Подростки - Страница 45

Мы уселись за стол, и мне в голову ничего не шло. Я невпопад отвечал на ее вопросы, перед моими глазами были только ее высоко обнаженные ноги в тонких капроновых чулках. Стук моего сердца гулко отдавался в ушах.

— Я ухожу на часок, — сказала мать, заглянув к нам. Она улыбалась.

— Хорошо, захлопни, пожалуйста, дверь, — попросил я.

— Давай отдохнем, — сказал я Свете. Она удивленно посмотрела на меня.

— Просто поговорим, — пояснил я.

— Давай, — ответила она с улыбкой. — О чем?

— Ты встречаешься с кем-нибудь из той школы, где училась прежде?

— Почти нет, а что?

— У тебя там был дружок?

— Был Шарик, Дружка не было, — засмеялась она.

— Ну и ты встречаешься со своим Шариком? — спросил я.

— Слишком далеко ездить.

— Так пусть он приезжает.

— А когда же химию учить?

— Химию можно отставить.

— Нет, боюсь. Учитель мой рассердится.

— Это я, что ли?

— Ты.

— Прямо уж, учитель.

— Ой, что-то в глаз попало, посмотри, — она придвинулась ко мне.

Я стал смотреть, боясь прикоснуться к ней. Удивляло, что в классе я был гораздо смелее. Совсем рядом были ее розовые губы, и мне мучительно хотелось поцеловать ее.

— Ничего не вижу, — прошептал я.

— Нет, что-то есть, смотри внимательно, — она слегка прижалась ко мне.

Я почувствовал мячики ее грудей, и голова моя пошла кругом. Моя правая ладонь как-то сама собой легла на ее колено, я придвинулся еще ближе, я напряженно смотрел в ее глаз и ничего не видел. И вдруг я понял, что она с трудом сдерживается от смеха.

— Да ты смеешься надо мной, — прошептал я. — Я накажу тебя за это!

— Как? — весело рассмеялась она. У нее был такой серебристый смех.

— А вот так! — и я ткнулся губами в ее щеку.

— Какое суровое наказание, — она слегка покраснела, но по-прежнему улыбалась.

— Не подействовало? Дерзишь? Вот тебе!

Я хотел поцеловать ее в губы, но она, смеясь, увернулась, и я уткнулся носом в ее ухо. Левой рукой я обнимал ее за плечи, правая лежала на ее коленке, а Света тихо хихикала.

— Ты что, всегда смеешься, когда целуешься? — спросил я обиженно.

— Мне щекотно от твоего носа, — ответила она.

Я немного отодвинулся о нее, теперь мы смотрели друг другу прямо в глаза, и наши губы были так близко, что совершенно естественно я потянулся к ней, она стала откидываться назад, я потянул ее к себе за плечи, я почувствовал, что она уступает, и наши лица снова сближаются. Она опять пыталась увернуться, но теперь я держал ее крепко и коснулся губами ее губ. Затем еще раз. И еще.

— Ты что, никогда не целовалась? — спросил я.

— Целовалась.

— Почему же ты отворачиваешься?

— А что я должна делать?

— Сидеть смирно.

— Я что, матрешка, что ли?

— Ты не сердись, я пошутил.

Моя рука, до этого времени мирно лежавшая на ее колене, словно очнулась и пришла в движение. Я погладил ее ногу вверх, до кромки юбки, снова вниз, до округлого колена. И еще раз. Она не отталкивала меня. Я повторил свою ласку.

Затем я снова припал к ее губам. На этот раз поцелуй был долгим. Я продолжал оглаживать ее ноги, я почувствовал, что она отвечает на мой поцелуй, и тогда я решился и продвинул ладонь выше, скользнув пальцами под край ее короткой юбочки. Теперь мне было разрешено двигать руку до самого верха чулка, до застежки, на которую он был пристегнут, и непременно назад, к исходной точке, к ее коленкам. И снова протестов не было. И только когда моя ладонь двинулась еще выше, и я ощутил ее голое тело, ее бедро, вот тогда она схватила мою руку и стала отталкивать.

— Ну, что ты, я только поглажу тебя, не бойся, — прошептал я, с трудом переводя дыхание.

— Не надо, Дима, пусти. Вдруг твоя мама вернется.

— Мы услышим. Разве мы делаем что-то предосудительное?

— А мы не делаем, да? — она улыбнулась улыбкой мученика.

— Не делаем, — и я снова стал целовать ее.

