Подумай дважды (Think Twice) - Страница 51

— Да я не это имею в виду! — со злостью сказала она. — Это чистая лень. Я даже не знаю, назвать тебя самым напряженным человеком на свете или самым ленивым.

— Ну, уж реши сама.

— Да все равно это погоды не сделает.

— Ага.

— Говард, тебе когда-нибудь приходит в голову, как тяжело мне все это выносить?

— Нет.

— Я всегда задумываюсь над тем, как ты отреагируешь на то, что я сделаю. На что угодно. —А не надо, мне это не нравится.

— Но мне-то тяжело, Говард. —Тогда брось меня.

—А ты хочешь, чтобы я это сделала? —Нет. Пока нет.

— Но ты скорее бы позволил мне уйти, чем сделал бы что-нибудь ради меня?

— Да.

— Говард!

— Но ты не просила меня ничего сделать для тебя.

— Как это... черт тебя побери, Говард, с тобой невозможно разговаривать! Я знаю, что хочу сказать, но не понимаю, как это сделать!

— Это происходит потому, что ты не хочешь знать того, что на самом деле пытаешься сказать. Пека не хочешь. Но я знаю, и я не стану помогать тебе. Потому что когда ты наконец это скажешь, я вышвырну тебя отсюда. Только в этом уже не будет необходимости. Потому что ты тоже не захочешь здесь находиться... Ну, как-то помогло?

Он сказал это ровным и спокойным голосом, без тени озабоченности или выразительности. А она похолодела от ужаса. Вдруг вероятность то, что она его может потерять, оказалась совсем рядом, но она к ней была не готова. Так она и стояла, вцепившись пальцами в рукава и судорожно потирая их, словно пытаясь схватить его, прижать к себе. Но она не позволит себе прикоснуться к нему, не в такой момент, потому что предаст слишком многое. Через некоторое время она все же подошла и нежно обняла его, положив подбородок к нему на плечо.

— Ну хорошо, Говард, — прошептала она, — я ничего более не скажу... Могу я... могу я хотя бы поздравить тебя с новой работой? Я так рада, что ты ее получил.

— Спасибо.

— Послушай, Говард, а ты не собираешься куда-нибудь переехать? Мне бы не хотелось, но ты бы мог подыскать себе более достойное место поблизости или даже в этом же здании.

— Нет, я останусь здесь.

— Но за пятьдесят в неделю ты можешь позволить себе съехать из этой ужасной дыры! И мы будем видеться все так же часто.

— Мне понадобятся все эти деньги до цента.

— Но зачем?

— Потому что я здесь не задержусь. Она сосредоточенно посмотрела на него.

— Говард, почему ты с самого начала настроен так? Ты планируешь вскоре уволиться?

— Нет. Это они уволят меня.

— Когда?

— Раньше или позже.

— А почему им вдруг понадобится увольнять тебя?

— Слишком долго объяснять.

— Ты не так уж и рад этой работе, правильно я понимаю?

— Я ожидал этого предложения.

— Но все же она крайне выгодное, не так ли? Я краем уха слышал об этой компании, «Фрэнкон и Хейер». Они и правда такие известные!

— Да, известные.

— Ты мог бы построить хорошую карьеру с ними.

— Сомневаюсь.

— Но разве там не лучше, чем в этом безнадежном месте, где ты работал раньше? Разве ты не будешь счастливее в уважаемой и успешной компании и...

— А сейчас мы замолчим как можно скорее и больше ни слова не пророним об этом, Веста.

— Да, Говард! — вскричала она, теряя самообладание. — Я вообще не могу до тебя достучаться! Что с тобой сегодня такое?

— Почему сегодня?

— И то правда, не сегодня! Всегда! Не могу уже выносить этого, Говард!

Он не шелохнулся, только спросил:

— Чего ты от меня хочешь?

— Послушай, Говард... — неясно прошептала она и прижала свой маленький кулачок к горлу, смотря на него умоляюще и беззащитно. Она никогда не выглядела столь милой. — Послушай, дорогой мой, драгоценный, я люблю тебя. И я не упрекаю тебя. Я просто умоляю тебя. Я хочу тебя. Ты никогда по-настоящему не был моим, Говард. Я хочу узнать тебя. Хочу, чтобы ты понял. Я... одинока.

— Я тебе опорой быть не могу, Веста.

