Под нами Берлин - Страница 22

Подчеркивая важность боевой задачи, Герасимов частенько прибегал к образным выражениям. И все же его уверенность, что два самолета-истребителя могут незамеченными разведать фашистскую авиационную базу, непроизвольно вызвала у меня улыбку.

– Над чем смеешься? – видимо поняв в чем дело, c досадой упрекнул комдив. – Разве мы не должны к этому стремиться?

– Должны. Но мы же не святые духи, чтобы стать невидимками?

– Да ну-у? – На лице Николая Семеновича ирония. – Вот не знал. Спасибо за открытие… Ну, задача тебе ясна?

– Ясна.

– Ну, раз ясна, вот-и лети ведущим, а я с тобой пойду ведомым, – теперь уже официально приказал комдив.

Не было еще случая в дивизии, чтобы Герасимов летал за ведомого, поэтому я и хотел было спросить: «А почему не вы?» Но он не позволил:

– Ты уже над Винницким аэродромом бывал, а я еще не успел. Вот и дай мне провозного. Согласен?

С нами из КП вышел и командир полка. Хорошо на морозе после душной комнаты, Под ногами хрустит ледок, образовавшийся от вчерашней оттепели. Не успели дойти до своих самолетов, как нас догнала легковая машина. Герасимова срочно вызывали в штаб дивизии. Там кто-то из командования ждал его. Комдив не скрыл своего возмущения:

– Слетать спокойно не дадут! – И, глядя на меня, пожал плечами:

– Как видишь, рад бы в рай, да грехи не пускают. Лети со своим Иваном Андреевичем. Результаты разведки передай по радио еще до посадки. – Он показал на штурмовики, уже стоящие на старте. – А то они со взлетом задержатся.

– Понятно, – отозвался я. – Но от Винницы наш аэродром не услышит: далеко.

– Передай на обратном пути, приблизительно с линии фронта.

– А как? Открытым текстом нельзя… Герасимов кивнул на Василяку:

– Поговори с ним, – и, сев в машину, уехал.

– Наши позывные наверняка немцы уже знают, – начал командир полка. – Теперь пользоваться ими нельзя. Давай придумаем свой код. – У Василяки в лукавых глазах заискрились смешинки. Видимо, он придумал что-то оригинальное. – Если на аэродроме в Виннице будет для вас подходящий куш и ничто не помешает вашему вылету, то спой первую строчку из «Катюши» – «Расцветали яблони и груши», прошлый раз кто-то из вас над Винницей это пел. Потом спроси: «Ну как, цветочек, хорошо пою?» Я отвечу: «Хорошо, очень хорошо!»

Линию фронта мы с Хохловым пролетели на высоте 7000 метров. С такой высоты трудно разобрать, кто летит, свои или чужие. Чтобы ввести противника в заблуждение, мы взяли курс на Литин, километров сорок западнее Винницы. От Литина развернулись на малом газу, почти бесшумно пошли к аэродрому, рассчитывая обойти его с тыла и осмотреть со стороны, как хотел командир дивизии.

На – маршруте была хорошая видимость. Но в районе Винницы появилась какая-то пелена, похожая на дым, и аэродром издали невозможно было разглядеть. Нельзя также было и определить, прикрывается он или нет патрульными истребителями. Пришлось подвернуть ближе и лететь с особой внимательностью, чтобы не наскочить в этой дымке на вражеский патруль.

И вот прорезается ближний угол аэродрома, а пока – взгляд в небо. Там синева, но впереди, в дымке, темнеют какие-то бесформенные пятна. Пятна внезапно, словно их спрыснули особым проявителем, оформились в самолеты. Мы врезались в них.

– «Мессершмитты» и «фоккеры»! – крикнул Хохлов.

«Мессершмитты», с которыми мы встретились, сразу же шарахнулись вправо, в строй «фоккеров». Эти же, очевидно испугавшись столкновения со своими самолетами, метнулись в нашу сторону. Мы разом попали в окружение примерно десятка самолетов. Хорошо, что мы заранее были готовы ко всяким неожиданностям. Маневр врага явно случаен. У нас уже все было на взводе. В голове сразу созрело решение. Пока противник опомнится и будет готов к активным действиям, мы должны оторваться от него. Но как же разведка? Попутно.

– Уходим вниз, – передал я Хохлову.

