Под лепестком несущего винта. Книга вторая - Страница 28

– Иди – ка ты на хрен со своими проблемами, – решил я уйти от щекотливого вопроса, и в этот момент появился Омельченко. Неужели подслушал наш разговор? Тогда беды не оберёшься. Партия не любит, когда роются в её карманах.

– В чём дело, ребята, – строго спросил полковой идеолог.

– А ни в чём, – мгновенно отреагировал я. – Вас это не касается.

Резкий тон и неприязнь в моём ответе не понравились подполковнику. Он обиженно поджал и без того тонкие губы, промычал что-то неуловимое и отошёл в сторону. Так-то лучше.

О мимолётном разговоре я и думать забыл, но начальник политотдела о нём напомнил.

– Как вы, молодой перспективный офицер, могли оскорбить меня в глазах подчинённых своим пренебрежением? – начал он отчитывать, когда я оказался в его кабинете. – Я могу понять неотёсанного солдафона, но вы-то, с вашим интеллектом… Возмутительно!

Вот это да! Я и не подозревал, что подполковник так самолюбив и тщеславен. Вот ведь как оказалось: нужно было лизнуть, а я по неопытности гавкнул.

В смущении я пролепетал свои извинения, и клятвенно заверил, что никак не хотел испортить настроение глубоко уважаемого мной человека, что готов за ним в огонь и в воду, и если потребуется… И т. д., и т. п.

Кажется, мне удалось убедить начальника в безусловной преданности и нежной своей любви к нему. Свирепый взгляд его потух, и к концу аудиенции голос смягчился. Повинную голову и меч не сечёт, на этот раз вроде бы пронесло, но кто знает, как поведёт себя дальше растревоженная кобра. Возьмёт и зарубит мой выезд на зимнюю сессию. Рекомендации-то Лысенко, к радости, сработали, контрольные зачли, и я уже имел на руках приглашение на факультативные сборы.

Военнослужащему учиться на заочном отделении ВУЗа накладно. Кроме проездных документов никакой денежной компенсации не положено. Даже зарплату выдают из расчёта сто рублей в месяц, и ни копейки больше.

Надо было выкручиваться из создавшегося положения, кормить себя и семью, и я посоветовался с Егорычевыми, как разрешить возникшую проблему.

– Да проще простого, – сказала Лизавета, гремя на кухне кастрюлями. – Вези в Союз пару – тройку дивандеков, нейлоновые покрывала или болоньевые плащи, сдавай в комиссионку, и компенсируешь расходы. Вещи модные, с руками оторвут.

Дефицитные тряпки я приобрёл через друзей и по простоте душевной похвастался ими перед соседкой.

– Надо же, – позавидовала Лизавета, – и как тебе это удалось?

– Не имей сто друзей, а живи, как Аджубей, – перефразировал я известную поговорку, намекая на родственные отношения известного журналиста с главой правительства.

– Молодец, – одобрила она и пожаловалась: – А мой-то – тюхтя в этом плане.

Благополучно миновав Брестскую таможню, я прибыл в Ленинград и остановился в гостинице «Октябрьская». Номер был однокомнатный и, главное, с душем. «Вот вырасту, выучусь, – мечтал я, подставляя лицо под ласковые струи тёплой воды, – обязательно приобрету квартиру с ванной и душем и буду мыться по два раза в день».

Уладив дела с комиссионкой, я помчался в университет. Прошло полгода, но здесь ничего не изменилось. Дымили сигаретами, подпирая плечами двери аудиторий и оккупировав широкие подоконники студенты, взахлёб читали и не могли начитаться перед экзаменами заочники, сновали с бумагами и списками в руках клерки, и над всем этим висела нескончаемая аура озабоченности, зубной тряски и нервозности.

В деканате мне вернули проверенные контрольные работы, выдали расписание обзорных лекций и консультаций по предметам, вынесенным на испытания, и порекомендовали, не откладывая дела в долгий ящик, приступить к подбору рекомендованной для дальнейшего обучения литературы. По опыту зная, как часто порой выручают нас секретарши, я подарил девушке коробку польских конфет.

Альку Лысенко в гражданской одежде трудно было узнать. В роскошном бостоновом костюме цвета морской волны, в светлой рубашке и при галстуке, в модных коричневых ботинках, он больше подходил к преуспевающим учёным, нежели к бедным студентам – бессребреникам.

