Подружки - Страница 19

А Ромка, конечно, не понял. Так и стоит, на меня смотрит.

— Ну, иди, — говорю, — Ром, иди, танцуй!

А он на пацанов оглядывается. Тут до меня дошло: они же засмеют его. Пошёл девчонку приглашать, а вернулся один, как лопух какой-то. И тут моя Олеська встала, руку Ромке протянула и говорит:

— Давай я вместо Светы с тобой станцую! Я Рианну просто обожаю.

Вот умница, выручила меня! Хорошо, что на друга положиться можно. Отошли они. Я осмотрела дырку на колготках. Ничего так, не очень большая, но и не маленькая.

Народ стал потихоньку подтягиваться. Рома с Олесей танцуют, но вдруг моя подружка кивнула ему и отбежала к нашей классной. Та что-то ей дала. Олеська — ко мне. Подбегает, суёт тюбик.

— Держи, — шепчет, — это клей! Дырку заклеить.

Я её чуть не расцеловала. Но она дальше побежала — с Ромкой меня выручать. Я поскорее дырку клеем замазала, крышечкой завинтила тюбик и стала ждать, когда Олеська вернётся.

Тут как раз медленную композицию пустили. Вернулась Олеська, уселась рядом.

— Спасибо, — говорю и тюбик ей в руки сую, — выручила. Я тебя, Олеська…

Закончить я не успела. Ко мне снова Ромка подходит. И приглашает!

На медленный танец. Сердце у меня так и заколотилось.

Встаю я медленно. И вдруг… Вдруг ощущаю, что стул вместе со мной поднимается. Я на место. И стул — бум! — на место. Я снова встаю! А стул — за мной!

«Да что же это такое?» — думаю, а Олеська тем временем:

— Что, Светик, выручить тебя?

Я молча кивнула. А что делать? Со стулом вместе идти танцевать, что ли? Ромка, я и стул?! Вот такой медленный танец. Просто очень медленный.

Пошла Олеська снова меня выручать. Тюбик с клеем на стол положила. Глянула я на тюбик и ойкнула. Это клей «Момент» оказался! Это же такой крепкий клей! Папа им даже ножку к столу приклеивал.

Вернулась Олеська.

— Ты что, — говорю, — натворила? Ты же меня навеки к стулу приклеила!

— Я для тебя старалась, — обиделась Олеська, — чтобы дырку заклеить попрочнее! Ой, Ромка идёт! Ром, я тут, — Олеська помахала ему рукой.

— А может, он не к тебе, может, он ко мне идёт, — говорю.

— А ты всё равно к стулу приклеенная, — говорит Олеська, — и вообще, Ромка — не твой, а общий.

И убежала. Я чуть не заплакала.

Тут классная стала раздавать мороженое. Моё любимое, шоколадное. «Ладно, — думаю, — не везёт в любви, хоть мороженым утешусь». Только пододвинула к себе вазочку, подходят ко мне Ромка с Олесей!

Олеся ему:

— Ну, Ром! Музыка же ещё не кончилась!

— Лучше пусть музыка кончится, чем мороженое, — возразил Ромка и сел рядом со мной. — Да, Свет?

Я чуть не ахнула от счастья. Он выбрал меня! Меня! А мороженое использовал как предлог. Чтобы избавиться от Олеськи и сесть поближе ко мне.

— Да, Ром, — пролепетала я и подвинулась.

Вместе со стулом, конечно. От Олеськи избавиться не так просто было. Она села напротив нас, мороженое ковыряет ложкой, с нас глаз не сводит. А Ромка ни на кого не смотрел. Ел себе мороженое и ел. Как закончил — на моё посмотрел. И на Олеськино.

— Ещё будешь? — подскочила я. Вместе со стулом.

— А ты не хочешь? — удивился он.

— Я сливочное люблю, а это — шоколадное…

— Или моё возьми! — встряла Олеська. — У Светки всё растаяло.

— Ничего, я растаявшее люблю, — кивнул Ромка, пододвинул к себе мою вазочку и стал моё мороженое уплетать.

Я с победоносным видом посмотрела на Олеську. Что, съела?! Вывела меня из игры? Так-то! Ромке больше я нравлюсь.

А он мороженое доел и теперь на Олеськино уставился.

— Моё тоже растаяло! — с готовностью подтвердила она, протянула Ромке вазочку и показала мне язык.

