Подменыш. Духовидец. Кошмары. Одержимые. Пражский студент (сборник) - Страница 4

– Не будем больше об этом говорить! – сказал он. – Дайте же мне наконец почту.

В этот день Тэксу Дэргему некогда было похохотать в Централ-Тресте. Ему не дали ни минуты отдыха. Только в пять часов Брискоу отпустил его.

Что ему предстояло делать теперь, было для него вполне ясно. Конечно, он ничего не понимал в мотивах, двигавших Брискоу. Не было у него и времени об этом подумать. Одно он понял, что со стороны отца не встретит ни малейших препятствий. Поэтому он купил сначала большой букет орхидей, а затем поехал в Парк-Авеню в дом, где жила Гвинни. Джерри, дворецкий, проводил его прямо наверх. Наверху пришлось выдержать борьбу с сестрой милосердия, которая его не знала и не хотела пускать в спальню. Но мужество Тэкса Дэргема одолело бы сегодня и более страшных врагов. Скоро с сияющей улыбкой он стоял перед кроватью Гвинни.

– Ах, это ты, Тэкси, – обернулась она к нему, – хорошо, что ты пришёл. И цветы принёс – поставь их на стол.

Он собрался поставить свои орхидеи на её ночной столик, но она сразу одёрнула его.

– Разве ты не видишь, что тут совсем нет места? Поставь их туда, на стол!

Он повиновался, пробежал на другой конец комнаты и снова вернулся. Он стоял перед ней, смотрел на неё и упивался этим зрелищем.

Она была очаровательна в своей постели. Синеглазая блондинка, как и он. Мальчишеские локоны обрамляли её головку и раскинулись по подушке. Шея и плечи были голые, сгибы нежные и тонкие. Личико точно вырезано из слоновой кости, щеки и губы кровяно-красные. Большой палец левой руки эта очаровательная куколка держала во рту и сосала.

– Ты вовсе не выглядишь больной, Гвендолин, – сказал он удивлённо. – У тебя вполне здоровый цвет лица.

– Ты дурак, Тэкси, – засмеялась она, – дай лучше мне губную помаду.

Он взял помаду из ночного ящика и держал её в руке.

– Сначала вынь палец изо рта, – потребовал он, – ты знаешь, что я этого не терплю. Ты ведь уже больше не сосунок.

Она послушалась. Вокруг пальца была уже красная полоса. Она вытерла его о подушку. Взяла помаду, прибавила ещё немного красноты, чтобы улучшить своё здоровье.

Затем она дёрнулась, прижала обе руки к телу, заворочалась из стороны в сторону и застонала.

Он испугался:

– Тебе больно? – спрашивал он.

Она накинулась на него:

– Не задавай глупых вопросов! Конечно, мне больно! В желудке, в пищеводе, во рту. Принеси чашку со льдом, она стоит там внизу.

Он схватил её руку, которую она у него тотчас же отняла.

– Сколько раз я должна тебе говорить, чтобы ты меня не трогал. Принеси лёд!

Дэргем вздохнул.

– Как можно так бояться щекотки? А лёд, Гвендолин, я, конечно, тебе не принесу, потому, что вся твоя болезнь происходит от бесконечного глотания льда и ледяной воды. Ничего удивительного – так можно себе наделать ран в животе.

Гвинни свистнула, затем сказала:

– Принеси сейчас же лёд или я прогоню тебя.

Тогда он пошёл и принёс миску.

– Положи мне кусочек в рот! – приказала она. – А когда этот растает, ещё один и потом снова, слышишь? И чтобы ты знал: это мне очень полезно. Доктор Низбетт мне это прописал. Внутри у меня все горит, а лёд охлаждает…

Он хотел сесть на стул, но там лежало платье.

– Сядь на кровать! – сказала она. – Хочешь, и тебе дам кусочек льда?

– Нет, – сказал он, – но можешь велеть подать мне чаю. С парой бутербродов. Я сегодня не завтракал.

Она позвонила и заказала для него чай. Тем временем она ни на минуту не оставляла его в покое, отдавая все новые и новые распоряжения. То он должен был уменьшить отопление, так как ей было слишком жарко, и тотчас после этого – снова прибавить. То должен был подать ей папиросы, шоколад. При этом он не знал, что ему делать с миской со льдом, и тщательно носил её с собой. Он был рад, когда сестра милосердия вкатила чайный столик. Мог, по крайней мере, освободиться от миски. С грустью он посмотрел на тонкие сандвичи. Они были с салатом, сдобренным каплей майонеза.

