Под кодовым названием «Эдельвейс» - Страница 15

Она ежилась в грубой и жесткой солдатской шинели, молодая женщина, которую черная измена лишила счастья, любви и материнства, ежилась, вся пропитанная ненавистью, от чего дрожала каждая клеточка ее тела, и боялась даже обернуться, чтобы не опалить Харченко неумолимым, как приговор, взглядом.

– Господин Харченко, – говорил Иринин, – мы к вам, собственно, от Боровского. Сам он приехать не смог – дела…

– Понимаю. Да, да, он говорил мне, что должен ехать в командировку в Ростов, – согласно закивал Харченко.

– Ну что ж, тем лучше. Значит, большевик Чаус с его «пятеркой» ваша заслуга? – спросил Василий и сразу же доброжелательно добавил: – Хорошая работа, чистая.

– Не совсем чистенько вышло… Узнали меня. Пришлось немедленно расстрелять, чтобы, упаси боже, не сообщили другим… Повезло большевичкам – избежали пыток! Вообще-то приходится работать очень аккуратно, чтобы не возникло и малейшего подозрения у слишком бдительных товаришочков. Поэтому и жить вынужден, как нищий, в развалюхе на околице. Как вся голытьба… Будь она неладна!

– Кажется, вы и сами в большевичках ходите?

– Что поделаешь? Но я же их всех как облупленных знаю, никакая конспирация их не спасет, всем обеспечу одну дорожку – на виселицу. Скоро, ой скоро, господа, все мы окончательно освободимся от босоногой голытьбы, которая на достаток зажиточных людей заглядывается… Я считаю так: что мое – то мое.

– И много загребла у вас голытьба?

– Достаточно, чтобы не забыть… Отец в Луганске имел хоть и небольшой, но кирпичный заводик – верное дело, строительный материал всегда нужен. Меня готовил себе на смену и гонял по всему производству, чтобы я своими собственными руками мог выпекать кирпич, как пряники. Руки у меня в мозолях… Вот и говорю теперь «товаришочкам»: «Я – весь ваш, я – пролетарий!»

– И кто же вы, господин Харченко, по политическим убеждениям? Монархист, анархист, эсер?

– Я – хозяин! Вот и весь разговор, поэтому и с вами сотрудничаю. По обоюдному согласию, значит… Вам – триумф, мне – прибыль!

– Интересно, комитетчиков Лимонского, Михаила Кочина и Алексея Черного вы «засветили»? Припоминаю, за их головы денег не жалели, отплатили валютой.

– Нет, не я. Не мне тогда счастье улыбнулось… А жаль! Кабы я, то в одночасье взяли бы и родного брата Алексея – Володьку Черного. А он – большевистский руководитель всего Северного Кавказа, да еще и Кубанской и Терской казачьих округ. И Михаил Маслиев, правая рука Володьки Черного, словно ветер в поле, сгинул… Одним словом, не моя то работа, потому – неумная.

– А какой же дурень напортачил?

– А Васька Абросимов… тоже «подпольщик».

– Поторопился, выходит, болван!

– Конечно, шансы еще есть, и неплохие! Сейчас они прячутся где-то в горах у хевсуров. Искать там – пустое дело. Но ведь спустятся на равнину! Куда же им деться, если главные их заботы здесь, в больших городах, а не в безлюдных ущельях… Заранее предупреждаю: плату за их головы возьму только золотом!

– А свинцом не хочешь? – звенящим от ненависти голосом вдруг проговорил молчаливый Федор и этим испортил всю такую удачную игру Василия.

Харченко всполошился, запоздало закричал:

– Кто вы такие?.. Куда меня?.. Пустите!..

Молоденький солдатик, который жался рядом с возницей, повернулся к нему лицом и опалил таким огненным взглядом, что у предателя перехватило дыхание и волосы зашевелились на голове. В глаза ему глядела смерть, у которой и на коленях не вымолишь пощады…

– Варька! – выдохнул Харченко и сорвавшимся голосом пискнул: – Караул!

Федор закрыл ему рот широкой, как лопата, ладонью.

– Федя, не придуши преждевременно, – остерег Василий.

Фаэтон остановился. Рядом шумел Терек. Варя клацнула затвором. Петро левой рукой обнял ее за худые плечи, а правую положил на карабин:

– Не женская это затея, Варя. Сиди тут…

И тогда ее сотрясли рыданья почти без слез в иссушенных глазах, еще не выплаканное до конца женское соленое горе.

