Подделка - Страница 2

С учётом того, что большая часть нашего общения в колледже сводилась к её просьбам о помощи, мне, наверное, не стоило очень уж удивляться тому, что она и теперь попросила помочь с операцией её друга.

Остаток дня она осыпала меня комплиментами, говорила, например: не удивлена, что у тебя такой талантливый и такой красивый муж. И: всегда знала, что у европейцев и азиатов получаются самые чудесные дети. И: из всех девчонок в колледже я больше всех завидовала тебе. Растаяв от её лести, я не сразу поняла, что уже попалась на крючок, с самого начала, ещё когда совершенно её недооценила.

Винни изображала интерес к истории нашего с Оли знакомства, когда воздух пронзил крик, который я ни с чем не спутаю. Я повернулась на этот крик, вслед за мной Винни и другие посетители. На тротуаре у кофейни лежал на спине мой Анри с красным от ярости лицом. Рядом с ним на корточках сидела Мария, храни её Господь, и что-то пыталась ему втолковать со спокойной решимостью во взгляде.

На долю секунды мне захотелось сделать вид, что я тут вообще ни при чём (и прежде чем вы обвините меня в бессердечности, детектив, хочу заметить, что его истерики не прекращались почти никогда). Двое мужчин в стильных очках, сидевшие за соседним столиком, обменялись ухмылками, и я, объяснив Винни, что этот визжащий ребёнок – мой, выбежала за дверь.

Что случилось, спросила я Марию, склонившись над сыном, бешено дрыгавшим ногами. Он приоткрыл один глаз, увидел, что это я, и продолжил завывать.

Мария вздохнула. Ничего, как обычно, бедняжечка.

Я погладила потные волосы Анри. Ну, булочка моя, что такое? Расскажи маме, что не так.

Но рассказать он не мог, и в этом был корень всех наших проблем. В возрасте двух лет он был вдумчивым и глубокомысленным человеком. Больше всего на свете он стремился передать свои чувства, для описания которых у него не было языка, и кого из нас это бы не расстроило? Так что ему приходилось разражаться истерикой по самым безобидным причинам: посадили в коляску, вытащили из коляски, схватили за руку, чтобы перевести через дорогу, вытерли полотенцем после купания. Что угодно могло вывести его из себя. В первые несколько лет жизни он так много орал, что постоянно хрипел. Нет, нет, мой ребёнок полностью здоров. Сейчас он чувствует и ведёт себя намного лучше, пусть даже его голос по-прежнему как у маленького Рода Стюарта.[2] Это даже довольно мило, правда.

Но в тот день мой сын продолжал визжать, пока мы с Марией повторяли весь наш репертуар трюков: гладили ему животик, потирали макушку, щекотали предплечья, сводили и разводили ноги. Женщина, выгуливающая золотистого ретривера, сочувственно закудахтала. Няня велела паре мальчиков-близнецов перестать пялиться.

Единственное, что можно было сделать – сесть на корточки и ждать, издавая успокаивающие звуки, которые воспринимались им как белый шум. Какое-то время спустя Анри устал. Его пинки стали менее неистовыми, мышцы лица ослабли. Я протянула руку и пощекотала ему живот, чего иногда было достаточно, чтобы помочь ему окончательно расслабиться. Но не в этот раз. В тот момент, когда мой палец коснулся его мягкого животика, его челюсть отвисла, и он издал душераздирающий крик. Плач снова разразился в полную силу. Я вновь села на корточки и уже собиралась сказать Марии, чтобы она подняла его с тротуара и, как может, тащила домой.

Но тихий, тёплый голос за моей спиной запел китайскую детскую песенку. Льенг жи лао ху, льенг жи лао ху, пао де куэй, пао де куэй.

Обернувшись, я увидела, что Винни стоит, согнувшись, положив руки на колени, и сосредоточенно напевает о двух тиграх, одном без глаз, а другом без хвоста. Джен цси квай, джен цси квай. Я узнала мелодию – мы это пели в начальной школе на уроках китайского.

Плач внезапно прекратился. Не переставая петь, Винни отцепила пушистый серый брелок с ручки «Биркин». Не давай ему, он тебе не вернёт, выдохнула я. Но она протянула меховой клубок Анри.

Надеюсь, это не настоящая норка, пробормотала я. Анри сжал шарик и пискнул от удовольствия. Густая струя слюны упала на мягкий мех.

