Под алыми небесами - Страница 8

Ночью 7 и 8 августа британские «ланкастеры» сбросили на Милан тысячи бомб – их целью были фабрики, промышленные предприятия и военные объекты, но неизбежно страдали и находящиеся поблизости дома.

Когда бомбы стали взрываться достаточно близко от их дома, сотрясая его стены, Порция запаниковала и попыталась убедить мужа увезти семью в Рапалло на западном берегу.

– Нет, – сказал Микеле. – Они не будут бомбить рядом с собором. Здесь все еще безопасно.

– Одной случайной бомбы нам будет достаточно, – сказала Порция. – Я беру Сиччи и уезжаю.

Отец Пино, хотя и расстроенный, был полон решимости:

– Я останусь ради бизнеса, но думаю, что Пино пора отправляться в «Каса Альпина».

Пино отказался во второй раз.

– Это для маленьких мальчиков, папа, – сказал Пино. – Я уже не маленький.

12 и 13 августа в налете на Милан участвовало более пяти сотен бомбардировщиков союзников. Впервые бомбы падали рядом с Дуомо. Одна из них повредила церковь Санта-Мария делле Грацие, но чудесным образом не затронула фреску Леонардо да Винчи «Тайная вечеря».

Ла Скала повезло меньше. Бомба пробила крышу театра и взорвалась, в театре начался пожар. Другая бомба попала в «Галерею», которая сильно пострадала. Взрывной волной сотрясало и дом Лелла. Пино ту жуткую ночь пересидел в подвале.

На следующий день он встретился с Карлетто. Белтрамини собирались уехать от бомбардировок на ночь за город. Отец Пино, тетя Грета, дядя Альберт и Туллио Галимберти со своей последней подружкой присоединились к Белтрамини.

Когда поезд тронулся с вокзала, направляясь на восток, Пино, Карлетто и Туллио стояли у открытой двери товарного вагона, набитого миланцами, покидающими на ночь город. Поезд набрал скорость. Пино посмотрел на небо, такое безупречно-голубое, что он не мог себе представить его черным, с тесно летящими по нему самолетами.

Они пересекли реку По, и задолго до наступления темноты, когда земля еще млела от летней жары, поезд со скрежетом остановился среди холмистых сельскохозяйственных угодий, паровоз спустил пар. Пино с одеялом на плече поднялся следом за Карлетто на невысокий травянистый холм, окруженный фруктовым садом.

– Пино, – сказал синьор Белтрамини, – ты смотри внимательнее, к утру пауки сплетут паутину у тебя на ушах.

Синьора Белтрамини, хорошенькая хрупкая женщина, которая, казалось, всегда страдала от какой-нибудь болезни, пожурила его:

– Зачем ты это сказал? Ты же знаешь, я боюсь пауков.

Торговец фруктами едва сумел сдержать улыбку:

– О чем ты говоришь? Я всего лишь предупредил парня об опасностях, которые подстерегают, когда спишь в высокой траве.

Его жена хотела было что-то возразить, но потом просто отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

Дядя Альберт выудил из полотняной сумки хлеб, вино, сыр и салями. Белтрамини достали пять спелых дынь. Отец Пино сел в траве рядом со скрипичным футляром, обхватил руками колени. На его лице появилось очарованное выражение.

– Ну не великолепно ли? – сказал Микеле.

– Что великолепно? – спросил дядя Альберт, недоуменно оглядываясь.

– Это место. Какой чистый воздух. А запах. Ни дыма, ни вони взрывчатки. Все кажется таким… не знаю. Невинным?

– Точно, – сказала синьора Белтрамини.

– Что точно? – спросил синьор Белтрамини. – Пройди чуть подальше – и все не так уж невинно. Коровьи лепешки, пауки, змеи…

Хлоп! Синьора Белтрамини стукнула мужа по руке:

– У тебя нет ни капли жалости? Хоть когда-нибудь?

– Эй, больно же, – сказал синьор Белтрамини с улыбкой.

– И хорошо, – сказала она. – Прекрати это. Я глаз не сомкнула прошлой ночью после всех этих разговоров о пауках и змеях.

Карлетто, который казался необъяснимо расстроенным, поднялся и пошел вниз по склону холма к фруктовому саду. Пино заметил девушек у каменной стены, окружавшей сад. Никто из них по красоте не мог сравниться с Анной. Но может, настало время действовать. Он потрусил вниз за Карлетто, поделился с ним своим планом, и они попытались перехватить девушек, но другая стайка парней оказалась проворнее.

