Подарок на Рождество (СИ) - Страница 2

Бог знает, чем его профиль зацепил Настю, но она ему написала. И у нее, в отличие от его тупой картинки, была самая настоящая фотография, на которую Антон залип: хорошенькая темноглазая девочка на фоне какой-то набережной.

Очень быстро они выяснили, что Антон владеет английским так плохо, что никакого общения у них не выйдет.

«I'm sorry», — написала ему тогда Настя, и он вдруг ужасно расстроился. Ему очень хотелось поболтать с этой симпатичной девочкой. И был только один вариант, как это можно было сделать, хоть для этого и пришлось наступить на горло собственной гордости.

«Давай гаварить на русскам», — написал он.

«Ты что русский?!»

«На палавину. Папа чех, мама руская»

«Прикольно! А я из Нижнего Новгорода, знаешь такой город?»

«Нет, я знаю Екатеренбурк у миня там бабушка живет. Я там был»

«Класс! А хочешь фотки пришлю?»

«Хочю!»

Присланные картинки, правда, оказались фотками города, а не самой девочки, как втайне надеялся шестнадцатилетний Антон, но все равно это было классно.

Примерно год они общались от случая к случаю: перебрасывались забавными картинками, задавали вопросы, рассказывали друг другу что-то, и он сам не заметил, как русский снова вернулся в его жизнь: он начал нормально общаться с мамой, без проблем звонить бабушке, смотреть ролики с Ютуба на русском (Настя кидала ссылки), читать книжки на русском (Настя советовала) и намного грамотнее писать.

А через год Настя вдруг написала ему длинное, путаное и очень искреннее сообщение. Рассказала о том, как ее предала лучшая подруга, а потом еще и высмеяла перед всем классом, и теперь ей так плохо, что хочется умереть. Антон вначале хотел написать ответ, а потом вдруг взял и позвонил. И Настя взяла трубку, всхлипывая и поминутно шмыгая носом.

— У тебя очень красивый голос, — сказала она через час, когда уже успокоилась. — Спасибо, что поговорил со мной. Мне правда некому было все это рассказать.

— Не за что, — смущенно буркнул Антон. — Я всегда готов тебя выслушать.

На следующий день позвонила уже Настя, и снова они проболтали целый час. Потом опять позвонил Антон. А потом они перестали соблюдать эту глупую очередность, потому что обоим стало ясно: это не общение, где тебя терпят из вежливости, и не идиотский школьный флирт, где надо максимально скрывать свой интерес. Их желание говорить друг с другом целиком и полностью взаимно, а значит можно не бояться звонить или писать тогда, когда захочется. А хотелось всегда.

У их родителей было полное ощущение, что в доме, кроме уже имеющегося ребенка, поселился еще один. У Антона — Настя. У Насти — Антон. Как только он приходил из школы, тут же звонил Насте, ставил звонок на видеосвязь и до самого вечера, пока она не отправлялась спать, ходил с телефоном, болтая с ней. Они вместе ели, вместе смотрели кино, вместе делали уроки.

— Привет, Настя, — здоровалась с экраном мама Антона, заходя на кухню, где ее сын наворачивал вторую тарелку гуляша.

— Здравствуйте, тетя Наташа, — бодро отвечала ей девочка.

— Как в школе дела?

— Все хорошо!

— Молодец! Вот же умница! Настя, пожалуйста, скажи моему оболтусу, чтобы математику подтянул, а то матуриту* не сдаст.

— Мама! — вопил басом Антон, оскорбленно хватал телефон и уходил с ним в комнату.

Это было что-то уникальное — знать о втором человеке всё: от ежедневных мелких новостей до глобальных планов и целей. Что-то настолько редкое, что не имело шанса повториться с кем-то другим. И обоим понятно было, что они друг для друга не просто друзья, хоть и никогда об этом не упоминали. Стеснялись. Но гормональная буря, сотрясающая в этом возрасте тело и мысли, никуда не девалась. Все постыдные подростковые сны Антона, после которых приходилось, алея щеками, менять простыни, были о Насте. Все стихи, которые Настя писала в свою тайную тетрадку, были про Антона.

