Подростки - Страница 11

Я задвинул на всю глубину, которую позволяла наша с ней анатомия, и там, в бездне ее лона, содрогаясь в конвульсиях, выплеснулся раз, другой, третий…

И я упал на нее. Меня больше не было.

Дыхание и жизнь возвращались постепенно. Мы целовали друг друга легкими чмоками, я снова лег на локти, чтоб не давить на нее, не плачь, шептал я ей, почему ты плачешь, тебе больно, да нет, это я так сильно кончила, чуть слышно прошептала она. Краем простыни я вытер ей лицо.

Гордость распирала меня. Не существовало мерки, которой можно было бы измерить дистанцию, которую я только что преодолел.

Там, внизу, удовлетворенный завоеватель потихоньку покинул покоренную территорию, когда он выскользнул совсем, мы оба тихо рассмеялись.

— Люблю тебя, — сказал я Жене.

— И я тебя, — ответила она.

Эти признания уже после близости имели какой-то особенный вкус.

— Ляг рядом, — попросила она. Я лег.

Она вдруг зашевелилась, приподнялась. Я смотрел на нее. Что-то ее тревожило.

— Ой, как много, нужно вытереть и застирать, — прошептала она.

Действительно, было много.

— Почему оно не осталось в тебе? — спросил я.

— Природные излишества при размножении, — засмеялась она.

Мы помолчали. Я почувствовал, что засыпаю.

— Вы женились?

До сих пор не могу понять одного, почему я не чокнулся в ту минуту?

Я резко повернул голову и увидел Жениного братика, стоящего в полуоткрытых дверях. Конечно, это я забыл закрыть двери. Он стоял в проеме полуоткрытой двери и внимательно смотрел на нас. Когда он пришел и, главное, что он видел?

— Сейчас же закрой дверь с той стороны.

Я поразился твердости ее голоса. Мальчик закрыл дверь.

— Быстро, за штору, — шепнула она мне.

Я схватил трусы и пулей улетел к окну.

— Теперь заходи, — в Женином голосе был все тот же металл.

Он вошел.

— А где Миша?

— Вы же спите в одной комнате, там его и ищи.

— Его там нет, я боюсь.

— Наверное, он пошел в туалет или встречает родителей. Пойдем, я тебя уложу.

— Хорошо, пойди со мной, я боюсь.

И они ушли.

— Ну и что делать? — спросил я, когда она вернулась.

— Ничего, утром я внушу ему, что это был сон. Если он вообще вспомнит.

Мы немного посидели на ее кровати, обнявшись. Поцеловались. Началось возрождение страсти, нет, нет, на сегодня хватит, прошептала она, когда я начал было заваливать ее на спину.

— Все, иди к себе, уже полдвенадцатого, скоро наши придут.

В дверях мы еще поцеловались, теперь я вполне по-хозяйски гладил ее везде.

— До завтра, люблю тебя.

— И я тебя, до завтра.

Завтра была суббота. Родители дрыхли после позднего возвращения.

Я проснулся рано. Витек спал, раскинувшись, как богатырь. Я посмотрел на него с тревогой. Чего ждать от него через пару часов, когда он проснется?

Я вышел в сад. Стояло прекрасное летнее утро. Я стал другим.

Вчера одной тайной на свете стало для меня меньше.

— Почему меня не разбудил?

Я обернулся. Женя, улыбаясь, заплетала косу. Какая она красивая!

Я подошел к ней. Мы обнялись. Не сговариваясь, мы пошли вниз, к зарослям сирени. Мы остановились, но лишь на мгновение. Целуя, я стал усаживать ее в траву, затем завалил на спину, заголил ее бедра…

— Нет, нет, давай, я сверху, — прошептала она с тихим смехом.

Оказалось, что и так можно, прежде я считал, что есть только одно положение.

Она сама сдвинула кверху свой короткий халатик, под которым не оказалось ничего, она уселась на меня верхом, я стал гладить ее бедра, расстегнул застежку доверху, ее груди торчали крепкими грушками, я потрогал их.

— Не смотри туда, — прошептала она, заметив, что я смотрю вниз, на ее киску.

Она наклонилась и сама впилась в мои губы жадным, нетерпеливым поцелуем.

Дальше произошло нечто вообще, с моей точки зрения, немыслимое. Я почувствовал, что она своей маленькой ручкой направляет в себя мой жезл!

