Под белым крестом Лузитании - Страница 14

Майк опять вздрогнул. Черт знает что! Этот человек словно читает его мысли! Но что ему ответить? Ведь он уже однажды оказал такую услугу… майору Хорсту.

Рохо воспринял его волнение по-своему. Тон его стал отечески покровительственным:

— Ну, ну, сынок! Будьте настоящим мужчиной. Добить Друга, куда труднее, чем убить врага. — Он усмехнулся. — Если это для вас так трудно, постарайтесь меня… возненавидеть…

Глаза Рохо снова стали равнодушными.

— Идут, слышите?

Майк прислушался: слабый шорох — человек, никогда не охотившийся в буше, не обратил бы на это никакого внимания. Майк даже различил: идут двое.

— Эти тоже нарушили правило, Им разрешено подходить ко мне во время рейда только по одному.

Рохо сунул правую руку в карман, и Майк с ужасом подумал, что сейчас он опять станет свидетелем убийства.

Двое вышли на тропинку, остановились, потом направились к ним. Первым на поляну вышел тщедушный парень с детским лицом — «десперадос», за ним — стройный африканец в защитном комбинезоне, перетянутом новенькими ремнями.

— К вам, команданте!

Тщедушный вытянулся по стойке «смирно» на почтительном расстоянии от опирающегося на дерево охотника, и Майк заметил, как испуганный взгляд его скользнул по торчащим из колючих кустов тяжелым ботинкам.

Человек в ремнях, шедший сзади, грубо отстранил наемника, словно неодушевленный предмет.

— Антилопы идут на водопой… — он посмотрел на Рохо.

— Лев ждет у источника, — раздраженно поморщился тот. — Если уж вы обменялись паролями с моими парнями и вас привели сюда, незачем играть в конспирацию со мною. Вы не хуже меня знаете, что в этой стране тайн не бывает, и я возблагодарю всевышнего, если о нашей операции станет известно противнику всего лишь через сутки после ее начала.

Человек в ремнях спокойно парировал:

— Вы нервничаете, мистер Рохо…

В это утро вставать было особенно тяжело. И Корнев уже минут пять лежал с плотно закрытыми глазами. Мангакис шумно делал зарядку.

Корневу казалось, что от движений этого невысокого жилистого человека тростниковая хижина вот-вот развалится и накроет их вместе с десятками надоедливых лесных крыс, всю ночь шнырявших по земляному полу.

Грек качнул гамак, сплетенный из тонких лиан, издающих какой-то почти неуловимый приятный запах:

— Никос, подъем!.. Жоа нервничает. Сегодня у нас самый опасный участок.

— Встаю, встаю!

Корнев неохотно открыл глаза и с трудом вылез из качающегося, зыбкого сплетения лиан. Сказывались три дня утомительного похода по сырому бушу.

До рассвета оставалось около двух часов, но лесная деревня уже проснулась. В густой темноте то там, то здесь светились багрово-красные пятна, они то темнели, то становились ярче: это женщины раздували угли в жаровнях. Между невидимыми во тьме хижинами вспыхивали фонарики партизан, сопровождавших Корнева и Мангакиса.

Оба наскоро позавтракали маисовыми лепешками с крепким чаем, который умело приготовил Жоа. Он был, как обычно, подтянут и уверен в себе, и Корнев удивился — с чего это Мангакис взял, что их хладнокровный проводник нервничает.

Когда они допивали чай, подошел староста деревни. Присев у остывающей жаровни, возле которой проходило чаепитие, и вытянув над мерцающим багровым жаром широкие руки со скрюченными ревматизмом пальцами, он вежливо осведомился о том, как «уважаемым, гостям» спалось, и пожелал им удачи в наступающем дне.

Жоа перевел его слова. Староста помолчал. Потом тихо заговорил снова, обращаясь к Жоа, и тот его внимательно слушал. Корневу даже показалось, что в его приглушенных словах были тревожные нотки, но Жоа снисходительно улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Он предлагает нам охрану, — с пренебрежением сказал Жоа, обращаясь к Кориеву и Мангакису. — В деревне есть отряд самообороны… — И тут же, не дожидаясь ответа своих спутников, что-то решительно сказал не спускающему с него настороженных глаз старосте. По интонации Корнев догадался, что Жоа отклонил предложение. Староста подумал, потом понимающе кивнул.

