Под алыми небесами - Страница 4

Братья были мокры до нитки, а молния сверкала вовсю, когда они нырнули в мастерскую, совмещенную с магазином их дяди в здании цвета ржавчины по адресу: Виа Пьетро Верри, дом семь, – «Продажа чемоданов Альбанезе».

С парней капала вода, когда они вошли в длинный, узкий магазин, воздух в котором был насыщен густым запахом новой кожи. На полках стояли превосходные кейсы и сумки, чемоданы и саквояжи. На стендах за стеклом лежали кожаные бумажники, портсигары с красивыми узорами и портфели. В магазине находилось два посетителя – пожилая женщина у дверей, а за ней, в дальнем конце, немецкий офицер в черно-серой форме.

Пино смотрел на него, но слышал слова пожилой женщины:

– Так какую, Альберт?

– Слушайтесь своего сердца, – сказал ей человек за прилавком. Крупный, с широкой грудью, усатый, в великолепном костюме мышиного цвета, крахмальной белой рубашке и изящном галстуке-бабочке в горошек.

– Но мне нравятся обе, – сказала посетительница.

Он погладил усы, ухмыльнулся и воскликнул:

– Тогда покупайте обе!

Она подумала, хихикнула:

– Что ж, может, и куплю.

– Отлично! Отлично! – сказал он, потирая руки. – Грета, принеси мне коробки для этой великолепной синьоры с безупречным вкусом.

– Я сейчас занята, Альберт, – ответила Грета, австрийская тетушка Пино, она обслуживала немца. Это была высокая худая женщина с короткими каштановыми волосами и легкой улыбкой. Немец курил, разглядывая портсигар в кожаном футляре.

– Я принесу коробки, дядя Альберт, – сказал Пино.

Дядя Альберт стрельнул в сторону Пино глазами:

– Вытрись сначала.

Пино, думая об Анне, двинулся к двери в мастерскую, минуя тетушку и немца. Офицер повернулся и посмотрел на Пино, на его лацканах мелькнули полковничьи дубовые листья. На околыше офицерской фуражки красовался Totenkopf – маленький череп с костями, под орлом, держащим в когтях свастику. Пино знал, что этот высокопоставленный офицер служит в Geheime Staatspolizei – гестапо, секретной службе Гитлера. Среднего роста и сложения, с тонким носом и надменными губами, гестаповец смотрел на мир пустыми темными глазами, по которым ничего нельзя было прочесть.

Пино, чувствуя испуг, открыл дверь и вошел в мастерскую – большое помещение с высоким потолком. Мастерицы и резальщики заканчивали работу. Он нашел ветошь и вытер руки. Потом взял две картонные коробки с логотипом Альбанезе и направился обратно в магазин, его мысли снова радостно вернулись к Анне.

Она была красивой, старше его и…

Он помедлил, прежде чем открыть дверь. Полковник гестапо как раз выходил из магазина под дождь. Тетушка Пино стояла у дверей, провожая полковника взглядом и кивая.

Когда она закрыла за гестаповцем дверь, Пино почувствовал себя лучше.

Он помог дяде упаковать две сумочки. Клиентка ушла, и дядя Альберт попросил Миммо запереть входную дверь и повесить табличку «Закрыто» в окне.

Когда Миммо сделал это, дядя Альберт сказал:

– Ты запомнила его имя?

– Штандартенфюрер Вальтер Рауфф, – ответила тетя Грета. – Новый шеф гестапо в Северной Италии. Он приехал с Украины. Туллио за ним присматривает.

– Туллио вернулся? – удивленно и радостно спросил Пино. Туллио Галимберти, его идол и близкий друг семьи, был на пять лет старше его.

– Вчера, – сказал дядя Альберт.

– Рауфф сказал, что гестапо будет находиться в отеле «Реджина».

– Кому принадлежит Италия – Муссолини или Гитлеру? – проворчал ее муж.

– Это не имеет значения, – сказал Пино, пытаясь убедить их. – Война скоро закончится, придут американцы – и повсюду будет джаз!

Дядя Альберт отрицательно покачал головой:

– Это зависит от немцев и дуче.

– Пино, ты смотришь на часы? – спросила тетя Грета. – Твоя мать ждала вас двоих час назад, ей нужна ваша помощь – она готовится к вечеринке.

Пино почувствовал пустоту в желудке. Его мать была не из тех людей, которых можно разочаровывать.

– Я вас увижу позднее? – спросил он, направляясь к двери с Миммо, который шел следом.