Как хорошо, что в такие мгновения мускулы не отстают от мысли. Они как бы едины и действуют стремительно и властно. Едва ли прошла секунда с момента встречи с врагом, а наши «яки» уже нырнули к земле. На пикировании мы повернулись в сторону фашистского аэродрома. За ним – линия фронта, а там – Скоморохи. А если над аэродромом патруль? И в этом случае нас выручат быстрота и решительность.

Выйдя из пикирования, мы увидели сзади себя только одну пару «фоккеров», и то она была пока не опасна. Остальные истребители противника остались на высоте. Они не привыкли видеть «яков» в пикировании, поэтому, очевидно, и потеряли нас в дымке. Но скоро, эта пара «фоккеров» передаст, где мы, и тогда все фашистские истребители, как борзые, бросятся на нас. Нужно быть к этому готовым.

Видимость внизу снова улучшилась. Аэродром перед нами как на ладони. На нем самолетов не меньше, чем двое суток назад. Значит, гитлеровцы восполнили потери. С противоположной стороны летного поля на старте стоят истребители. Должно быть, дежурные. Штурмануть? Помешать никто не может. К тому же нам теперь нет необходимости прятаться: все равно немцы уже видели нас. Такая мысль казалась разумной.

Мое внимание привлек снежный бурун на самолетной стоянке. Кто-то взлетает? Нет. Я отчетливо вижу, что снежный шлейф вьется из-под стоящей без движения многомоторной машины. Она, наверное, только что села или же, запустив моторы, готовится к взлету. Это транспортный самолет. Может, он собирается везти боеприпасы в Корсунь-Шевченковский котел? Важная цель. Уничтожить?

Через полминуты самолет уже пылал.

А где Хохлов? Сзади себя не вижу. Ах вон что! Он снизился и поливает огнем дежурные истребители, стоящие на старте. Хорошо! Но… Он далеко отстал от меня, а сверху уже сыплется остальная свора истребителей противника. Два «фоккера» в хвосте у Хохлова, и он разворотом уклоняется от атаки…

Теперь избежать боя не удастся. Хохлову немедленно требуется моя помощь. А Скоморохи? Они ждут результатов разведки. После боя. Но он наверняка будет тяжелым, и я могу не вернуться. Оставить Хохлова, а самому мчаться домой и передать, чтобы наши вылетали на штурмовку? Нет. Так нельзя! Хохлов может погибнуть. Наверняка погибнет, потому что он в ловушке. И к тому же глубоко в тылу врага.

– Улетай, а их я задержу. Любой ценой, а задержу, – поняв мои колебания, передал Хохлов.

Голос друга. Он все решил. «Любой ценой!» Жизнью в бою не торгуют. Жизнь защищают боем. И защищают с наименьшей кровью.

Сила любого бойца в убеждении, что за ним армия, она выручит его. И люди, много людей рискуют, выручая одного, как и один рискует ради всех. В этом смысл боевой дружбы. Это закон войны. Часто приходится слышать: бьемся не на жизнь, а на смерть. Нет, нет и нет! Бьемся-то именно за жизнь.

– Старик! Будем драться вместе! А пока подержись один, – приказал я Хохлову и пошел на горку: с высоты можно дальше и чище передать. И тут только вспомнил, что, передавая, я должен петь «Катюшу». В такой момент, когда друг в опасности и враг уже нацеливается расправиться и с тобой, петь невозможно. А петь нужно! И я запел: «Расцветали яблони и груши…»

Не знаю, было это пение или стон, но слова выдавил из себя и спросил:

– Ну как, алый цветочек, хорошо пою? – и, не дождавшись ответа, бросил свой «як» на выручку товарищу, дерущемуся с парой «фоккеров».

Увидев меня, оба истребителя противника оставили Хохлова и метнулись под защиту других истребителей, подоспевших на помощь. Они, выйдя из пикирования, спокойно занимали над нами удобную позицию для нападения, прекрасно понимая: мы в их руках. Нам сейчас нельзя было уходить домой: это означало бы поставить себя под расстрел. Нам молено только драться. Меня пугало спокойствие противника. Хохлов пристроился ко мне и с какой-то разудалой радостью сказал:

– А ведь вдвоем-то веселей…

– Очень весело, старик! – ответил я ему, нацеливаясь напасть на одного «фоккера», находящегося в самом центре фашистов. Удастся сразу сбить его – враг выйдет из равновесия. Он будет торопиться поскорее прикончить нас.