Мы соединились. Женя задвигалась на мне, я сжимал холмики ее грудей, она закрыла глаза, откинула голову, заохала, застонала.

— Я не могу, ой, я не могу, — вдруг запричитала она жалобно.

Она стала двигаться быстрее и резче, я слегка приподнимался ей навстречу.

И вдруг, словно судорога охватила ее тело. Непрерывное «а-а-а», и она упала на меня, шепча: «мальчик мой, любовь моя, мальчик мой, любовь моя…»

Все ее тело покрылось мелким потом. Она никак не могла восстановить дыхание.

Наконец она приоткрыла глаза, я не выдержал и засмеялся.

— Чего смеешься? — ее дыхание все еще было прерывистым.

— У тебя взгляд, словно прилетела с другой планеты.

— Какой?

— Глазоньки не центруются.

Она рассмеялась. Ее волосы свисали мне в лицо, она убрала их за спину.

— Слушай, а ты? — она озабоченно наклонилась ко мне.

Я, действительно, все еще находился в ней и был в полной готовности.

И я взял ее за бедра, я стал двигать ее тело вверх-вниз, подожди, я устала, прошептала она, и я подождал, и был вознагражден тем, что через пять минут она повторила на мне свою неземную скачку, и теперь мы кончили практически одновременно, мы оба оказались на той планете, откуда возвращаются только с неотцентрованными, замутненными глазами.

Женин братишка действительно ничего не вспомнил.

И началась медовая неделя. Мы занимались любовью по три, четыре раза на день.

Что только не служило нам ложем — моя кровать и пляжная дюна, крыша нашего сарая и стол в летней кухне, кресло в ложе кинотеатра и лавочка в полночном детском саду.

Совсем неожиданно они переехали к Котовым. Свидания стали затруднены, тем более что Женя объявила, что нам вот так, без предохранения, больше нельзя. Я мучился, но так и не смог раздобыть этих самых штучек. Я заходил в аптеку (почему это должно продаваться только в аптеке!), что тебе, спрашивали меня, аспирину, отвечал я. Этого аспирину я накупил десять пачек.

Каждый раз по одной.

Я приходил к дому Котовых, мы подолгу гуляли, до одури целовались в беседке детсада, я жил только одним — встречами с нею и сладостным ожиданием дня, который она назначила в ответ на мои требовательные, ну когда, ну когда же.

Этих дней оказалось всего два. Они уже уезжали. Мы клялись друг другу в вечной любви, женись на мне, просила она, конечно, отвечал я, ну тебе же только пятнадцать, как ты на мне женишься, не знаю, отвечал я, но женюсь.

Поезд уходил поздно вечером. Мы держались за руки, никого не стесняясь.

— Ну, молодежь, прощайтесь, — ее мама подошла к нам.

— До свидания, — сказал я.

— До встречи, — ответила она.

Вот так просто и обыденно.

Полгода я не находил себе места. Я писал ей письма, на два она ответила, а затем замолчала. Приходили поздравительные от ее матери, где упоминался привет Мише от Жени, и это было ужасно, я понял, что кто-то другой занял ее сердечко.

И я превратился в охотника. Первой мне попалась Лидка.

Какая я? Смотрю на себя в зеркало. Никакая. Самая обычная. Глаза неопределенного цвета. И не голубые, и не зеленые. Челка, волосы прямые и русые, совсем не вьются. Навивай не навивай, все равно через день, как палки.

Нос маленький, рот невыразительный. Зубы, я раздвигаю губы, ну, зубы, вроде, ничего, хотя у Лидки лучше. Шея, шею хотелось бы подлиннее…

— Аня, за тобой пришли.

— Кто там, мамочка? — я прерываю свою традиционную самокритику у зеркала.

— За тобой пришли.

Я выхожу из своей комнаты, и, вот девичья память, как я могла забыть, что мы с Андреем договорилась идти на море, он, видимо, проторчал полчаса на улице и не выдержал, притопал прямо к нам, стоит, смущенный, в дверях.

— А, привет, — я стараюсь говорить просто и естественно, подумаешь, ко мне пришел мальчик, ну и что?

— Так мы идем? — спрашивает он тихо.

— Ма, я схожу на море, — кричу я в кухню.

— Идите (не иди, а идите!), только когда вернетесь?