– Мы непременно придем, – сказал дядя Альберт.

Когда ребята добрались до дома номер три по Виа Монтенаполеоне, принадлежащий их родителям магазин «Le Borsette di Lella» – «Сумочки ди Лелла» – уже закрылся. При мыслях о матери Пино охватывал страх. Он надеялся, что поблизости будет отец и уймет этот ураган страстей. Когда они поднимались по лестнице, до них доносились запахи пищи: ягнятина с чесноком, свеженарезанный базилик, хлеб только что из духовки.

Они окрыли дверь в просторную квартиру, гудевшую голосами большого числа людей. Их постоянная горничная и еще одна, специально нанятая для такого случая, суетились в столовой, расставляли хрусталь, столовые приборы и фарфор. В гостиной высокий, худой, сутулый человек со скрипкой и смычком стоял спиной к дверям и играл какую-то мелодию, незнакомую Пино. Человек сфальшивил и перестал играть, тряхнув головой.

– Папа? – тихо позвал Пино. – У нас что-то случилось?

Микеле Лелла опустил скрипку и повернулся, прикусив щеку. Ответить он не успел – в коридор из кухни выбежала шестилетняя девочка. Младшая сестра Пино, Сиччи, остановилась перед ним и спросила:

– Пино, где ты был? Мама тобой недовольна. И тобой тоже, Миммо.

Пино проигнорировал ее – все его внимание было теперь приковано к локомотиву в переднике, пыхтя и неотвратимо надвигающемуся из кухни. Он мог поклясться, что видел дым, выходящий из ушей матери. Порция Джемма была не менее чем на тридцать сантиметров ниже старшего сына и килограммов на двадцать легче. Но она подошла к Пино, сняла очки и потрясла ими перед его носом.

– Я тебя просила быть дома в четыре, а сейчас четверть шестого, – сказала она. – Ты ведешь себя как ребенок. Я в большей мере могу рассчитывать на помощь твоей сестры.

Сиччи задрала нос и кивнула.

Несколько мгновений Пино не знал, что сказать. Но тут вдруг его посетило вдохновение: взгляд у него стал беспомощный, он согнулся и ухватился руками за живот.

– Извини мама, – сказал он. – Я что-то съел на улице. У меня началось расстройство, а потом нас застала гроза, и мы были вынуждены переждать у дяди Альберта.

Порция скрестила руки на груди, вперила в него взгляд. Сиччи приняла такую же скептическую позу.

Мать перевела взгляд на Миммо:

– Это правда, Доменико?

Пино настороженно посмотрел на брата.

Миммо кивнул:

– Я ему говорил, что у сосиски сомнительный вид, но он меня не послушал. Пино в три кафе забегал в туалет. А в магазине у дяди Альберта был полковник из гестапо. Он сказал, что они занимают отель «Реджина».

Мать побледнела:

– Что?

Пино скорчил гримасу, согнулся еще сильнее:

– Мне нужно выйти.

Сиччи подозрительно посмотрела на него, но гнев матери сменился тревогой.

– Иди, иди! Только руки потом не забудь помыть.

Пино поспешил по коридору. И услышал голос у себя за спиной:

– А ты куда, Миммо? У тебя же нет расстройства.

– Мама, – жалобным голосом сказал Миммо. – Пино все всегда сходит с рук.

Пино не стал ждать ответа матери. Он пробежал по кухне с ее невероятными запахами, поднялся по лестнице, которая вела на второй этаж квартиры и в ватерклозет. Он посидел внутри десять убедительных минут, отданных без остатка воспоминаниям об Анне, в особенности тому, как она удивленно посмотрела на него, перейдя трамвайные пути. Его щеки покрылись румянцем, он чиркнул спичкой, чтобы прикрыть отсутствие дурного запаха, а потом улегся на свою кровать и включил приемник, настроенный на волну Би-би-си и джазовую программу – Пино не пропускал ни одной.

Оркестр Дюка Эллингтона играл «Cotton Tail» – «Кролика», одну из его последних любимых композиций, и он закрыл глаза от наслаждения, слушая соло на саксофоне Бена Вебстера. Пино влюбился в джаз с первого раза, когда услышал Билли Холидей и Лестера Янга, исполнявших «Не могу начать». Хоть это и звучало еретически в доме Лелла (где царили опера и классическая музыка), с того дня Пино считал, что джаз – величайший музыкальный жанр. Это убеждение породило в нем желание побывать в Штатах, где родился джаз. Это была самая заветная его мечта.