Подельник эпохи: Леонид Леонов - Страница 17

Сам Леонид и Степан Григорьевич Писахов не были задеты первыми выстрелами и сразу отбежали от берега.

Красноармейцы причаливать и ловить беглецов не стали, сразу уплыли.

Писахов подхватил раненого, и они отправились в дом местного священника о. Александра.

Тот, пишет Леонов, «очевидно привыкнув к подобным перепалкам, мягко и любезно принял пришедших, успокоил и видом своим, и своим радушным приемом и рассказал, что красноармейцы разгневаны на Пянду за то, что крестьяне, не будучи в состоянии дальше выдерживать реквизиции, грабежи и поборы, смешанные с хулиганскими выходками со стороны “рабоче-крестьянской” армии, несколько раз сами выступали против державных негодяев и вступали с ними в довольно решительные стычки на Березянке.

О. Александр предложил чай, но мы были принуждены отказаться за поздним временем и пошли обратно домой, в те крестьянские хаты, в которых мы разместились.

А к Пянде уже подходила красноармейская дружина, успевшая съездить за подкреплением в Березник».

«…Воинственно бряцая оружием» они, вспоминает Леонов, «опрашивали, где находятся недавно приехавшие люди».

Дом, где разместились путешественники, вскоре нашли и оцепили. И то были минуты, когда Леонов мог всерьез прощаться с жизнью.

Но всё обошлось.

«…Широко размахивая красными руками, – пишет Леонов, – вошел комиссар (фамилия его, как мы после узнали, – Виноградов, один из “Архангельских”), постоял в дверях, плюнул в угол».

Свернув цыгарку, комиссар поинтересовался:

– Вы чего от берега убежали?

У путешественников, едва не перебитых несколько часов назад, от такого вопроса вовсе пропала речь, но, к счастью, за них вступилась хозяйка дома:

– Что ты, батюшка, окстись, в живых людей стреляешь, а еще спрашиваешь?

Комиссар самодовольно улыбнулся, плюнул еще раз и двинул свою тушу к дверям, вероятно, “углублять революцию” в соседних деревнях. <…> Осада с дома была снята», – вспоминает Леонов.

Несчастные, испуганные и внутренне обозленные, они двинулись дальше. «Двое, – замечает Леонов, – остались в Пянде. Один, “господин с пробитой головой”, как назвал его социал-палач, остался навсегда в земле, другой в больнице».

«При выезде из деревни, – продолжает Леонов, – снова, как из земли, выросла новая красноармейская застава. Эти уже совсем похожи на разбойников. Звериные оклики, зверское перемигивание, разухабистые широкие жесты…»

Но и эта встреча для путешественников закончилась благополучно.

«…На всем пути от Москвы до Устюга общее настроение крестьян таково – ждут, когда придут союзники и освободят наконец их от большевиков. <…> Во всех деревнях нас засыпали вопросами: Скоро ли? Когда же!» – рассказывает Леонов.

Белогвардейцев в статье своей Леонов называет не иначе как «народные отряды», а десант, захвативший Архангельск, – исключительно «союзниками».

Вернувшись, наконец, домой, они застали Архангельск ликующим. Новые подкрепления «союзников» горожане встречали как освободителей: по крайней мере те, кто выходил на парадную пристань Архангельского порта. Были среди них и Писахов с Леонидом Леоновым. Где ж еще было находиться ему, сумевшему в пределах одной статьи назвать большевиков и «социал-палачами», и «социал-бегунами» и со зверями сравнить…

Любопытно, что при встрече «союзников» были подняты два флага: русский национальный и красный, что знаменовало верность не только родине, но и первой революции.

В кругу Леоновых тогда взахлёб говорили об объединении всех демократических сил, восстановлении порядка и возвращении тех земель, что стремительно растеряла заблудшая Россия.

Самый город обновился и ожил. Англичане завезли в город обувь и ткани; французы – шелка и духи. Архангельские женщины вдохновенно скупали заморские товары. Настроения в среде интеллигенции были самые радужные. Всем казалось, что большевистская власть осыплется по всей Руси столь же скоро, как скоро сбежала она из Архангельска.

