Под чужим именем - Страница 26

А в пять часов вечера Никитин уже был около Всесвятского сельсовета. Деревня Всесвяты состояла из сотни свежерубленных домов. Вдоль крутого берега реки Сож дома шли двумя ровными рядами, а подле больших приусадебных участков зеленели молодые фруктовые сады.

В сельсовете его встретила молодая девушка, лет восемнадцати, с забинтованной левой рукой. Она заменяла секретаря сельсовета Ивана Коляева, которого отправили в Смоленск на шестимесячные курсы.

Выслушав Никитина, девушка сказала:

— У нас народ больше новый: только те, что вернулись из армии или партизанили на Смоленщине, а так из прежних жителей тут никого не осталось,

— Кто же у вас партизанил, не знаете? — спросил Никитин.

— Как не знать, — с обидой сказала девушка. — У нас партизаны с отличием, уважением пользуются. Взять, к примеру, Василия Голышева или Матвея Копейкина. Они орденами награжденные, их каждый знает не только здесь, в районе, а и в области.

— Ну, а где я могу Василия Голышева разыскать? — спросил Никитин.

— Он на стане, что под Ерохином. Да вы мимо проходили, это километров семь по шоссейке. До Ерохина дойдете, там спросите первую полеводческую Василия Голышева, — лучшая бригада.

— Вот обида, — сказал Никитин, — я в Ерохине молоко пил. Ну, что делать, пойду обратно, — закончил Никитин, простился с девушкой и вышел из сельсовета.

Когда Никитин добрался до стана первой полеводческой бригады и не без труда разыскал Василия Голышева, солнце уже село, но над истомленной утренним жаром землей еще дрожало знойное марево.

Василий Голышев был высокий загорелый мужчина лет сорока, волосы у него росли везде — в ушах, в носу, на груди и плечах, густые заросли бровей нависали над большими светлыми глазами. Голышев производил впечатление сильного, энергичного человека, одет он был в выцветшую на солнце голубую майку, старые, но чистые солдатские брюки и тапочки. Когда Никитин разыскал Голышева, тот подле небольшого обмелевшего ручья, сидя прямо на траве, мылил голову и брил ее безопасной бритвой. Он не удивился приходу незнакомого человека: бригада Голышева была передовой, поэтому из района да и области часто заезжал к нему всякий народ по делу, а иной раз и без дела.

Никитин поздоровался, опустился на траву и только теперь почувствовал, как он устал, отвык от таких переходов — два десятка километров по жаркой проселочной дороге сделали свое дело: ноги горели. Он снял туфли, носки и опустил ноги в ручей: сразу стало легче.

— Пешком? — понимающе спросил Голышев.

— Пешком, да еще с десяток километров зря протопал.

— Из Смоленска? — продолжая бриться, спросил, Голышев, так как в районе он что-то таких не видел.

— Нет, из Москвы, — ответил Никитин, наслаждаясь покоем. Он лег, подложив под голову пиджак, и неожиданно обнаружил бутерброды, забытые им в кармане пиджака.

— Из Москвы?! — уже более внимательно переспросил Голышев. И когда Никитин утвердительно кивнул — рот его был занят бутербродом, — бригадир добавил: — Это не еда, всухомятку, сейчас поужинаем.

Побрившись, Голышев вымыл голову прямо в ручье, вытерся чистым вафельным полотенцем и, встав, предложил Никитину пройти на стан. Оттуда доносился аппетитный запах щей.

Но Никитин отказался: здесь никого не было и они могли спокойно поговорить.

— Вот, товарищ Голышев, мое удостоверение, — сказал Никитин, передавая ему маленькую темнокрасную книжицу.

Голышев, не торопясь, посмотрел документ и, возвращая его владельцу, заинтересованный, сел с ним рядом.

Никитин не мог посвятить Голышева во все подробности дела Гуляева, поэтому, опуская ряд фактов, он рассказал о цели своего приезда.

Когда он закончил рассказ и достал из записной книжки фотографию Гуляева, было уже так темно, что пришлось зажечь спичку.