Я взглянул на ее ноги и увидел, что ее красивая юбка смята кверху, виднелись пластмассовые застежки чулок, верхняя часть которых словно была сделана из сложенного вдвое капрона, я увидел полоску ее голой кожи, и меня словно кто-то толкнул. Я наклонился и стал целовать ее ноги, сначала чуть выше колен, затем выше и выше, одновременно я гладил ее бедра своими разгоряченными руками.

Света, видимо, совершенно не ожидавшая от меня такой прыти, пыталась меня отталкивать, но это выходило у нее плохо. Бороться одновременно с моими губами и ладонями у нее почти не получалось. Вздрагивающими от волнения пальцами я коснулся ее тонких маленьких трусиков, губами я припал к обнаженной полоске ее бедра выше края чулок. Я сам не ожидал от себя этого. Но я это сделал. Я ласкал девушку, в которую уже определенно влюбился. А она все пыталась отталкивать меня и что-то говорила, но голос ее был тихим и жалобным.

Странно, что мы вообще услышали, как хлопнула входная дверь. Видимо, мать вернулась. Никогда еще в жизни я не воспринимал ее возвращение домой с таким сожалением. Резко и быстро Света одернула юбку и привела себя в порядок.

Собственно, приводить особенно было нечего. Это уже потом, в последующие дни, нужно было успеть кое-что застегнуть, а кое-что и надеть. А в то, первое, наше воскресенье понадобилось лишь две-три секунды, чтоб за столом вновь сидели два старательных ученика, мальчик и девочка, и чтоб мальчик помогал девочке учить химию.

Вот только учебник лежал вверх ногами.

На следующий день я признался ей в любви. Прямо на уроке математики. Так вот взял и написал на бумажке: «Я люблю тебя». И положил ей в руку. Как она покраснела! Я даже подумал, что ей стало плохо. Все лицо ее стало пунцовым.

Слава богу, что мы сидели за последней партой и никто не мог случайно на нас посмотреть. Однако она вскоре пришла в норму. Только продолжала часто-часто моргать ресницами и сглатывать. Я положил ладонь на ее руку. Сжал ее пальцы.

Я почувствовал, как она мне дорога.

Учиться в первой четверти оставалось всего неделю. Несмотря на то, что в наши занятия химией глубоким клином врезалась любовь, Свете все же удалось поправить свои оценки. У нее была твердая четверка по химии. Мы встречались каждый день. И каждый день приносил что-то новое в наши отношения.

Мы быстро выяснили, что целоваться, сидя на стульях, крайне неудобно.

Я встал и потянул ее за руку.

— Пойдем сюда, пойдем, — мой голос дрожал.

— Что ты, что ты, не надо, — она слегка упиралась, но шла за мной.

— Ну, пожалуйста, ну, иди сюда, — я тянул ее к дивану.

— Не надо, кто-нибудь придет, — лепетала она, но я уже сидел на диване и притягивал ее к себе.

С этого дня наш старый кожаный диван стал обителью нашей любви. Люблю тебя, шептал я, пытаясь завалить ее на подушку. Света противилась — иногда сильно, но чаще вяло, так что я сам, в конце концов, определял, где граница, до которой мы дойдем сегодня. Я уже расстегивал пуговки ее кофточки на груди, пытался пролезть пальцами под лифчик, упругая нежная округлость волшебно заполняла мою ладонь.

— Смотри, — говорил я ей, — смотри, как идеально вписывается твоя грудь в мою ладонь. Видишь, как мы подходим друг другу?

— Вижу. Ты бессовестный, — смеялась она.

— Тебе не больно, когда я так делаю? — я слегка сжимал пальцы.

— Нет. Не больно.

— А так, — я осторожно трогал сосок ее груди.

— Щекотно, — шептала она.

— Щекотно? А почему он твердеет?

— Откуда я знаю.

— Но это же твой сосок. Почему он твердеет, когда я его трогаю?

— Потому что ты его трогаешь.

— А что еще ты мне разрешаешь потрогать?

— Ничего, — она улыбалась, глаза ее блестели.

— Ты любишь меня? — я целовал ее в губы.

— Я тебе уже говорила.

— А я еще хочу. Скажи.

— Ну, люблю.

— А без «ну»?

— Отстань.

— Скажи, прошу тебя.

— Люблю…

После этих неземных слов я начинал целовать ее в шею, потом ниже, ниже, мне мешал лифчик, еще несколько дней я не осмеливался его расстегнуть, моя правая рука была теперь свободна, и я ласкал ее ноги, сминая кверху короткую юбку.