Под крылом земля - Страница 1

Вечер, посвященный годовщине полка, был назначен на восемь. Я посмотрел на часы (в который уж раз!) и стал прикидывать, что успею сделать, когда сменюсь с дежурства.

За фанерной переборкой, завешанной военными плакатами, писарь из оперативного отдела чертил план-график учебно-боевой подготовки и все мурлыкал:

Он до чертиков надоел мне. Я отошел к окну. На улице, в свете качавшегося от ветра фонаря, вихрилась снежная пыль. Она застилала фонарный столб, и мне казалось, что светлый матовый шар висит в воздухе. Но вот он исчез в белой сумятице, словно лопнул, и теперь ничего «не было видно ни за окном, ни в нашей дежурке, где тоже потухло электричество.

Я велел посыльному зажечь керосиновую лампу, а сам пошел выяснить причину аварии. Оказалось, ветром порвало провода; старшина уже послал монтеров устранять повреждение.

В каптерку влетел посыльный.

— Товарищ лейтенант, вас к телефону! Метеостанция.

— Значит, будет буран, — досадливо покачал головой старшина.

По телефону сообщили, что через час ветер достигнет 20–25 метров в секунду.

Я побежал к инженеру полка. Инженер-майор Одинцов сидел в большой неуютной комнате и скрипел пером по бумаге. Он буркнул, не поднимая глаз:

— Не могу. Придите в другой раз.

Меня задела холодность инженера, и я был доволен, что могу заставить его по-другому заговорить со мной.

— В другой раз будет поздно.

— Что у вас? — все так же не поднимая головы, спросил инженер. — Или хотите, чтобы я и до завтра этот отчет не составил? А сами спешите на юбилей, к которому не имеете никакого отношения?

Я стал докладывать инженеру метеорологическую обстановку. Его строгое угловатое лицо не выразило ни беспокойства, ни испуга.

— Товарищ лейтенант, объявляйте штормовую тревогу. Вместе с дежурным подразделением поедете на аэродром. Проверьте крепления самолетов, рулей, зачехловку и все остальное. Надо вскрыть стоянки.

«Вот тебе, бабушка, и юрьев день, — подумал я с досадой. — Надо же! Хотя бы часом позднее. К тому времени я уже сменился бы». Мне так хотелось попасть на вечер!

— Нужно проследить за работами, — говорил Одинцов. — Прогулка не из приятных. Сумеете ли?

Вопрос задел меня за живое. «Вот, теперь еще сомневается», — подумал я с раздражением. И неожиданно испугался: «А вдруг не доверит?» Мне захотелось доказать этому сухарю, что я не напрасно надел офицерские погоны.

И еще было желание: посмотреть на самолет, который закрепили за мной. Ведь это первый после летного училища!

Добирался до аэродрома с трудом. Студеный ветер поднимал с земли белые столбы и швырял в смотровое стекло, по которому метались из стороны в сторону очистители. Снопы света от фар упирались в белую наволочь перед радиатором. Но я не падал духом. Я даже ликовал! Ведь на мне лежала ответственность — вскрыть стоянки и проверить самолеты. Быть может, придется предпринимать какие-то срочные и решительные действия…

На аэродроме ветер ошалело метался среди маячивших в мутной пелене снега металлических птиц, пронизывал одежду, сек лицо, обжигал колени.

— Идите в землянку! — крикнул шофер, показывая на темное пятно, от которого веером сыпались искры. Однако я не сделал и десяти шагов, как раздалось: «Стой, кто идет!» Передо мной выросла залепленная снегом фигура с автоматом наперевес.

Я сказал о цели приезда. И вот полетело по цепочке от часового к часовому: «Начальник караула, на выход».

Стоянки вскрыты. Для этого оказалось достаточным расписаться в постовой ведомости. Теперь часовые допустят к самолетам тех, кто приедет на аэродром по штормовой тревоге. В караулке отогреваю закоченевшие руки. Здесь пахнет овчиной, войлоком, ружейным маслом. Сменившиеся с поста солдаты разряжают по команде разводящего автоматы, рассказывают о приезде дежурного подразделения.

