Подметный манифест - Страница 26

Потому он с особым удовольствием заявил, что Клаварошу будет весьма полезно перейти временно на иной рацион – чтобы служба медом не казалась.

Клаварош что-то буркнул по-французски и вышел из кабинета.

В дверях он столкнулся со Степаном Канзафаровым, который вел к Архарову невысокого толстого человека с седеющей бородой веником и приметной плешью – двойной. Один островок голой кожи был спереди, другой – на затылке.

Войдя, человек перекрестился на образ Николая-угодника, а затем поклонился в пояс.

– Кто таков? – спросил Архаров Степана.

– Трактирщик он, ваша милость, с Пресни, не впервые сведения доставляет. А теперь у него такое, что лишь вашей милости хочет доложить, мне не сказывает…

– Хорошо, ступай… нет. Останься.

Архарову вдруг пришло на ум, что злодей, желающий смерти обер-полицмейстера, будет действовать именно так – попросится в кабинет, клянясь, что желает с глазу на глаз поверить наиважнейший секрет.

Трактирщик подошел поближе к столу и заговорил весьма отчетливо, голосом, который вырабатывается, когда надобно им покрыть шум целого кабака.

– Ваше сиятельство, бунтовщик у меня завелся! Кричит против матушки государыни, грозится ее покарать за бесчинства. И все такими словами страшными!

– Ну так укажи его Степану, заберут твоего бунтовщика, – несколько удивившись, отвечал Архаров. – Нешто ты не знаешь, как это делается?

– Ваше сиятельство, бунтовщик-то не простой! Звезда у него!

– Какая еще звезда?

– А мне почем знать? Вот тут, слева, звезда приколота о многих лучах, сверкучая, большая.

– Орден, что ли?

– Может, и орден, а мы по-простому звездой зовем. Вот такая… – трактирщик показал пальцами размер чуть ли не в три вершка. – Приходит в неделю два-три раза, выпьет, начинает выкликать, людишки тут же вокруг него собираются… Мне почем знать, кто таков и чего добивается? Может, граф или князь, коли со звездой?

– Граф или князь при орденах в кабак ходить не станет, – вмешался Шварц.

– Так, ваше сиятельство! – обратился трактирщик к немцу. – Для того-то он, может, и приходит со звездой, чтобы к нему более почтения! А слушают охотно!

Архаров и Шварц переглянулись.

– Звезда поддельная, сударь, – уверенно сказал Шварц. – Не станет никто, имеющий подлинную, с ней по пресненским кабакам странствовать…

– Год назад – не стал бы, – возразил Архаров. – А что, дядя, этот звездоносец где-то поблизости проживает, не знаешь?

– Может, и поблизости, приходит по-домашнему одетый. Тесть мой, поди, знал, да помер, а я там третий месяц всего, раньше в Замоскворечье с моей Федотовной жил. Как тесть расхворался – он нас вытребовал…

– По-домашнему, но со звездой? И крамольные речи произносит? – уточнил Архаров. – Ну, что ты забеспокоился, хотел непосредственно мне донести – за это хвалю. Сейчас пойдете со Степаном вместе, посади его в кабаке своем неприметно, чтобы он всех видел, а его – никто, и покажи ему своего крикуна.

– Коли сим вечером он ко мне будет, ваше сиятельство.

– Канзафаров, докопайся. Теперь ступайте.

Трактирщик, имя коего Архаров позабыл спросить, и Степан вышли за дверь.

– Любопытный крикун, – заметил Шварц. – Коли ко мне вопросов нет, пойду-ка я вниз.

– Как те двое?

– Молчат или же выражаются неудобь сказуемо.

– Во всем запираются?

– Во всем. Вакула это так зовет – закаменели в грехах. А он уж двадцать лет этим ремеслом занимается.

– Не сказали даже, кто их на Марфу навел?

– Ваша милость, для чего бы вам у самой Марфы не спросить? – осведомился Шварц. – Пусть бы сказала, чье имя они ей назвали, когда первый воз добра привезли. С чужими бы она дела иметь не стала, а только по рекомендации…

– Спрашивал, Карл Иванович. Запирается хуже всякого злодея. Не на дыбу ж ее поднимать. И подумай, вот что странно – они пришли с рекомендацией, и она их приняла, а потом – тут же нам выдала. Что сие может значить?

– Когда впустила да добро от них приняла, проведала нечто такое, что ее мысли переменило.