А Ромка Олесино мороженое доел, сказал: «Спасибо, девчонки!», встал и куда-то пошёл. Мы с Олеськой растерянно переглянулись.

— Куда он? — не поняла я. — Танцевать?

Олеська вытянула шею.

— Нет, к девчонкам! У которых мороженое осталось.

Мы уставились друг на друга.

— Так значит, — сказала я, — ему не мы были нужны, а…

А Олеська со стула поднялась и говорит:

— Ну-ка, дай руку!

Взяла она меня за руку и сдёрнула со стула. «Трык», — только и сказали на прощанье колготки.

— Ты что? — расстроилась я. — Мне теперь придётся домой идти. Не танцевать же в таком виде?

— И пошли, — решительно сказала Олеська, — а по дороге купим себе мороженого. Ты ведь на самом деле шоколадное любишь, а не сливочное?

— Ага, — кивнула я, — но как же нам мимо мальчишек пройти? Смеяться же будут!

— Не бойся, прорвёмся, — пообещала Олеська, — и если кто косо посмотрит, я того сама к парте клеем приклею.

И она, подняв, как факел, тюбик с «Моментом», повела меня за руку к выходу.

Елизавета Викторовна так и заявила с порога:

— Урок отменяется!

— Ура-а!

— К нам придёт писательница.

— У-уу!

— Ну чего вы воете? — возмутилась Елизавета Викторовна, — можно подумать, к вам каждый день приходят настоящие живые писатели!

Все захихикали над словом «живые». Как будто к нам обычно мёртвые захаживают, а сегодня — наконец-то живая придёт!

Елизавета Викторовна шикнула на нас и стала рассказывать, какие книжки эта тётенька написала, какие премии получила и о других не очень интересных вещах.

Нас-?? с Лерой гораздо больше другое интересовало.

— Думаешь, она в пальто будет? — тихо спросила Лера. — Помнишь, в прошлом году старенькая такая приходила, в пальто выступала, хотя жара была?

— Ага, у неё ещё брошь была. Огромная, как пульт от телика.

— Нет, это психолог была с брошью.

— Психолог была в берете, — возразила я.

— Сама ты в берете! В берете была из театра тётенька. Помнишь, она ещё расстроилась, что мы не купили билеты на её выступление?

— Ты путаешь! Из театра пришла в шляпе с вуалью. Мы ещё с тобой поспорили — снимет она её или нет!

— А, точно! А она в результате туфли скинула. И босиком танцевала. А шляпу так и не сняла…

— А туфли, кстати, ничего у неё были. Красные, лаковые.

— Туфли уже не в моде, — сказала Лера, — в моде мужские полуботинки. С пер-фо-рацией.

— С чем? — переспросила я, но Лерка объяснить не успела — в класс вошла писательница.

Молодая, довольно милая.

— Просто одета, да? — говорю шёпотом Лере. — Джинсы да футболочка.

— Да ладно, — шепчет Лера, — некоторые джинсы, знаешь ли, подороже сумки кожаной стоят.

— Ну конечно!

— Вот тебе и «конечно»! Все знаменитости в глянцевых журналах вечно в чёрных футболках да джинсах. А потом где-нибудь лейбл проглянет — и ахнешь. Или «Армани» окажется, или «Дольче энд Габбана». А что у неё за обувь-то?

Я пригляделась и плечами пожала. На задней парте шептаться удобно, а разглядеть не всё получается.

— По-моему, у неё полуботинки, — прошептала Лерка, — такие, как надо, — с перфорацией.

— А что такое перфорация?

— Ну-ка тихо! — рассердилась Елизавета Викторовна, которая за нами села.

Наверное, она тоже не знала, что такое перфорация, и позавидовала, что Лера мне объяснит, а ей нет.

Пришлось Лерке мне на листочке всё рассказать.

Перфорация — это, оказывается, узор из дырочек на ботинках. А писательнице Лера приговор вынесла: модная.

Поэтому, когда писательница наконец-то отчитала свои рассказы (это были истории про настоящих друзей, которые всегда поймут друг друга), мы побежали фотографироваться с ней.

Я первая подошла.

— Можно, — говорю, — с вами на память сфотографироваться?

— Конечно, — говорит писательница, — давай я буду книжку свою в руках держать.

— Лучше без книжки, — говорю, — а то всю футболку загородите, а нам ещё понять надо, какой у вас лейбл.

Писательница засмеялась и только протянула руку, чтобы меня обнять, как чувствую — Лера меня назад тянет.