же я убил.

– Куда же ты ее дел? – спросил Мармузэ хладнокровно.

– Я утопил ее здесь, в цистерне, – и он приподнял доску.

– Здесь никого и ничего нет, кроме лестницы, – сказал Мармузэ.

– Лестницы?

– Да.

Шаппаро подошел и вытащил лестницу, на ней был вырезан знак колесника.

– А! – проговорил он. – Теперь я понимаю все, это мой сосед Полит, которого я ранил в эту ночь, должно быть, освободил их.

И он начал рассказывать им все свои происшествия с того времени, как к нему сэр Джеймс принес ребенка, и до того, как он ранил Полита, и под конец сказал:

– Теперь я совершенно убежден, что это Полит спас их.

Только он успел закончить рассказ, как послышался стук в дверь.

– Именем закона, отворите, – проговорил чей-то голос.

Шаппаро вскрикнул, и волосы поднялись дыбом на его голове.

Кто же это приказывал отворить дверь именем закона?

Конечно, не кто иной, как полицейский комиссар, и мы сейчас же увидим, каким образом до него дошло известие о преступлении.

«Виновником» этого был Полит, явившийся к нему с таким ясным и точным изложением дела, что комиссар ни на минуту не задумался в справедливости его показаний.

Вследствие этого он и отдал необходимые распоряжения.

С этой минуты Шаппаро находился под наблюдением полиции.

Полит просил произвести его арест ночью, чтобы не компрометировать огласкою Паулину, на которой он хотел жениться.

Таким образом полиция накрыла Шаппаро в то время, когда он наивно рассказывал Мармузэ свои похождения.

Шаппаро весь задрожал и поднял умоляющий взгляд на двух людей, которых он уже считал своими сообщниками.

Но Мармузэ мгновенно переменил тон.

– Ну, надеюсь, – сказал он, – что ты не станешь ждать, пока они выломают дверь, а пойдешь и сам отворишь.

– Но, – проговорил Шаппаро, – меня арестуют.

– Вероятно.

– Спасите меня! Мармузэ засмеялся.

– Не мы известили полицию, милый мой, – сказал он, – так как мы имеем обыкновение обделывать свои дела без ее помощи, но раз уже другой тебя выдал и жандармы пришли за тобой, то уж мы, конечно, не станем сопротивляться им.

В это время стук в дверь опять повторился, тогда Жан-мясник отворил дверь.

Вошел комиссар в сопровождении двух полицейских агентов и Полита.

Он арестовал Шаппаро и спросил Мармузэ и Жана, кто они такие.

– Меня зовут Жан… я мясник с Телеграфной улицы.

– А я, – добавил Мармузэ, подавая свою визитную карточку, – помещик Пейтавен, живу в улице Обер, № 1.

– А! Но зачем же вы, господа, теперь здесь?

– Мы пришли вытребовать от него женщину, на жизнь которой он покушался, и ребенка, которого он содержал в подвале.

– Успокойтесь, сударь, – ответил ему Полит, – мать и ребенок совершенно здоровы и находятся в безопасном месте.

Угольщик чувствовал свою верную гибель и потерял всю свою дикую энергию.

Его геркулесовская сила должна была уступить.

Тогда он посмотрел на Полита с выражением дикой ненависти и проворчал:

– Мы еще встретимся с тобой, если только моя голова останется на плечах.

Час спустя Мармузэ, Милон, Шокинг и Жан-мясник собрались на чердаке, служившем приютом Ирландке и ее сыну.

Дженни окончательно успокоилась при виде Шокинга.

– Теперь, моя дорогая, – говорил бывший лондонский нищий, – мы находимся под покровительством друзей Серого человека, и нам нечего больше бояться.

– Да, – ответил Мармузэ, – но Серый человек теперь нуждается в нас.

– О, – возразил Шокинг, – это ведь говорит мисс Элен, а ведь она враг Серого человека.

– Была, но только не теперь.