— Но я хочу, чтобы ты помог мне! Я хочу знать, что ты хочешь помочь мне!

— Я бы на твоем месте не стал такое говорить. Если бы и случилось такое, что я бы захотел помочь кому-то, мне бы этот человек стал не нужен, да и помогать, бы ему я больше не смог.

— Говард! — закричала она. — Говард, как ты можешь говорить мне такое?

И тут она внезапно зарыдала, не сумев даже сдержаться, стала безудержно платить, дрожа и даже не пытаясь скрыть своей боли, уткнувшись в сгиб его локтя. Он не сказал ни слова и даже не двинулся. Она уткнулась лицом в его ладонь и вжалась б нее, чувствуя, как по его коже текут горячие слезы. Рука не шелохнулась, словно не была живой. Когда она наконец подняла голову, пустая от слез, от боли, повергнутая в ступор, со слегка вздрагивающим от судороги горлом, и посмотрела на Рорка, то поняла, что он никак не изменился в лице. Его не задели слезы, и у него не было на все это ответа. Он просто спросил:

— Теперь ты можешь идти?

Она скромно кивнула, почти безразличная к собственной боли и к отсутствию ответа, который сам по себе являлся таковым. Она медленно попятилась к двери и тихо вышла, напоследок скептически взглянув на его лицо, преисполненное необъяснимой жестокости.

В конце марта в театрах Нью-Йорка появилась новая постановка, и на следующий день в большинстве рецензий только и говорили, что о Весте Данинг.

Официально ей была отдана женская роль второго плана, но для тех, кто пришел на премьеру, не существовало никаких планов, никаких других актеров и далее самой пьесы — только настоящее чудо, женщина, которую никто раньше не видел, но в великолепную игру которой за эти два с половиной часа поверили все. Это была роль дикой, упрямой, блистательной в своей несносности девчонки, которая довела до отчаяния свою семью и всех, кто с ней общался. Веста Данинг стремительно порхала по сцене своей неправильной, ломаной походкой или же стояла неподвижно, абсурдно раскинув руки, говоря лишь шепотом. Она с легкостью рушила весь пафос заготовленной речи неловким пожатием худощавыми плечами. Смеялась так, что невозможно было разобрать слова. Не слышала аплодисментов, а кланялась наугад, непонятно даже кому, и порой не отдавая себе отчета даже в том, что вовсе кланялась.

Ока не слышала, что тем вечером говорили ей в раздевалке. Не ждала рецензий. Ока понеслась навстречу Рорку, который встречал ее у служебного входа в театр, ухватилась за его руку, чтобы не упасть, но не вымолвила и слова. Они сели в такси и поехали домой все в том же молчании, не прикасаясь друг к другу. А потом, уже стоя в его комнате, она во все глаза смотрела на него и рассказывала, отрывками фраз пытаясь описать все то, что вертелось у нее в голове, не зная даже, насколько громко сна это делает:

— Говард... вот оно... то самое... понимаешь, она мне понравилась... первая роль, которая мне понравилась... это было то самое ощущение... о, Говард, Говард! То самое ощущение... не важно, что они скажут... не важно, какими будут рецензии... продолжатся ли выступления, я сделала это, хотя бы раз... Я сделала это... и этот путь теперь, Говард... этот путь открыт... к Жанне д’Арк... они позволят мне сыграть ее... как-нибудь обязательно позволят...

Он привлек ее к себе, и она стояла, а он сидел, крепко обняв ее и уткнувшись ей в живот, держа так судорожно, словно боялся потерять. И в тот момент она позабыла о страхе, который преследовал ее в последние дни, о страхе медленного, нарастающего безразличия внутри ее.

Несколько дней он умалчивал это от Весты. Он редко видел ее в последние несколько месяцев, успех преображал ее на глазах, и он не хотел этого видеть. Когда он наконец сказал ей, что потерял работу, она холодно взглянула на него и безразлично пожала плечами:

— Возможно, хоть это чему-нибудь тебя научит, будешь на будущее знать.

— Уже научило.

— Не ожидай, что я стану сочувствовать тебе. Что бы ты ни натворил, я уверена, что ты более чем ’заслужил это.

— Более чем.

— Бога ради, Говард, когда же ты наконец спустишься с небес на землю? Ты не можешь вечно думать, что ты один прав, а все остальные ошибаются!