Подметный манифест - Страница 30
Федька задумался. Похоже, Демка был прав – налетчики свили себе гнездо на развалинах бывшего царского дворца и не только дворца.
Остров стал тем образцом, по которому государь хотел преобразить жизнь своего царства, да только не успел. Многое погибло, но устоял храм, но оставалось немало хозяйственных построек, которые все никак не рушились, никому они не были нужны и стояли по берегам Серебрянки и прудов мрачными монументами былого величия Измайлова. Заводы на острове, когда-то поражавшие иностранцев, теперь были известны только лесникам.
Несколько минут Федька думал – идти ли на остров по каменному мосту, или переправиться где-то в сторонке, неприметненько, по льду Серебрянки. Налетчики непременно должны были выставить караулы – по крайней мере, сам Федька обязательно посадил бы кого-нибудь на башне…
Он, встав за дерево, уставился на Мостовую башню в великой задумчивости.
Даже ежели на ней кто-то засел – то их там не более двух человек. Справиться с двумя, не ждущими нападения, нетрудно – на то и нож, а как это делается – рассказывал и показывал Тимофей. Можно преспокойно подняться по лестнице, отвечая на вопросы, что смена-де прислана… вряд ли, что они там, наверху, так уж стерегутся…
Зато потом можно с башни разглядеть весь остров!
Коли они там – хоть где-то, да горит огонек… огонек…
А что, коли зажечь на башне костер?
Федька изумился этой мысли и тут же стал изыскивать доводы в ее пользу. Драгуны, идя по следу, окажутся поблизости от острова – а огонь на башне будет виден издалека. Они поймут, что тут дело нечисто. Поймут, что это им – знак!
Но точно так же поймут, что дело нечисто, засевшие на острове налетчики. И кинутся наутек…
Федька испытал огромное желание хорошенько поскрести в затылке.
А как они кинутся наутек? Пешком, по пояс в снегу?
Федьке так страстно хотелось залезть на Мостовую башню и развести там огонь, что он всю свою умственную деятельность направил на изыскание поводов сделать это. Если бы кто ему сейчас сказал, что он увлечен красотой этого безумного предприятия, Федька бы здорово удивился – слово «красота» он употреблял крайне редко.
А меж тем именно стремление к ней очень часто вело его по жизни. Ибо всякое чувство, всякий порыв души имеет свою предельную форму, к которой ежели чего и прибавить – то как раз сверзишься по ту сторону грани между остатками разума и чистым безумием. Именно на этой грани вызревала всякий раз красота, манившая беспокойную Федькину душу. И в любви к Вареньке она также была – независимо от красоты девушки и прочих обстоятельств. Полюбить недосягаемое и душой лететь к невозможному – этого Федькина душа требовала, этого всю жизнь искала, потому что невозможное – оно ослепительной чистоты, земная грязь к нему вовеки не прилипнет.
Вдруг его осенило.
Удрать с острова налетчики могут только при одном условии – если у них есть лошади и сани. На мосту Федька видел две широкие разъезженные колеи от полозьев. По меньшей мере одни сани у них были – те, что теперь арестованы и стоят на дворе Лубянки. Надобно разобраться – имеются ли другие? Если лошадей налетчики могли завести в любую развалюху, то сани в дом затаскивать не станут. Вот сверху-то их как раз и будет видно на белом снегу! И тогда же станет ясно, в которой части острова поселились эти сукины дети.
Можно добраться даже не до звонницы, а до нижнего яруса башни, и посмотреть с опоясавшего ее гульбища (по которому сто лет назад ходили стрелецкие караулы), что делается внизу. Может, сразу окажутся видны и сани, и даже лошади.
Но огонь?
Мысль о пламени, полыхающем на башне, совсем одолела Федьку.
Огонь должен быть высоко, как будто подвешенный в ночном небе…
Вообразив, как его увидят драгуны да как поскачут по снегу к Мостовой башне, Федька совсем вознесся духом. Он даже на мгновение забыл, что неизвестно – есть ли сейчас на острове налетчики, или ушли на свой гнусный промысел, или вообще благополучно оттуда убрались. В его душе, затмевающее большие звезды, билось на верховом ветру призывное пламя!
Они догадаются, они непременно догадаются, что означает сей огонь, убеждал себя Федька, уже делая первые шаги по мосту. Мост был длинный, утыкался в проем под башней, где когда-то висели ворота, и ежели б на башне сидели часовые – Федьку бы тотчас заметили. Как он ни извалялся в снегу, но движущаяся по мосту фигура все же была заметна.