Поначалу «союзники» были настроены более чем благожелательно. 2 августа 1918 года новое правительство выступило с декларацией, в которой заявило о взятых на себя обязательствах по восстановлению демократических свобод, в том числе свободы слова, печати и собраний. Еще через неделю торговые суда и прочее имущество судовладельцев, национализированное при советской власти, были возвращены прежним хозяевам. К власти пришла коалиция эсеров и кадетов, возглавляемая упомянутым выше народным социалистом Николаем Васильевичем Чайковским.

Правда, сразу вслед за декларацией о свободах главнокомандующий войсками «союзников» генерал Ф. К. Пуль «попросил» убрать с улиц красные флаги, что и было сделано, а затем издал приказ о запрещении митингов и сходок в Архангельске.

Военным губернатором Архангельска был назначен полковник французской армии Доноп, в его подчинение перешли все русские и союзнические офицеры в Архангельске. Доноп объявил Архангельск на военном положении и вскоре ввел военную цензуру на все печатные издания.

Уже 25 августа 1918 года были одновременно оштрафованы редакторы сразу четырех архангельских газет, в том числе и Максим Леонович Леонов «за помещение заметки в отделе хроники и объявление о собрании социал-демократов и строительных рабочих без разрешения союзного контрольного отдела».

Недееспособное правительство Чайковского быстро потеряло всякое свое влияние. «Союзники» неожиданно взяли курс на военную диктатуру.

Но все это у Леоновых не вызывало отторжения: большевики им казались еще более отвратительными.

В «Северном дне» 16 октября 1918 года в заметке «Чашка чаю у С. Г. Писахова» рассказывалось об аукционе, устроенном художником. Вырученные от продажи картин деньги Писахов отдал в помощь «офицерам, прибывающим из местностей, занятых большевиками». «Чаепитие», где был и Леонид, сопровождалось произнесением тостов за здравие «союзников»…

Мало того, Максим Леонович, как человек деятельный, возглавил Общество помощи воинам Северного фронта, о чем было объявлено на страницах «Северного дня». Так семья Леоновых вступила в прямое пособничество «союзникам» и Белой армии.

Леоновы продолжали выпускать свою газету, в целом поддерживая новую власть. У архангельской интеллигенции даже появилась возможность выпускать антологии. Так, Леонов-старший, Писахов и новый знакомый Леоновых писатель Борис Шергин организовали выпуск литературного сборника «На Севере дальнем». В городе начинал действовать кружок «Северный Парнас», активным участником которого, естественно, стал Леонид.

На исходе 1918 года Леонид Леонов начинает все чаще печатать в «Северном дне» свои прозаические вещи. Всего до декабря 1919 года он опубликует четыре сказки, в том числе написанную ранее «Царь и Афоня», три этюда и семь рассказов: «Епиха», «Телеграфист Опалимов», «Профессор Иван Платоныч», «Сонная явь», «Тоска», «Рыжебородый» и «Валина кукла» (последний будет позже переработан и войдет в большинство собраний сочинений Леонова).

Началось все с рассказа «Епиха», который Леонов написал по совету одного из сотрудников «Северного дня» Владимира Гадалина. Тот сказал, что Леониду стоит еще раз попробовать себя в прозе, и был прав.

«Епиха» был прочитан в литературном кружке «Северный Парнас». Собравшаяся публика осталась крайне довольной.

Рассказ не обошелся без нечисти: главным героем выведен угрюмый Епиха, молодой человек, который, мало того живет с бабкой-колдуньей, но и сам всевозможными способами ловко расправляется с «лешаками». В «Епихе» Леонов впервые упоминает имя Еноха.

В рассказе «Профессор Иван Платонович» главный герой, всю жизнь занимавшийся водорослями, до такой степени задумался о смысле жизни, что решил покончить жизнь самоубийством (впоследствии тем же способом завершит свои дни другой леоновский профессор – Грацианский). По вечерам Иван Платонович приглашал к себе пообщаться кучера Степана и однажды попросил его на своей книге о водорослях написать вместо «Проф. И. П. Вальков» – «Кучер Степан Семенович». Кучер так и сделал, за что и был немедленно изгнан профессором. Сам профессор выпрыгнул в окно.