Летом Антон поехал, как всегда, на месяц к бабушке — в Екатеринбург, и с разрешения мамы его отпустили на два дня в Нижний Новгород. Настя встречала его на вокзале, ее карие глаза сияли, и у него больно щемило сердце от того, какая она красивая в этом зеленом сарафане с узкими лямками. Легкая, летняя, ослепительная. Такая близкая, родная и в то же время незнакомая, невероятная — как с другой планеты.

Эти два дня они провели, не отлипая друг от друга. Гуляли по городу, ели мороженое в парках, а вечером на набережной впервые неловко столкнулись губами и оба сначала дико смутились, а потом опять потянулись друг к другу, потому что хотелось так, что внутри все болело. Если бы где-то поблизости проводили соревнования по поцелуям, они бы с легкостью заняли первое место, потому что целовались везде, все время, прекращая только на пороге Настиной квартиры, где Антон ночевал на диванчике в зале.

А на следующий день, когда они снова ушли гулять, Настя вытащила из сумки ключи.

— От подружкиной квартиры. Она с родителями весь день будет на даче, — неожиданно твердо сказала она. — Но нам надо будет сначала зайти в аптеку, у меня ничего нет.

— Насть…

— Да, я уверена, — она как всегда ответила на тот вопрос, который он еще не успел задать. — Вдруг мы больше не увидимся? А это должен быть ты. Только ты.

— У меня еще никого не было.

— Я догадалась. У меня тоже. Ты не боишься?

— Немного боюсь, — признался он.

— Давай бояться вместе, — улыбнулась она.

Больше всего Антону было страшно сделать ей больно, поэтому когда оказалось, что им повезло и Настя входит в тот самый процент девушек, у которых первый раз проходит безболезненно, его настолько явно отпустило, что дальше все пошло как надо. Без стеснения — ведь это была Настя. С диким, выкручивающим все жилы желанием — ведь эта была Настя. Самая близкая. Самая любимая.

— Я не понимаю, как теперь тебя отпустить, — шептала она на вокзале, вцепившись в его плечи. — Это же как умереть.

— Приезжай ко мне, пока я еще в России.

— Меня не отпустят, — покачала она головой и с отчаянием его поцеловала. Как в последний раз. Поцелуи со вкусом слез.

Антон обнимал, целовал и молчал. Второй раз его тоже не отпустят. А через неделю уже самолет домой — в Прагу.

Мог ли он подумать, что всего через несколько лет после того, как они с таким трудом отрывали себя друг от друга, Настя откажется даже выпить с ним кофе?

Невозможно. А больно так, как будто и не было этих лет. Как будто она как проросла корнями в его сердце, так там и осталась навсегда.

Обычно на Рождество они уезжали к бабушке — маме отца. Семейные посиделки за большим столом, традиционный карп и картофельный салат, рождественские песни, гора подарков под елкой и милые, не меняющиеся из года в год традиции: лить воск, разрезать яблоко, класть чешуйку карпа под тарелку, чтобы водились деньги.

Но в этом году бабушка в больнице, они в выходные ездили ее навещать, так что впервые за всю его сознательную жизнь Антон понял, что не понимает, что ему делать на Рождество. Папа с утра уехал туда — в Чешские Будейовицы, сказал, что всей толпой тащиться нет смысла, он и сам, если что, принесет своей маме в больницу угощение, а на вечерний праздничный ужин останется у двоюродного брата.

Мама вообще этот праздник не признавала (до сих пор!) и отмечала его исключительно из любви к мужу, так что завтра она планировала просто посмотреть фильм и пораньше лечь спать. Единственное, попросила Антона съездить за рождественскими сладостями. Чтобы было с чем сидеть у телевизора.

— Антош, доедь до цукрарны*, которая на Карлине! — попросила она умильно. — Понимаю, что я тебя весь день гоняю, но вдруг у них осталось еще что-то! А то даже чай не с чем попить.

Обычно чешские хозяйки сами пекли все это сладкое изобилие к празднику, но мама привыкла, что это делает бабушка. Зато она отрывалась на новогоднем столе, выставляя туда гору салатов и какое-нибудь изысканное горячее — каждый раз по новому рецепту.