– Или же по какому-то знаку поняла, что эти налетчики к ней для того и посланы, чтобы их выдать, – задумчиво сказал Архаров. – Поди знай все Марфины давние тайные уговоры… Кто-то нам этаким подарком кланяется и дорожку в полицейскую контору торит… потому и не будем пока Марфу трогать…

Это умопостроение показалось Шварцу избыточно сложным, но он промолчал, поклонился и вышел.

– Абросимов! – крикнул Архаров. По коридорам понеслось: «Абросимова зовут! Абросимова!..»

Подчиненный прибыл не один, а с Устином Петровым. Они при помощи десятских произвели обыск в комнате некого домашнего учителя, живущего в дворянской семье, и Архаров хотел знать результаты.

– Ничего значительного, ваша милость, – доложил Абросимов. – Сдается мне, это был поклеп, домашние божатся, что никакой крамолы учитель не говорил. Человек в годах, тихий… Вот только книжки давал людям читать, а говорить – не говорил… Их мы, которые нашли, отобрали.

– А что за книжки?

Устин имел при себе корзинку с изъятым добром.

– Вот чего сыскали, ваша милость, – сказал он, беря оттуда верхнюю, пухлую книжицу, из коей торчали бумажки.

– Читай, – велел Архаров.

– Все, ваша милость?

– Кусок из середины.

Левушка толковал как-то, что ему достаточно, открыв книгу наугад, страницу прочесть – и полное представление об авторе навеки получить. Чего ж не попробовать.

Устин открыл книжицу там, где заложена была первая бумажка.

– Да тут подчеркнуто чернилами, – сообщил он и прочитал: – «Наша премудрая обладательница печется о домостроительстве, но домостроительство помещичье есть яд империи, когда оно только единого помещика обогащает».

– Яд империи? Хватит. Чье сочинение?

Устин глянул на потертую обложку.

– «Трудолюбивая пчела», господина Сумарокова журнал. Старый уже, ваша милость.

– Выходит, нарочно для того сохранялся, чтобы крамолу к нужному сроку приберечь. Оставь корзину. Сашка разберется. Ступайте… – и тут Архаров вспомнил, что фамилию «Сумароков» секретарь не так давно поминал, то ли всуе, то ли не всуе…

Что-то было связано с Клашкой Ивановым…

Мысль пошла писать вензеля – тут же выплыл в памяти Захар Иванов, потащил за собой почему-то Сергея Ушакова, за Ушаковым явились лица солдат-инвалидов, которых Волконский рекомендовал к использованию в качестве осведомителей…

И, наконец, осчастливила Архарова радостная рожа Федьки – сперва в воображении, и ровно секунду спустя – просунувшись в дверь.

– Ты чего тут околачиваешься? – спросил Архаров.

– Ваша милость, мы ближе к ночи с драгунами выезжаем, может, я тут нужен?

– Ступай, без тебя справимся. Поспи, коли можешь, ночью, поди, не придется, – ничуть не удивленный таким рвением, отвечал Архаров. Вот коли бы Абросимов его проявил – Архаров бы ушам не поверил. А Федька, натура пылкая и деятельная, не мог поступить иначе.

Вот таков он был – не делая того, что приказано, делал нечто иное, и Архаров, примерно дважды в месяц грозясь батогами, все Федьке прощал. Он слишком хорошо помнил, как Федька, повинуясь мгновенному порыву души, кинулся спасать его от уличного торговца с зачумленным товаром.

Свою драку с Федькой тоже, кстати, помнил…

Дверь распахнулась, на пороге явился возмущенный старик Дементьев.

– Не до тебя, старинушка, не до тебя! – тут же торопливо воскликнул Архаров.

– Вот, вот! – канцелярист показал издали бумаги, явно принадлежащие Устинову перу. – Сил моих больше нет! Души моей погубитель! Из-за него в пост скоромные слова говорю! Ведь пишет правильно, когда прикрикнешь! Умеет правильно писать! Все бумаги – на один лад, а этот марака – начнет во здравие, кончит за упокой!..

Федька, зажав рот ладонью, кинулся прочь. Эта канцелярская склока неизменно приводила его в веселое расположение духа – охая и держась за стенку, хохотал до слез.

Он налетел на огорченного Устина, похлопал его по плечу; не дожидаясь благодарности, кинулся дальше; едва не сбил с ног Вакулу, который в кои-то веки вылез среди дня из нижнего подвала – словом, гуляла Федькина душа, веселилась в предчувствии опасного рейда по Стромынке.