Сверху Федька увидел, что на льду торчит что-то объемистое, припорошенное снегом, и рядом, кажется, дохлая лошадь. Он прикинул, сколько аршин пришлось бы лететь с моста вниз, и получилось немало – сажени три по меньшей мере. Но и немного для того, кто умеет правильно падать.
Очевидно, налетчики не имели опыта – иначе это искусство пригодилось бы, Федька так просто не дошел бы до башни и не встал бы в проеме, прижавшись к стене, сильно озадаченный – он пока не понимал, где должен быть вход в Мостовую башню.
Обдирая спину полушубка о неровную кирпичную стенку, он боком прокрался во двор.
Там, как и предупреждал Демка, царила сущая разруха. Разве что пятиглавый Покровский собор высился неистребимой громадой, темный и скорбный. А вокруг – даже не понять было, что громоздится, присыпанное снегом. Беглецы-то знали, куда двигаться дальше…
Не миновать было карабкаться наверх – чтобы хоть что-то понять…
Федька достал нож и, опять же вдоль стенки, пошел искать хоть какие-то двери. Стена, примыкавшая к башне, порядком пострадала от времени, и ничего удивительного не было в том, что Федька в конце концов едва не провалился в какой-то разлом. Очень тоскуя по хорошему фонарю, он руками обследовал дыру и понял, что там, в глубине – пространство.
Федька достал огниво и высек несколько искр. Они упали на трут, а далее – на кусок свернутой бересты, нарочно для таких случаев заготовленный. Факел образовался крошечный, только-только двумя пальцами удержать, но Федька понял – искомое нашлось. В толще стены из крупного кирпича была-таки лестница, скрытая от посторонних глаз. Перекрестясь, он полез наверх.
Забравшись на нижний четверик башни, он оказался в старой стрелецкой караульне и, забившись в угол, опять поджег бересту. Ему нужно было отыскать выход на гульбище.
Сейчас, попав в башню, Федька уже не хотел устраивать на звоннице никаких костров. Он неожиданно для себя остыл, сосредоточился и думал лишь об одном – как бы сверху разобраться, куда пошли беглецы. Несомненно, шайка приспособила для себя немногие уцелевшие дома, остатки деревянного царского дворца, который, говорят, был не хуже того, что в Коломенском. Но остров – не маленький, и нужно точно знать, куда направлять драгунский отряд.
Федька увидел лестницу и поспешил к ней, на ходу задувая бересту. Даже если ступеньки выщерблены и наполовину отсутствуют – до гульбища он доберется, а там уж и будет решать…
А что решать – этого Федька не успел додумать до конца. Потому что мысль прервалась вспышкой, голова стремительно понеслась по кругу и наступила темнота…
Клаварош очень не хотел ехать с полицейскими драгунами ловить разбойничью шайку. То есть, против борьбы с налетчиками он не возражал – раз волей случая сделался архаровцем, то нужно выполнять свои обязанности. Он только не любил зимних конных вылазок куда бы то ни было – да и какой южанин их полюбил бы?
Явившись в свое время в Россию, – было это более десяти лет назад, после того, как на российском троне вместо Петра Федоровича, любившего все немецкое, воцарилась Екатерина, привечающая французов, и слух о том долетел до Лиона, – Клаварош хотел было зарабатывать на жизнь своим ремеслом. Он умел ходить за лошадьми и считался хорошим кучером (прочие его умения, нажитые на улицах ночного Лиона, пока в расчет не шли). Но здешние дворяне имели крепостных кучеров. Зато они сильно нуждались в гувернантках и гувернерах для своего потомства. Французский язык был в большой цене!
Клаварош был довольно грамотен, чтобы читать книги и понимать напечатанное. Он свел знакомство с неким мусью Ланже, которого полагалось теперь звать господином аббатом, хотя в отечестве своем он был лакеем у не слишком знатного господина. Аббат-самозванец снабдил его рекомендациями и направил в почтенное семейство, где подрастали три недоросля. Родители желали, чтобы сыновья поймали свою фортуну при дворе, и полагали, что за полгода гувернер вобьет старшему в голову всю французскую грамматику вкупе с правилами галантного обхождения, а тогда уж можно отправлять дитятко в Санкт-Петербург, в полк.