Подлинная история «Майора Вихря» - Страница 8

Конечно, даже в этом бандитском истреблении мирного населения была своя жестокая логика: в первую очередь уничтожались деревни, расположенные по соседству с лесом, — то есть те, которые могли служить пунктами снабжения и перевалочными базами для партизан. Таким образом «партизанский край» как бы ограждался выжженными, опустошёнными землями, эдакой «полосой отчуждения».

Действовали гитлеровцы методично, так что вскоре очередь дошла и до деревни Чертовичи, до той самой «черты», что пролегла между полями и лесом. Каратели нагрянули затемно, когда деревня уже погрузилась в сон и все были на местах, каждый у себя дома, в кажущейся безопасности, обеспеченной тщательно запертыми дверями и наглухо закрытыми ставнями. Немцы быстро и тихо окружили Чертовичи плотным кольцом оцепления. Потом, внезапно и одновременно, со всех сторон вспыхнули фары грузовиков, в чёрном небе расцвели осветительные ракеты, озаряя землю своим мертвенным светом, загремели автоматные очереди, веерами рассыпая над крышами трассирующие пули, остервенело залаяли рвущиеся с поводков овчарки, а по дверям и по ставням загремели приклады винтовок, раздались отрывистые команды на русском и немецком языках: «Вставай! Schnell![50] Выходи!» Испуганные полуодетые люди — старики и старухи, женщины, в основном немолодые, и дети выскакивали из домов, торопливо шли и бежали в указанном карателями направлении; некоторые успевали прихватить с собой свёрточки и узелочки с каким-то добром и теперь смущённо прятали их за спину, большая же часть жителей выскочила из домов ни с чем… Поёживаясь от страха и ночного холода, люди сбивались в тесную кучу; кто-то тихо всхлипывал, кто-то молился, кто-то шёпотом пытался успокоить плачущих детей. Вопросов о том, что будет дальше, ни у кого не возникало: даже в этих отдалённых краях слухи и вести распространяются быстро, так что о судьбе других подобных деревень тут уже все знали. Те, кто хотел и мог, давно уже ушли в лес; кто не мог — уповали либо на милость Божью, либо на всемогущее «авось», памятуя, что «дома и стены помогают»…

Перед толпой, окружённой автоматчиками, появился немецкий офицер. Он повелительно поднял руку, и люди затихли; резкие голоса солдат в отдалении, чьи-то редкие всхлипывания только подчёркивали эту гнетущую, тяжёлую тишину, которая в любую секунду должна была разорваться выстрелами.

— Вы все — партизаны! Вы — бандиты! Если вы сами не партизаны, то вы помогаете партизанам! — заговорил офицер на довольно чистом русском языке. — А значит, всё равно, вы — бандиты и должны быть за это наказаны! Так?

Риторический вопрос подчёркивал неумолимую логику офицера. Хотя, возможно, глядя на жалких, перепуганных детей и стариков, плачущих женщин, немец в первую очередь убеждал себя самого, что это — сознательные враги, с которыми следует поступать в соответствии с жестокими законами военного времени, что жалеть их нельзя. Не нужно думать, что убивать себе подобных легко: библейская заповедь «не убий!» изначально заложена в сознании каждого из нас.

Минутная пауза должна была оборваться вынесением «приговора», неизбежного за риторическим вопросом, на который никто не мог или не смел ответить, а тем более — возразить. Но тут, поспешно раздвинув замерших односельчан, из толпы вышел невысокий, плотный мужчина шестидесяти с лишним лет, Николай Николаевич Ботян, и, остановившись в нескольких шагах от начальника карателей, обратился к нему на прекрасном, очень грамотном немецком языке:

— Herr Offizier![51] Я жил в Германии, я хорошо знаю немцев, я очень уважаю вашу замечательную культуру! Я никогда не думал, что вот так оно всё получится. Вы видите, господин офицер, что сейчас, когда вы пришли к нам и наставили на нас свои автоматы, — мы вам безропотно подчиняемся, мы не можем поступить по-другому! Но, господин офицер, подумайте, когда вот так же ночью из леса приходят… — Ботян запнулся, подбирая слова. — Приходят те самые люди… и у них тоже есть такие же автоматы и винтовки, то тогда мы точно так же подчиняемся им. И они сами забирают у нас всё то, что мы не смогли, не успели спрятать. А что можно сделать против вооружённых людей, господин офицер?! Мы простые люди, мы не солдаты, мы не бандиты, война для нас — большое несчастье! Поверьте! Чем мы виноваты, если наши дома стоят у самого леса? Ведь так их поставили ещё наши прадеды. Мы здесь живём, потому что больше нам жить негде! Так что же нам делать, чтобы ни те, которые приходят из леса, ни вы нас не убили?! Мы можем только подчиняться и молиться!