Я вышел встретить приехавших, проследить за их работой. В студеном мраке то здесь, то там слышались голоса. Около легкого учебного самолета копошились темные фигуры. Я повернул туда. Люди вворачивали в промерзшую землю штопора.

— Эге-гей! Как там у вас? — я захлебнулся жестким холодным ветром.

— Все нормально. Не беспокойтесь. — Слова прозвучали рядом. Мимо, кренясь под тяжестью ноши, просеменил Человек.

— Приходите греться! — Он махнул рукой куда-то в сторону. — Мы сейчас там рай устроим.

Пройдя метров сто, я услышал сквозь завывание вьюги ритмичные хлопки. Сначала подумал, что где-то развязался чехол и тяжелая пряжка от лямки стегает по борту фюзеляжа. Но, приблизившись к самолету, увидел другое. Незакрепленный элерон бился, как крыло подстреленной птицы. Я навалился грудью на трепещущий элерон. Но что делать дальше? Этого я не знал.

И не знаю, что бы пришло в голову, если бы я не услышал шаги.

— Сюда! Сюда! — В чем дело?

— Герасимов! — обрадовался я, узнав по спокойному хрипловатому голосу механика с самолета штурмана полка. — Здесь зажимную струбцинку сорвало.

— Горе-механики, — ответил он, растягивая слова, — вот и доверь им технику. — Огромным валенком разгреб-под крылом снег, поднял две красные дощечки. — Потому и сорвало, что она не в порядке. — Он надел струбцинку и постучал по «ей кулачищем.

— Чей это самолет? — спросил я.

— Механиком — Мокрушин, а летчика откомандировали в академию.

— Мокрушина, значит? — Я мысленно увидел неказистого узкоплечего сержанта с вытянутым лицом и умными, задумчивыми глазами.

— Его самого.

— Моя, это же моя машина, старик! — закричал я, забыв о солидности. — Он назначен ко мне в экипаж!

Увязая в рыхлом снегу, я обошел самолет.

— Горбунок мой, как нахохлился. Ну, ничего, потерпи… Скоро расправишь крылья.

Вновь зашуршал снег. Через минуту перед нами появилась щуплая фигура Мокрушина.

— Лучше поздно, чем никогда, — с укором заметил Герасимов, зубами натягивая меховые варежки. Он посмотрел в сторону темневшей землянки, крыша которой едва возвышалась над сугробом и, казалось, была подперта сосульками. Из трубы щедрыми пригоршнями сыпались искры. — Пойдемте, лейтенант, греться. Вон как раскалили буржуйку.

Однако я решил прежде обойти стоянки самолетов, выполнить указание главного инженера. Герасимов вызвался помочь.

Когда мы пришли в землянку, печка там действительно дышала жаром и человек шесть, не чувствуя угарного запаха перегоревшего бензина и масла, оживленно беседовали. На смеющихся лицах трепетали красные отсветы.

— А, по-моему, зря ты, Брякни, любовь закрутил. Ждать она тебя три года не будет. Вот увидишь, — говорил тоном бывалого человека долговязый сухощавый сержант.

— Если любит, подождет, — отозвался голос из темноты.

Герасимов подошел к печке, взял красный уголек и, неуклюже шевеля его короткими пальцами, прикурил. Широкоплечий, с крупным лицом и неторопливыми движениями, он был похож на былинного богатыря.

— Конечно, подождет, — проговорил он громко. — Только это заслужить нужно. А ты почему здесь? — вдруг опросил он Брякина. — С каких это пор караульные находятся в эскадрильских каптерках? — Он подошел к верстаку, зажал в тиски какую-то деталь и, попыхивая папироской, стал опиливать.

Мне вспомнилось, как говорили Герасимову уходившие в запас сержанты:

— Ну, старшина, давай с нами. Ты экскаваторщик. Сейчас эта должность в большом почете.

— Нет, братушки, — отвечал старшина. — Уж вы там и за себя и за меня… А я здесь и за себя и за вас…