Под крылом земля - Страница 45

— Пока все хорошо, — сказал я себе.

А на приборе Одинцова то в одной щели, то в другой менялись цифры, фиксируя время работы двигателя на каждом режиме и количество бензина, расходуемое в это время.

Земля отдалялась с каждой секундой. Вот она задернулась дымкой. Высота вполне достаточная для выполнения штопора.

Штопор! Когда-то это слово бросало летчиков в дрожь. Штопор был немыслим без смертельного исхода. И вот русский летчик Арцеулов, зная, что каждая-пилотажная фигура может непроизвольно окончиться штопором, дал ключ к разгадке его законов. Но штопор и сейчас относится к фигурам сложного пилотажа и требует от летчика большого умения. За короткое время самолет теряет огромную высоту. Чуть прозевал с выводом из штопора — и конец, врежешься в землю.

Я плавно убрал газ. Самолет начал вздрагивать, что говорило о потере скорости, а значит, и поперечной устойчивости. Теперь — ручку на себя, левую ногу — вперед. Машина больше не в силах держаться в воздухе. Она срывается в штопор.

Серебристый самолетик на экране, словно по крутой винтовой лестнице, несется вниз. Виток. Полтора, два…

Перед глазами завертелись в безудержном вихре земля, небо, лес, облака. Два витка. Два с половиной… Три витка. Земля рядом. Промедление — гибель. Я жму на педаль… Вращение приостанавливается. Самолет переходит в пике, из которого я тотчас же вывожу его. Мотор начинает петь, как хорошо натянутая струна. Снова делаю виражи, но теперь у самой земли. В селе, что передо мной, наверно, справляют свадьбу. У крытого белой жестью дома стоят лошади, запряженные в легкие убранные цветами таратайки. Кругом люди. Задрав головы, машут руками, прыгают, кидают шапки. Мне хочется поздравить их с праздником.

Упражнение выполнено. Теперь остались «горка» и «спираль».

Разгоняю самолет по прямой и даже с принижением, вот-вот плоскости начнут косить верхушки берез. Секунда, вторая, третья — и я над аэродромом. Мелькнули прижатые к земле каптерки, стоянки самолетов, взлетная полоса.

Самолет за счет инерции и мотора идет вверх — делает свечу, как говорят летчики. Вот уже не стало инерции, а самолет, хотя и с уменьшенной скоростью, карабкается в гору, теперь за счет мотора. Скорость падает. Дальше подниматься нельзя. Делаю спираль. Как можно меньше терять высоты за один виток спирали! Самолет кружится с зависом, точно огромный аист.

— Пока все хорошо, — говорю я вслух. И как бы в подтверждение этому слышу свой позывной.

— Вы молодец, лейтенант Простин! Желаю такой же посадки.

Чей это голос? Молотков говорит иначе… Неужели командующий?!

Включаю передатчик и отвечаю, как подобает солдату:

— Служу Советскому Союзу!

В памяти встает день, когда я впервые пришел на занятия в аэроклуб.

Дежурный по классу — рыжий долговязый детина — сказал мне:

— Там, в инструкторской, есть ящик с моторной компрессией. Принеси-ка его, дружок.

Тогда я не знал, что компрессия — это сжатие газа или воздуха в цилиндре, и побежал выполнять поручение.

На аэродроме он снова подшутил надо мной, заставив привезти на тележке жиклер — этот малюсенький, с наперсток, латунный цилиндрик для карбюратора.

Вспомнилось, как я впервые «понюхал воздух» на учебном самолете. В задней кабине сидел инструктор Чесноков, которого мы звали Зубной болью: стоило потянуть на себя ручку больше, чем нужно, — и тотчас же получал накачку. Когда я в первый раз самостоятельно сделал полет по кругу, то едва стоял на ногах — так устал за эти пять — семь минут. Но как мы, курсанты-выпускники, были благодарны Чеснокову за его требовательность! И как мы сами потом подшучивали над молодыми курсантами, посылая их прикуривать от костыльной установки или устранять зазор между тряпкой и стабилизатором.

А разве забудешь тот день, когда я впервые оказался в кабине боевого самолета! Все в ней было сделано добротно, надежно, рассчитано на большие перегрузки.

— На этих машинах громили фашистов ваши старшие товарищи, — сказал начальник училища.

И каждый хотел стать похожим на тех, кто управлял этими летающими танками до нас.

…А земля между тем приближалась и приближалась. Хорошо был виден город внизу. Милый, родной город. Я только теперь заметил, как он разросся во все стороны и словно приподнялся над землей оттого, что там и тут устремились в небо строительные краны, трубы новых заводов. От города во все стороны тянулись дороги. По одной из них медленно, как ртуть по термометру, ползла темная нитка поезда. Длинная тень его бежала по насыпи, перепрыгивала через стрелки, кюветы. Полыхали широкие окна новостроек, тихая, еще не проснувшаяся река. Было жаль, что люди проспали это неповторимое утро и не знают о том, что я выдержал экзамен на летчика.

«Если бы услышал слова командующего мой отец, — подумал я. — Не пожалел бы, что я пошел в авиацию».

Мне вспомнилась рассказанная им легенда о седьмом пере.

Наверное, и у меня отросло седьмое перо. Наверное, я поеду в Энск.

И вдруг я вздрогнул. Свободной рукой достал Люсино письмо, заглянул в конец. Ошибки не было! Но через несколько минут, когда на самолете были уже выпущены шасси, я опять достал письмо. Иначе, казалось мне, я бы и не посадил самолет.

«Октябрь. Город Энск. Люся».

Значит, мы встретимся!