Подростки - Страница 55

— Расскажи.

— На нудистком пляже. Хриплый от страсти мужской голос:

«Девушка, вы мне нравитесь».

«Я уже вижу».

— Ты бессовестный, — я рассмеялась.

— А что я такого рассказал? Анекдот как анекдот.

— Лучше расскажи, как там без меня?

— Готовим пьесу на Новый год. «Майская ночь или утопленница».

— Да ну? Это столько работы.

— Вот все и пашем день и ночь. И тебе роль есть. Я вытребовал.

— Какая? Я же ничего не успею выучить.

— Маленькая. Ничего учить не надо. Ты будешь императрица. Всего три слова.

— Что — «господа, кушать подано»?

— Ну, ты даешь. Ты императрица, причем тут «кушать»? Ты повелеваешь.

— Повелеваю? Ну, тогда ладно.

— Платье готовь.

— Ничего себе, где же я возьму?

— Найдешь, найдешь, гардероб вон какой большой.

— Ладно, что-нибудь скумекаем. Слушай, а как там Светка?

— Не знаю. Все покрыто тайной. Я думаю, что на каникулах будет делать аборт.

— Ты, надеюсь, никому не сказал?

— Нет, никому. Только Коляну, Толяну и Ваське.

— Боже! Как ты мог? Какому еще Ваське?

— Ну, трактористу из совхоза, — он хихикнул.

— Какому еще трактористу? Да ты надо мной издеваешься! — наконец поняла я.

— А что, и пошутить нельзя?

— Хороши шутки. Это ужасно. Бедная девочка. Игорь…

— Что?

— Мы должны предохраняться, чтоб у нас такого не случилось. Купи себе.

— Не себе, а нам.

— Хорошо, нам. Купи.

— Не бойся. Я уже купил. Они в кармашке. А мама нас не услышит?

— Ну не сейчас же, ты что, c ума сошел? И потом, я больная.

— А я подумал, что ты хочешь сейчас. От всех болезней хорошо. Грелка во весь рост называется.

— Игорь, ты порося. Как ты можешь мне такое говорить?

— А что?

— Ничто. Порося.

— Не сердись. Люблю тебя.

Мы немного помолчали.

— Слушай, а так быть с нашими тетрадями? — спросила я и увидела, что он сразу понял, о чем идет речь.

Он покраснел.

— Ты думаешь, все так и писали? — он криво улыбнулся.

— Даже если не все, все равно, что делать? Ни о какой коллективной читке не может быть и речи.

— Ты права. Давай поступим проще. Тетради пускай все сдадут, ты их перевяжи веревочкой, и когда мы пойдем по чердаку, то ты, словно нечаянно, урони их в проем между корпусами. Там ширина сантиметров двадцать, глубина метров шесть, достать нельзя никакими способами. Я слышал, такие дырки вычищаются раз в двадцать лет специальными бригадами мусорщиков. А если потомки найдут и прочитают, то нам это уже ничем не грозит.

— Хорошая идея. Давай так и сделаем. Только я не знаю, где эта дырка, могу в полумраке потерять не там, где нужно.

— Дашь их мне, чтоб я нес, я и уроню.

Мы еще пошептались, и он ушел. Теперь мне было спокойно, вопрос, мучивший меня две последних недели, отпал так легко и просто. Игорь — умница. Вот чем отличается мужской ум от женского — умением мгновенно найти верное решение.

Где-то я читала: «ум — это скорость». Сегодняшний случай — хорошая иллюстрация.

Я чувствую, что засыпаю.

Еще пара фраз.

А если через много лет наши тетради кто-то найдет? Скажем, лет так эдак через двадцать, как говорит Игорь. Мне тогда будет… Сколько мне будет? Ого, тридцать шесть. У меня, видимо, будет муж, семья, дети. Как я отреагирую на свои девичьи записи? Если мне их кто-то прочитает или я услышу их, например, упаси боже, по радио?

Что я тогда сделаю?

Я улыбнусь своему прошлому.

К о н е ц

Вот и все. Признаюсь, я полюбил моих подростков. Мне не хотелось с ними расставаться, и я, набравшись смелости, пошел в школу, зашел к директрисе и долго пытался объяснить ей, кто я такой и что мне нужно.

— Зачем вам классные журналы такой давности?

— В то время здесь учились дети моих знакомых.

— Нет, я не могу, я не имею права. Какие фамилии Вас интересуют?

Я назвал.

— Нет, я таких не помню. Значит, это было еще до меня. До того, как я стала директором.

Я пошел в адресный стол, и там меня ждало разочарование. Все мои подростки уехали кто учиться, кто в армию. Но никто из них не вернулся назад.

Получалось, что шесть тетрадей — это единственная память, оставшаяся от моих героев. Стало как-то жутковато. Вспомнился Игорь и его рассуждения о том, что нам грозит вымирание. Это утвердило меня в мысли предать записи гласности.

И все-таки я нашел человека, который знал авторов моей повести. Это была их учительница русского языка. Она утверждала, что помнит всех своих учеников.

— Ольга Васильевна, так Вы их всех помните?

— Всех поименно.

— Вот повесть, написанная по их дневникам, не поможете ли отредактировать?

— Конечно, помогу. Как не помочь?

Она читала повесть три дня. Когда я пришел к ней, она стала сокрушаться.

— Ужас. Ужас.

— Что, так плохо?

— Мне так и не удалось научить их правильно выделять при письме прямую речь.

Тут я понял, что она, видимо, слегка тронулась рассудком. Она совершенно не восприняла смысл написанного, зато тщательно выверила грамматику и синтаксис.

Потом я дал рукопись моему другу, работнику прокуратуры.

— Посмотри, можно ли это печатать? — спросил я его.

Он тоже читал повесть три дня. Вердикт он выносил, вальяжно развалившись в кресле. Тыча пальцем в наиболее откровенные места в тексте, говорил о строгой ответственности, к которой следует привлечь автора за вот эту фразу и за эту.

— Смотри, вот паренек раздевает девушку. В девятом классе! Это невозможно!

— А ты считаешь, в каком классе это возможно?

— В каком? — на его лице блуждала улыбка. Он что-то натужно вспоминал.

— В десятом! На двадцать третье февраля, — радостно заявил он.

— А я тоже на двадцать третье, — чуть не воскликнул я, — только в восьмом.

Но тут я осознал, что мой знакомый зациклился, так же как учительница, только на своем. Разговора, увы, не получилось.

Тогда я вспомнил, что есть человек с совершенно свежим восприятием жизни.

Только маленький.

Недавно мою трехлетнюю племянницу спросили: «Ксюша, какой фильм тебе больше всего понравился? Из тех, что ты смотрела по видику?» «Про то, как дяденька с тетенькой лежали голенькие на диване, и он ее целовал и гладил», — ответила девчушка.

Вот оно.

Ребенок не знает, что он уже умеет бить ниже пояса.

По догмам.

Не мордобой разнузданных боевиков, не пальба в бесконечных детективах. И даже не мультяшки. И если потребуется, то пусть маленькая Ксюша будем защитником моих подростков.

А еще лучше — судьей.