Немец внимательно, не перебивая, слушал этот взволнованный, несколько сбивчивый, но убедительный монолог, смотрел на человека, внешне никак не походившего на «народного мстителя», пособника бандитов. Это был самый обыкновенный белорусский крестьянин, но он так хорошо говорил на немецком языке! И ведь действительно были, наверное, в душе офицера какие-то сомнения, потому что терпеливо дождавшись, пока Ботян замолчал, он, ни слова не сказав ни ему, ни встревоженным, сбившимся в кучу крестьянам, явно не понимающим того, о чём говорил их односельчанин, отрывисто скомандовал своим солдатам строиться. Через несколько минут гитлеровская колонна покидала оцепеневшие от ужаса, но не тронутые карателями Чертовичи.

«Во второй половине июля с. г. немецкие отряды СС проводили очистку от партизан территории Воложинского района. При этом отрядами были заживо сожжены вместе с постройками жители деревень Першайской волости: Доры, Дубовцы, Мишаны, Довгалёвщина, Лапинцы, Среднего Села, Романовщины, Нелюбы, Палубовцы и Макричавщины.

Отряды СС никакого следствия не проводили, а только сгоняли жителей, преимущественно стариков, женщин и детей, в отдельные строения, которые потом зажигались.

В Дорах жители были согнаны в церковь и вместе с церковью сожжены».[52]

Чертовичи тогда находились в Воложинском районе и вполне могли войти в это донесение начальника «белорусских частей самообороны» Франца Кушеля[53] генеральному комиссару Белоруссии Вильгельму Кубе, написанное 6 августа 1943 года. И хотя автор этих строк — гитлеровский прислужник из белорусских коллаборационистов, но даже в его сухом докладе чувствуются боль и возмущение. Ведь как бы там ни было, но Кушель сам был по национальности белорус и это был его народ.

Сегодня в нашей памяти осталась только сожжённая Хатынь, а ведь таких деревень и сёл, повторим, были тысячи.

К реальной войне происходившее отношения не имело: это был геноцид.

«Прожил отец не так много — семьдесят пять лет», — вспоминает Алексей Николаевич, сам давно уже разменявший десятый десяток.

Как часто бывает, в рассказах разных людей какие-то события из жизни нашего героя получили свою интерпретацию, точнее — оказались немного искажены. Несколько человек с полной уверенностью говорили мне: «А вы знаете, что Ботян голыми руками зайцев ловил? Догонял и хватал! Представляете?»

Нет, не представляю, потому что на самом деле всё было не совсем так и поймать зайца ему прежде всего помогали всё-таки не ноги — погони получались короткие, стремительные, — а ловкость, реакция и точный расчёт, чтобы встретить косого в том самом месте, где он изо ржи выскочит, изловчиться и схватить. Туг ещё и про то забывать не следует, что заяц — всё-таки животное дикое, он сопротивляется, его ещё и удержать нужно. Было одно лето, когда у Ботянов на чердаке жили три зайца, в разные дни пойманные Алексеем на ржаном поле, и зайцы эти громким своим топаньем по ночам мешали людям спать. Ещё Алексей наловчился ловить уток на озере, осторожно подныривая к ним.

Зато с реализацией первого своего «коммерческого проекта» он тогда чуть было не погорел по-крупному. Было ему лет семнадцать, и он очень хотел завести себе велосипед. Алексей Николаевич, как известно, до сих пор человек очень спортивный, а тогда, в далёкой юности, когда он увидел людей, катавшихся на велосипедах, то буквально потерял покой и сон — в полной мере сказались азартность и нетерпеливость его натуры. Но ведь велосипед — удовольствие дорогое, так сразу им не разживёшься.