Прогремел выстрел. Пробитое пулей тело без вскрика бултыхнулось в стремительные волны холодного даже летом Терека…

Из темноты донесся суровый голос Василия:

– Не будем тянуть время – поехали к Абросимову. Уж этой ночью почистим подлецов…

…Мир сузился для Вари до четырех стен, где она лелеяла свою единственную радость и утеху – сына. Он рос, креп и, словно на память о лихолетье, все больше напоминал отца – лицом, статью, удальством. Словно возрождался в нем и вставал из небытия смелый подпольщик – отчаянный Чаус, по-юношески гибкий, по-мужски крепкий, подвижный, веселый, открытый, сердечный. Беда поселилась в доме летом 1938 года, когда пришел треугольник без почтовой марки. В нем сообщалось, что ее сын, лейтенант-пограничник Валерий Степанович Чаус, погиб смертью героя в стычке с белогвардейцами, устроенной с провокационной целью бандитами атамана Семенова. Они действовали под защитой японской военщины в Харбине…

Чья-то фигура прошмыгнула по двору и отвлекла Варвару Ивановну от горестных мыслей. «Наверное, какой-нибудь фашист опять прется на пьянку к немке», – с отвращением подумала она и искоса повела глазами на комнату квартирантки. От калитки и в самом деле шел офицер, потому что с рядовым составом фрейлейн Кристина Бергер не водилась. Пес, принадлежавший квартирантке, встал у него на дороге, хищно оскалился и люто зарычал.

– Век, доннерветтер! – выругался немец и стал нашаривать на животе кобуру пистолета. – Цурюк!

«Господи, защити от беды!» Варвара Ивановна подхватилась, быстро накинула на голову теплый платок и вышла на порог.

– Забери пса, хозяйка! – завопил немец на ломаном русском языке. – Убери его, иначе пристрелю!

– Нельзя стрелять, господин офицер! – запричитала Варвара Ивановна. – Это же не моя псина. Не убивайте его, добрый господин. Это пес квартирантки… Пес – фольксдойче, господин… Фрейлейн из гестапо… Вы меня ферштейн? Госпожа очень любит своего пса!

– О, приятно слышать – в доме немка! – восхитился офицер. – Это меня радует. Гут! Мне тоже нужна квартира, – он помахал пистолетом в сторону дома. – Имеешь сарай, хозяйка? Гут! Будешь жить в сарае… Ха-ха! Шнеллер, матка, быстро… Придержи пса. Не бойся, он тебя не съест – немецкие псы унтерменшами брезгуют, ха-ха…

Варвара Ивановна придержала собаку, а потом пошла в дом следом за офицером, который уже бесцеремонно шнырял по всем углам с пистолетом наготове. Он заглянул в каждую комнату, только потом вложил пистолет в кобуру. Лицо его сразу прояснилось.

– Ну что же, – сказал он лукаво, – добрый вечер в вашем доме, уважаемая Варвара Ивановна!

Женщина присела на стул, стянув на груди, словно защищаясь, пушистые концы платка. «Кто он? – мелькнула тревога. – Откуда знает меня?» А офицер аккуратно завесил окно, щелкнул серебряной зажигалкой. Засветился язычок керосиновой лампы.

– Плохо чувствуете себя? – спросил озабоченно.

– Ничего, пройдет, – пробормотала она. – Испугалась за пса… А вы действительно ищете квартиру, господин офицер?

– Нет, Варвара Ивановна, – ответил он и добавил с нажимом: – Я ищу шкатулку…

– Какую шкатулку? – еще больше забеспокоилась Варвара Ивановна, а в памяти сразу же возник тот день, когда она в последний раз видела Василия Иринина. Именно в тот день впервые зашла речь о шкатулке – за неделю перед приходом в город оккупантов.

…Подполковник Василий Тарасович Иринин выглядел уже далеко не тем бравым и удачливым Васей, который, исполненный решимости и собственного понимания революционного долга, за одну ночь ликвидировал с друзьями двух опасных провокаторов. Теперь он был совсем седой. Куда и пропал вьющийся черный чуб? Но его мягкий, как и смолоду, волос красиво лежал шелковым со стальным отливом шлемом, подчеркивая некую античную четкость в чертах его незаурядного лица, возмужавшего, словно отлитого из бронзы, но уже с иссеченным глубокими морщинами широким выпуклым лбом.