– Клад отыскал или наследство получил от богатого дяди? – приветствовал я его, с интересом и со всех сторон разглядывая, как Тарас Бульба своего сына.

– Сам ты ненормальный, – обнял меня североморец. – У меня в кармане – вошь на аркане. А с тебя причитается. Или нет?

Я замялся, просчитывая, хватит ли у меня денег, чтобы оплатить номер прежде, чем получу комиссионные.

– Ладно, не бледней, – похлопал он меня по плечу. – Башли есть.

Вечером мы гудели в ресторане «Москва», пили коньяк и жевали красную икру. Слащавая чёрная, она нам была не по нраву.

Ближе к полуночи незнакомый нам гость во всём, не по сезону белом, начал выступать и бить зеркала бутылками. Пришёл наряд милиции и угомонил дебошира. Говорили, что это был сам Михаил Дудин, знаменитый поэт города Ленинграда, всей страны и её окрестностей. Мы смылись от греха подальше, но в версию ресторанных сплетников я не поверил. В прошлом году я видел Дудина. Этот был не похож. Мало ли что кому-то спьяну покажется.

Сербско-хорватский писатель Бронислав Нушич, великий сатирик и по-английски тонкий юморист, в своей «Автобиографии» описывает момент окончания школы. Учёба в бурсе ему настолько обрыдла, что он, получив аттестат зрелости, бежал галопом по улице, в восторге размахивал документом в воздухе и орал во всё горло:

– Я созрел! Я созрел!

Эйфория молодого человека вполне объяснима и вызывает весёлое сочувствие. Оставить за плечами сотни контрольных проверок, зачётов и экзаменов, навсегда избавиться от мандража и постоянного страха перед преподавателями, впервые почувствовать независимость и свободу, – что может быть прекраснее этого ощущения!

Рано радовался сатирик. От проверок, всякого рода инспекций и связанных с ними решений проблем, пока жив, никуда не денешься. Именно жизнь предъявляет нам бесконечный поток вопросов, для ответа на которые требуется – жизнь.

Исходя из личных соображений и опыта, каждый школяр разрабатывает собственную тактику сдачи экзаменов. Одни считают, что лучше не тянуть резину и идти на экзекуцию в числе первых. Экзаменатор не дурак, и понимает, что если у тебя пусто в голове, вряд ли ты рискнёшь совать её в пасть льва первым. И это правильно. Другие предпочитают заходить в аудиторию последними. К этому времени твой оппонент, рассуждают они, наслушается такой белиберды и так отупеет, что думает только об одном: скорее бы закончилась никому не нужная свистопляска и отправиться бы домой, попить бы чайку, отдохнуть от трудов праведных. И это тоже правильно. Третьи глубоко уверены, что в психологическом плане лучшим временем получить заветный зачёт являются часы послеобеденные. Умиротворённая утроба преподавателя расслабляется, агрессивность сходит на нет, и он настроен выслушать ваши непредсказуемые словоизлияния и доверительные измышления вполне демократично. Да и способен ли человек после приёма пищи на какой-то анализ?

Я отношу себя к категории нетерпеливых. Главное – нырнуть первым, а там посмотрим, что из этого получится. Поэтому и на сдачу экзамена по основам технологии промышленности решил прийти пораньше. А чего тянуть, всё равно ничего не знаю. Учебник, просмотренный за ночь по диагонали, в памяти даже царапин не оставил.

Картина, представившаяся перед моими глазами, ввела в оторопь. К закрытым ещё дверям аудитории рвались полсотни мальчиков и девочек, напрочь забыв о правилах хорошего тона. Такого столпотворения я не видел с послевоенного детства, с тех пор, когда сотни людей атаковали хлебные магазины.

Всё объяснилось после прихода плотненького, энергичного и до ушей улыбающегося мужчины с папкой в руках. Он открыл дверь, и студенты, сметая преграды на своём пути, ринулись занимать последние столы.

– Что ж, начнём пожалуй? – предложил преподаватель, когда все угомонились. – Билеты все взяли? Замечательно! Кроме того, вы должны ответить на дополнительный вопрос. Вы вот, – обратился он к молодому человеку, сидевшему впереди. – Где работаете? О, в кузнечно-прессовом цеху! Штампуете? Тогда расскажите технологию заготовки промышленных полуфабрикатов.