О Господи, воскликнула я. Винни рассмеялась и потрепала Анри по голове, и тот сладко заурчал.

Это тётя Винни, сказала я. Скажешь ей спасибо?

Он вытер мехом слюнявые губы.

Я объяснила Винни, что, хотя он всё понимает, он пока не говорит, и Оли объясняет эту небольшую задержку тем, что он станет билингвом.

Какой умный мальчик, сказала Винни.

Мне было стыдно возвращаться в кофейню, так что когда Мария каким-то чудом умудрилась без происшествий усадить Анри в коляску, я предложила пойти к нам.

У нас дома Винни тут же уселась за пианино и сыграла «Ты мигай, звезда ночная», напевая на китайском – ей шань ей шань льянг джинг джинг – и уча Анри показывать мигающие звёзды его пухлыми маленькими лапками.

У меня защипало в глазах. Прошло всего полгода, как не стало мамы. Она должна была научить Анри китайскому. Она растирала мне спину и говорила, что это нормально – уставать так, чтобы вырубиться, когда чистишь зубы. Она отговаривала меня от того, чтобы посадить Анри на строгую диету из лосятины и оленины, когда я во всём винила гормоны и антибиотики.

Винни заметила слезу, бегущую по моей щеке, и убрала руки с клавиш.

Что случилось, Ава?

Анри подёргал себя за мочку уха, сигнализируя о начинавшем нарастать волнении. Ничего. Продолжай.

Она опустила руки на колени. Вопль Анри, начавшись с низкого грудного рычания, стал набирать силу, поднимаясь по шкале до полной полицейской сирены.

Мария, позвала я.

Няня выбежала из кухни, вытирая руки о джинсы, подхватила Анри и потащила в спальню. Я взяла салфетку и вытерла щеки.

Оли говорит, что это фаза.

Конечно, сказала Винни. Все малыши такие.

Я не хотела, чтобы она подумала, будто я плачу из-за сына, поэтому рассказала ей о маминой смерти. Она зажала рот рукой. Она помнила мою маму, которая как-то раз приезжала в Стэнфорд.

О, Ава, мне так жаль. Она, наверное, была такой чудесной бабушкой.

Я сказала ей, что первые три месяца жизни Анри она жила с нами в одной комнате. Она просыпалась каждый раз, когда нужно было его кормить, меняла бесчисленное количество подгузников, обещала мне, что когда-нибудь он перестанет плакать. Она упала замертво – по-другому это не описать – на беговой дорожке в спортивном зале. Внезапная остановка сердца. Шестьдесят девять лет, худая, как гончая, и даже простудой почти не болела.

Вопли сына сменились прерывистыми рыданиями. Норковый брелок Винни лежал на ковре, серый и мокрый, как подарок от кошки. Наклонившись, чтобы поднять его, я заметила выбитое на металлическом зажиме слово FENDI.

Вот блин, сказала я.

Ничего страшного. Оставь себе, пусть Анри играет.

Как только она ушла, я стала искать в Интернете такой же брелок, чтобы возместить ущерб. И угадайте, сколько он стоил? Шестьсот баксов. Само собой, я решила ничего не компенсировать. В следующий раз, когда у Анри случился приступ, я помахала обслюнявленным шариком перед его лицом. Он рассердился, оттолкнул брелок и продолжал кричать.

После этого Винни давала мне знать всякий раз, когда приезжала в Сан-Франциско из Лос-Анджелеса. По ее словам, она регулярно приезжала сюда по работе, поэтому часто останавливалась в отеле «Сент Реджис» в центре города. Я была впечатлена. В последний раз, когда я смотрела, сколько там стоят номера, они стоили семьсот баксов за ночь.

Учитывая всё, что я сказала до этого, вы, должно быть, задаётесь вопросом, почему на этот раз я так охотно с ней подружилась. Что ж, признаюсь – сначала я была ослеплена её богатством и красотой, её чрезвычайной самоуверенностью. Я полагаю, что в каком-то смысле я так и не выросла из студенческих штанишек и по-прежнему хваталась за крутых друзей, как за спасательные круги.

Но была и более глубокая причина. Она заключалась в том, что никто, кроме моей мамы, не мог успокоить Анри, и я была в отчаянии. Сын по-прежнему просыпался каждые три часа или около того, а это означало, что я уже два года не могла позволить себе целую ночь спокойного сна.