Голышев посмотрел фотографию и сказал:

— Он похож на Гуляева, как собачья будка на комбайн! Гуляев был младше меня на год — ему было бы сейчас сорок лет, а этому около шестидесяти. Нет, товарищ майор, сейчас поужинаем, потом я запрягу лошадь, и смотаемся мы в хату, я вам покажу фотографию Сергея Гуляева. Мы с ним дружили еще ребятами, его жизнь передо мной вся на ладони и смерть тоже… — тихо добавил он.

Когда уже поздно ночью они добрались до дома Голышева на подводе, наполненной душистым сеном, то Никитин крепко спал. Однако при первом прикосновении к нему проснулся, слез с подводы и вошел в дом.

Голышев включил электричество. Жил он с женой и маленькой дочкой в большом просторном доме, жил хорошо. Это чувствовалось по всему. И хоть жены не было — она работала бригадиром животноводческой бригады, а дочка была в детском саду, во всем доме был строгий порядок и чистота.

— Разрешите карточку этого Гуляева, погляжу еще раз, — сказал Голышев, когда они сели за стол, и, рассмотрев фотографию при ярком свете электричества, уверенно добавил: — Старый знакомый.

Вот что рассказал Василий Голышев.

«Все мужчины из Всесвят ушли в леса к партизанам. Сергей Гуляев оставался в селе для партизанской связи. Жил он в своей избе, скрывался под полом.

Однажды на зорьке нагрянули в село каратели. Суд у них был скорый: мужиков нет — стало быть, в партизанах. Согнали они всех стариков, старух да ребятишек в церковь, забили окна да двери досками, облили бензином и сожгли. Ну, а после все село разграбили и спалили.

Только ночью удалось Сергею выбраться из подвала, печь обвалилась и придавила дверь в подполье.

Все село, сто сорок дворов, выгорело. Лишь кое-где остовы печей, обуглившиеся, зловеще торчали среди развалин и еще тлеющих пожарищ.

Сергей постоял около того, что было когда-то его домом. Подавленный горем, простился с родным пепелищем и, решив уйти к партизанам, стал вдоль Сожа ольшаником пробираться на юг.

Он шел ночью. Проваливаясь глубоко в снег, пробиваясь через густые заросли ольшаника, сквозь пургу и колючий ветер, голодный, без сил, он упорно шел на юг, и только одна сила — сила ненависти держала его на ногах.

В партизанском штабе готовились к большой операции. Для получения дополнительных сведений о расположении карательного отряда. командование послало в разведку семь человек, в том числе и меня.

Вышли мы ночью на лыжах и километрах в пятнадцати от партизанского штаба нашли обмороженного и умирающего с голода Гуляева.

Я решил вернуться в штаб вместе с Гуляевым. До рассвета оставалось не так много времени, а. днем здесь шныряли на лыжах фрицы, то и дело прочесывая из автоматов густые заросли ольшаника. Передвигались мы медленно и с наступлением рассвета наткнулись на гитлеровскую заставу.

Так я и Сергей Гуляев попали в руки обер-лейтенанта Курта Бормана.

Под усиленным конвоем нас перевезли в Рославль. Допрашивали поодиночке и вместе. Как допрашивали — понимаете сами. Им были нужны сведения о партизанском отряде, поэтому они в средствах не стеснялись. Но наши настоящие мучения начались с приездом вот этого типа, — Голышев указал на фотографию Гуляева. — Этот тип, только без усов, одетый в форму гестаповского офицера, отлично говорил по-русски, у него был такой запас всяких жестоких выдумок, что рассказывать не хватит ночи.

Сначала он назвал себя нашим соотечественником и другом, убеждал нас в том, что поражение Советской Армии неизбежно и что тех, кто своевременно это поймет и вступит на путь активного сотрудничества с немцами, ждут почести и слава. Он даже поставил в пример самого себя. Мол я это понял еще в тридцать седьмом году».

— Как вы сказали, в тридцать седьмом году? — переспросил его Никитин.

— Да, он понял это в тридцать седьмом году, и вот результат — он исполняет обязанности штурмбанфюрера!

— Значит этот… тип, как вы его называете, уже в тридцать седьмом году переметнулся к гитлеровцам?! — уточнил Никитин.