— Мышь в буше легче скроется, чем слон, — деловито продолжал уже по-английски Жоа.

Он запрокинул голову и долго смотрел на низкое черное небо. Звезды уже начинали блекнуть, но до молниеносного африканского рассвета было еще далеко.

Затем Жоа поднес почти вплотную к лицу светящийся циферблат больших наручных часов и встал.

— Пора…

— Пора…

Фрэнк Рохо опустил руку с часами, тяжело оперся на плечо Майка и с трудом поднялся с земли.

Они только что окончили походный завтрак — сухие безвкусные галеты, банка марокканских сардин и по чашке кофе. Но после промозглой, сырой ночи, влажной постели из грубых бумажных одеял, брошенных прямо на сырые и липкие листья, каждый глоток горячего крепкого кофе доставлял непередаваемое блаженство…

Майк внимательно, испытующе посмотрел на охотника.

— Как ваша нога?

— Боюсь, как бы не пришлось заменить ее деревяшкой. Впрочем, так будет даже романтичнее, а романтика сегодня влечет всех…

— Верный бизнес?

Великий Охотник не обиделся.

— Люди устали от бездушных каменных муравейников, забитых вонючими автомобилями, от каждодневного хождения на набившую оскомину службу, от нудных семейных обязанностей, от разоряющих инфляции, от угрозы безработицы, от преступности — от всего, что сегодня ханжески именуется «цивилизованным обществом». Их мечты не в будущем, где они не видят ничего светлого. Светлое — это их прошлое; там, в прошлом, осталось все, во что они верили наивными и чистыми детьми. И они тянутся к прошлому. Следопыт, Кожаный Чулок, Всадник без головы — добрая старая романтика, приключения в джунглях, пожары в пампасах — вот что влечет их сегодня.

— Вы будете писать о своих приключениях книги…

— Или кто-нибудь напишет обо мне, — просто ответил Рохо. — Если, конечно, судьба догадается предложить этой книге эффектный конец… Но…

Рохо деловито взглянул на часы.

— Скоро он будет здесь…

Все произошло неожиданно.

Земля вдруг вырвалась из-под ног, и Корнев полетел вперед лицом, прямо в теплую, топкую грязь тропы.

Тяжелое тело обрушилось ему на плечи, руки мгновенно оказались вывернутыми. Его обдало запахом пота и дешевых сигарет, кто-то повалил его и прижал к земле.

Единственное, что Корнев успел увидеть за какую-то долю секунды перед этим — это Мангакиса, неожиданно метнувшегося в сторону, но тут же рухнувшего, словно подкошенного, чьим-то ударом… Еще он услышал стоны позади себя, оттуда, где шли партизаны, — короткие, жуткие, оборванные.

Жесткая петля стянула кисти рук, вывернутых за спину. Веревка впилась в лодыжки, врезалась в кожу; он чуть не задохнулся — кляп заполнил весь рот, разорвал губы. На голове оказался плотный мешок.

И сразу же, беспомощного, как спеленатого младенца, его подхватили, бросили на чье-то широкое плечо и понесли — быстрым шагом, почти рысью. Он слышал тяжелое, прерывистое дыхание; ветви цеплялись за его одежду. Мыслей не было, была тьма, и пустота, и странная апатия. Но страха он не ощущал…

Наконец человек, тащивший его на плече, остановился, осторожно опустил его на землю, придерживая за пояс, поставил на ноги. Кто-то другой перерезал веревки. Корнев неуверенно пошевелил кистями и стащил с головы мешок.

Он стоял перед большим махагони, под которым догорал костер. Уже рассвело, но солнечные лучи еще не могли пробиться сквозь плотную листву, и под могучим деревом было темно. Корнев с трудом различил там фигуры двух людей. Один был высок и широкоплеч. Второй — стройный, тонкий в поясе, в форме офицера колониальной армии.

— Мистер Корнев? Вы? Офицер неуверенно шагнул из-под дерева. Потом он перевел взгляд куда-то за спину Корнева.

— И… мистер Мангакис? Корнев невольно обернулся. Шагах в пяти позади него стоял Мангакис. Рядом с ним три африканца в защитной форме, но без знаков отличия. Двое таких же парней стояли по бокам Корнева, а еще с десяток — кольцом по краю небольшой поляны, над которой возвышалось дерево-великан.