Подростки - Страница 44

— Наташа, я влюблен в тебя.

— И я в тебя, но, пожалуйста, давай я застегнусь. Я простыну.

— Хорошо. Только пообещай мне.

— Что?

— Что мы будем встречаться. Что ты теперь — моя подружка.

— Хорошо.

— Что «хорошо»?

— Я твоя подружка.

— Я все сам застегну, ладно?

— Попробуй.

Мы шли домой медленно и, пока не вошли в городок, часто останавливались и целовались. Меня распирала любовь к ней. Светлая и радостная. Мать сразу заметила.

— Что-то ты весь светишься, — сказала она.

Что я мог ответить? Сказать: «Мамуля, я втюрился». Нет, невозможно.

А сегодня мы обменялись листиками. Казалось бы, простые тетрадные странички.

Но для кого простые, а для меня золотые. Я написал стихи для Наташи, а она написала мне. Я свое стихотворение написал за пять минут, прямо так, сразу, словно выдохнул. Даже ничего не исправлял. Что значит вдохновение.

Я лечу домой, чтоб прочесть стих Наташи. Я все время держу руку в кармане, а в руке ее конверт. Словно боюсь, что он исчезнет. Никогда не получал стихов от девушек. Честно сказать, и этот-то выклянчил. Но все равно приятно. Даже жарко в груди. Что она написала мне? Я так волнуюсь. И вот я дома.

Как здорово, никого нет, я раскрываю конверт. Ее ровный почерк. Ее.

Что-то сдавило мне горло.

Мой дедушка — лауреат Нобелевской премии. Ее он удостоен за изобретение двуспальной кровати. На церемонии вручения шведский король произнес краткую проникновенную речь, и под звуки гимна Советского Союза четверо мускулистых негров внесли в центр зала виновницу торжества. Огромную кровать с рюшами и балдахином. Наследный принц сдернул покров, и перед изумленной публикой предстала обнаженная парочка, бурно занимающаяся любовью. Это были я и Мишка.

Причем я была сверху и выполняла активную роль. Мишка кричал: мне больно, мне больно, а я отвечала: отлично, давай, отлично, давай, Мишенька, давай!

От ужаса я проснулась. Приснится же такое!

Долго приходила в себя. Успокоилась тем, что плохие сны тем и хороши, что явь оказывается гораздо лучше. Конечно, если к хорошим снам добавить хорошую явь, было бы лучше. Но лишь бы не наоборот.

В первые дни каникул мы с Игорем ходили в лес. Так было классно. Ничего, кроме поцелуев и легких касаний, но зато как на душе светло, не описать.

Вечером написала стихотворение для него. Пришлось помучиться. Никак не могла уловить ритм, тональность. А потом вдруг пошло, пошло и получилось. Лишь бы он не стал мучить меня расспросами про раздвоение сердечка и тому подобное. Это просто стихотворение такое. Может, оно и не про меня вовсе. Чтобы было понятнее, можно заглавие придумать — «Песня болгарской девушки», например.

Боже, какая чушь, причем тут болгарская девушка? Отдам как есть.

Целый день носила конверт в кармане, а он ничего не спрашивает. И я молчу.

— Слушай, я ведь написал для тебя стихи, — сказал Игорь неожиданно.

— Да? Как здорово. Где же они?

— Вот, — он достал из кармана сложенный вчетверо листик.

— Давай сюда скорее.

— Ишь ты! А где твои? Мы договаривались, что ты мне тоже напишешь.

— А я написала, — ответила я тихо. — Но мои такие серые.

— Серых стихов не бывает. Если серые, это уже не стихи.

— Вот у меня как раз такой случай.

— Нет, Наташа, нет! Раз ты написала, то ты должна отдать их мне.

— Ты будешь смеяться.

— Не буду. Скорее, ты над моими будешь хихикать. Так что махнем не глядя.

— Ладно, махнем, только ты не смейся.

— Обещаю тебе.

Я достала из сумочки свой конверт и отдала Игорю.

— Только сейчас не читай, потом, ладно?

— Конечно. И ты прочтешь дома. А то будем краснеть так, что все заметят.

Теперь мне хотелось домой. Листик словно жег меня сквозь сумочку, сквозь одежду. С одной стороны — это уже мое, с другой — желание прочесть было непереносимо. Втайне я чувствовала, что и Игорь испытывает тоже самое.

Никогда еще я не преодолевала лестницу с такой скоростью. Я, собственно, ее и не заметила, я будто взлетела на свой этаж. Дома никого не было. Вот тут я уже не спешила. Я разделась. Умылась. Зашла в свою комнату. Села в кресло.

Признаться, прежде мне никто стихов не писал. Вот сумочка. Вот листик. И я развернула его. Я читала не спеша, со смаком. Только стук сердца унять было невозможно.

Первое ощущение? Хорошо. От души. Но мало. А что я хотела? Поэму? Сама-то написала тоже только двадцать строк. Но разве дело в количестве строк? Какая я глупая. Я перечитала стихотворение еще раз. Потом еще. Может, он, и правда, любит меня? А я его? То, что наши отношения совсем не такие, как были с.

Мишкой, это очевидно. Но что дальше? Что дальше? Я задумалась.

Домашнее тепло сладко разморило меня. Приятная усталость охватила все тело.

И я не заметила, как уснула.

Мы по-прежнему занимались химией. Но теперь это был только повод. Мы ждали одного, чтоб мать ушла куда-нибудь по делам, и тогда, сопровождаемые гулким стуком сердца, начинались наши робкие ласки. Вечная боязнь, что нас могут застать, заставляла нас делать все с оглядкой, с опаской, если расстегнуть, то только три пуговки, если снять, то только чуть-чуть, чтобы по первому скрипу двери, по первому шороху иметь возможность мгновенно застегнуться, поправить одежду, вытереть губы.

Как это все началось? Как я решился? Просто то, что произошло в классе, естественно продолжилось у меня дома, когда она пришла заниматься химией.

Только теперь нам никто не мешал. Если не считать мою мать, которая либо возилась на кухне, либо вообще уходила из дому по каким-то делам. Отец целыми днями пропадал на работе. Люда, моя сестра, с утра была в школе, вечерами она бегала на свидания к своему Генке.

Было воскресенье. Отец и сестрица поехали на огород, хотели взять и меня, но я твердо заявил, что ко мне должны прийти. Людке это очень не понравилось.

Ладно, оставайся, раз обещал, сказал отец. И они уехали.

Как мы и договаривались, Света пришла уже после обеда. На ней была белая юбка с с большими цветами по всему полю, красная блузка с небольшим вырезом, поверх нее серая шерстяная кофта, она распустила косу, и это ей было к лицу.