Он обратился к сестре:

– Не могли бы вы сказать буфетчику, чтобы он принёс мне ещё несколько сандвичей?

– Пусть принесут языка, ветчины, крабов и куриного салата, – приказала Гвинни. – Пусть принесут все, что есть! Видишь, Тэкси, я не уморю тебя голодом, как мой отец.

– Ни слова против отца, – ответил он, жуя. – У него прекрасное сердце.

Она согласилась. Затем прибавила, подумав:

– Да, думаю, что оно у него есть. Потому, что иначе, Тэкси, он давно бы выкинул тебя вон.

Молодой человек вынул кусок изо рта:

– Почему, Гвендолин, он должен бы меня выгнать?

Она засмеялась:

– Потому, что ты страшно туп, Тэкси. Вот почему.

Он тоже засмеялся.

– Ну, может быть, он этого ещё не заметил. Но если, Гвендолин, тебе угодно, то я мог бы совершенно серьёзно…

Он прервался: Джерри принёс большие блюда и поставил их перед ним.

– Кушай, Тэкси, кушай! – сказала Гвинни.

– А ты – за компанию? – спросил он.

– Нет, – ответила она, – этого мне нельзя, увы! Лучше дай мне ещё кусочек льда.

Тэкс повиновался и положил ей в рот лёд.

– Гвендолин, – сказал он, – отучись, по крайней мере, от этого ужасного «увы».

– Как? Ты находишь его ужасным? Можешь мне поверить, Тэкси, оно очень изящно и классично. Все героини так говорят во всех классических произведениях французской литературы. Кроме того, это у меня так хорошо выходит, посмотри только. – Она закрыла веки, медленно открыла их, испустила глубокий вздох, приостановила губы, потянула их назад, сделала глубокий вдох и произнесла томно: «увы!»

– Ну, Тэкси, как?

Выходило очень хорошо. Это вынужден был признать сам Тэкс Дэргем.

Он ел молча, обдумывая при этом, что сделать. Да, было бы лучше всего прямо переговорить с нею – свободно, открыто, начистоту.

Его удивило, что она вдруг притихла. Он посмотрел на неё и, увидев, что она держит в руке маленькую фотографию в рамке, устремил на неё пристальный взгляд.

– Кто это? – спросил он.

Она вздрогнула и протянула ему карточку.

– Ты знаешь её?

– А, женщина! – сказал он совершенно успокоившись. – Я боялся, не Ральф ли это Уэбстер или ещё какой-нибудь дурак, из тех, что всегда вертятся около тебя. Приятельница – ну их, можешь их иметь дюжины.

– Знаешь ты её? – повторила Гвинни.

Только теперь он внимательнее всмотрелся в фотографию.

– Эту-то? – Он подумал. – Кажется, я видел её раз с тобой в «Карнеги-холл» на одном из этих скучных концертов. И не ездила ли ты с ней верхом в Централ-Парке? Впрочем, красивая женщина, – заключил он с видом знатока, – вполне красивая женщина!

– Да, ты думаешь? – спросила Гвинни, прибавив мечтательно: – Она очень красива, очень. Её зовут Эндри…

Своим взором она целовала карточку, которую осторожно и любовно держала в узкой ручке, точно благородную драгоценность.

«У неё каштановые волосы, – мечтательно думала она, – но они светятся и отблескивают красным, когда на них падает свет. У неё очень длинные волосы. А какая ещё женщина осмелится в Нью-Йорке или где-нибудь на этом свете носить длинные волосы? Но она это делает. Эндри Войланд это смеет! Когда распустит свои косы, она может закутаться в них, как в манто».

Думая об этом, Гвинни задрожала.

«А глаза у неё серые, большие и серые, блестящие. Так глубоки эти глаза, что смотришь, смотришь и никогда не видишь в них дна. Лицо чрезвычайно гармоничное. Губки – пухлые».

Гвинни закрыла глаза, теперь она видела ещё яснее все подробности – щеки и уши, брови и ресницы. «И лоб, и подбородок – все так прекрасно, так красиво, – думала она. – Тот, кто её создал, был великим художником. А в целом – гордая гармония, ни единого диссонанса. Стройная шея, как благороден подъём к затылку! Что за плечи, что за руки, грудь!..»

Молодой человек наконец наелся. Осталось немного на блюде. Он повернулся и быстро сказал:

– Я говорил сегодня с твоим отцом. Очень серьёзно, о тебе и обо мне – о нас обоих.