Пино посмотрел на небо и сказал:

– Я всего лишь прошу немного любви.

– Я думаю, тебя устроил бы и поцелуй, – сказал Карлетто.

– Я удовольствуюсь и улыбкой.

Пино вздохнул.

Парни перелезли через стену и пошли вдоль рядов деревьев, ветки которых гнулись под тяжестью плодов. Персики еще не до конца созрели, но инжир был уже спелый. Некоторые ягоды попа́дали на землю. Они подняли несколько плодов, отерли их, сняли кожуру и съели.

Хотя им редко выпадало удовольствие поесть плоды с дерева во времена нормирования продуктов, с лица Карлетто не сходило обеспокоенное выражение.

– У тебя все в порядке? – спросил Пино.

Его друг отрицательно покачал головой.

– И что случилось?

– Так, ощущение.

– Чего?

Карлетто пожал плечами:

– Похоже, жизнь пошла не так, как мы ожидали, ничего хорошего она нам не сулит.

– Почему ты так думаешь?

– Ты всегда был невнимателен на уроках истории. Когда воюют большие армии, победитель в побежденной стране разрушает все.

– Не всегда. Саладин не разграбил Иерусалим. Все же я что-то слушал на уроках истории.

– Бог с ней, с историей, – сказал Карлетто, еще более расстроенный. – Просто я так чувствую, и оно не прекратится. Оно повсюду и…

Карлетто поперхнулся словами, слезы побежали по его щекам. Он тщетно пытался взять себя в руки.

– Да что такое с тобой? – спросил Пино.

Карлетто наклонил голову, словно разглядывал картину, которую никак не мог понять. Губы его дрожали, когда он произнес:

– Мама больна. Все плохо.

– Что это значит?

– А что, по-твоему, это может значить? – воскликнул Карлетто. – Она умирает.

– Господи Исусе! – сказал Пино. – Ты уверен?

– Я слышал, родители говорили о том, как ее нужно похоронить.

Пино подумал о синьоре Белтрамини, потом о Порции. Он подумал, что чувствовал бы, узнав о близкой смерти матери. Громадная пустота образовалась у него в желудке.

– Мне очень жаль, – сказал Пино. – Правда очень. Твоя мама – замечательная синьора. Она терпит твоего отца, значит она уже святая, а говорят, что святые получают вознаграждение на небесах.

Карлетто, несмотря на грусть, рассмеялся, отер слезы.

– Только она и может ставить его на место. Но он должен перестать, понимаешь? Она больна, а он дразнит ее, говорит о змеях и пауках. Это жестоко. Словно и не любит ее.

– Он любит твою маму.

– Он это никак не показывает. Он словно боится этого.

Они пошли в обратном направлении. У каменной стены услышали звуки скрипки.

Пино посмотрел на вершину холма, увидел, что его отец настраивает скрипку, а рядом стоит синьор Белтрамини, держа в руках ноты. Золотые лучи заходящего солнца освещали обоих и толпу вокруг них.

– Нет! – застонал Карлетто. – Матерь Божья, нет.

Пино был обескуражен не меньше Карлетто. Временами Микеле Лелла играл блестяще, но чаще фальшивил. Отец Пино не выдерживал ритма, пропускал части, которые требовали идеальной игры. А голос у синьора Белтрамини обычно ломался или садился. Слушать обоих было мучительно, ты ни на минуту не мог расслабиться, потому что знал: сейчас они сфальшивят, и временами это звучало так плохо, что ты чувствовал смущение.

На вершине холма отец Пино любовно прижал подбородком к плечу скрипку, великолепный инструмент, изготовленный в Центральной Италии в восемнадцатом веке. Порция подарила мужу скрипку на Рождество десять лет назад, и Микеле берег ее как зеницу ока. Он поднял смычок.

Синьор Белтрамини покрепче встал на ноги, руки свободно опустил.

– Сейчас произойдет крушение поезда, – сказал Карлетто.

– Надвигается, – проговорил Пино.

Его отец проиграл первые такты мелодии «Nessun dorma», или «Никто не будет спать», возвышенной арии для тенора в третьем акте оперы Джакомо Пуччини «Турандот». Это была одна из самых любимых вещей отца, и Пино слушал ее на грампластинке: полным оркестром Ла Скала дирижировал Тосканини, исполнял арию мощнейший тенор Мигель Флета, а запись была сделана в 1920-е годы на первой постановке оперы.