Почти врач - Страница 40

И ехать до больницы всего ничего, а на каталке в приемном покое наш пациент лежал уже в коме. Так что прав тысячу раз Геворкян, что не стал ждать помощи. Сейчас ему прямая дорога на операционный стол, дополнительную дырку в голове делать. Фамилию и имя парня нам сказали, но ни адреса, ни возраста, ни даже отчества окружающие не знали. Ничего, узнают. Ох, что там сейчас начнется. Бедным милиционерам придется выяснять, кто так неумело гладил, что случайно задел пострадавшего утюгом. Думаю, оттуда уже все разбежались. Намин молодец, только мы сунули носилки в «рафик», развернулся и ушел. Правильно сделал, потом замучаешься на допросы ходить и вспоминать, кто где водку пил. Кстати, для моих коллег он так и остался безымянным. Так что можно смело заявлять: никого не видел, занимался пациентом, не до знакомств было. А то кто ж его знает, кто и кому там череп проломил. Начнутся бои местного значения между родственниками с обеих сторон, а пострадает невинный медик, который сдуру что-то запомнил. Мне уже достаточно одной истории. Наелся до краев.

Первый раз в жизни в патентной библиотеке. Надеюсь, и последний. Как-то тут совсем невесело. Архив, короче. Я показал бумагу с ценными указаниями из четвертого управления, меня оформили и даже дали сотрудницу в помощь. Именно такой я и представлял работницу архива: старше среднего возраста, слегка утомленная и почему-то обязательно в очках и с пучком волос на голове.

У Веры Григорьевны, моего личного ассистента по патентам, всё это присутствовало. И даже варикозные вены на голенях тоже. Она выслушала мои хотелки, кивнула и пошла в хранилище. Вернулась быстро. Принесла шведский патент на омепразол. С переводом на английский, конечно же. За номером ЕР 5129. Я потянулся за папкой, и тут меня осенило. Сейчас же куча всяких других лекарств новых выходит. Про все подряд не скажу, но те, что на слуху были, вспомню же!

И мне притащили свежие патенты на медикаменты. Года за три, наверное. Энтузиазм мой быстро подугас. Я листал занудные описания препаратов, которые совершенно не помнил. Я уже думал заканчивать эту бодягу, поблагодарить за помощь, забрать копию для докладной записки, как мой взгляд наткнулся на знакомое слово. Американский патент за номером 4105776. Каптоприл. Слово, знакомое каждому гипертонику. С него всё начиналось. Потом сделали эналаприл вроде, но и это… Сейчас лечат гипертоников бета-блокаторами, антагонистами кальция, и кошмарнейшим клофелином. То, что от него во рту сушит, ладно. Там кроме этого побочки вагон. Мощное лекарство, но с ингибиторами АПФ рядом не стояло. И я знаю одного мужика, который будет мне благодарен за него по гроб жизни.

На радостях я даже расцеловал замечательную женщину Веру Григорьевну. Коробочку конфет я при знакомстве подарил, само собой, вроде вступительный взнос был, но то без души, галочку поставить. А это… Ладно, если всем советским гипертоникам сразу не получится, но тут же есть группа товарищей, как говорил мой доктор, более равных, чем другие. На них проверить можно. Я ведь точно знаю, что получится. А это убежденности в разговоре добавляет. И противопоказаний кроме почечной недостаточности и принадлежности к негроидной расе я не припомню. Впрочем, афророссиян в ЦК КПСС никогда и не было.

Шишкин был на месте. А где же еще? Нет, мог на конференцию какую-нибудь поехать. Или в отпуск. Но вот сегодня – в своем рабочем кабинете. Судя по голосу – в хорошем расположении духа. Вот и славно, а то люди в состоянии гадкого настроения плохо воспринимают предложения со стороны.

И я был встречен, и усажен, и напоен растворимым кофе. Хорошо бы сделать модными кофе-машины, а не это кислючее непоймичто с запахом чего угодно, только не того, что написано на банке. Но все мы помним про дареных коней, так что пейте и улыбайтесь. Но что за неловкость чувствует в моем присутствии Николай Евгеньевич? Да фиг с ним, тут надо срочно решать судьбу советских гипертоников.

– Так что там внезапное случилось? – спросил Шишкин, когда разлил кипяток по кружкам и пододвинул мне сахарницу. – А то голос у тебя был – будто золотую жилу нашел.

– Можно и так сказать. Был сегодня в патентной библиотеке, – сообщил я, стараясь не сильно стучать чайной ложкой по фаянсу. Профессор кивнул, давай, продолжай. – Наткнулся на один крайне интересный патент.

Я достал бумажный конверт, в который мне для сохранности сунули копии документов, и выудил из него документы на каптоприл. Шишкин сначала патент не взял почему-то, потом достал очки и углубился в чтение.

– И что тут выдающегося? – спросил он, поправляя стопку листов после беглого ознакомления.

– Всё, Николай Евгеньевич. Нет побочки, как у того, что используют сейчас. И воздействие на самый первый этап возникновения артериальной гипертензии.

Вот же… Штирлиц как никогда был близок к провалу. Сейчас в ходу «гипертония». Но Шишкин вроде не заметил оговорки. В конце концов можно свалить на кальку с английского описания.

– Твои предложения?

– Для начала посмотреть имеющиеся публикации, должны же быть какие-то испытания, раз дело дошло до производства. Закупить пробную партию, понаблюдать. Да что я вас учу? Вы же лучше меня всё это знаете, причем в подробностях: кому сказать, кого спросить, – подлил я мелкую дозу лести.

– Ну да, такой группы препаратов еще не было… – задумчиво произнес Шишкин. – У нас, конечно, не профильная база, хирургия всё же… Но если там и вправду всё так… И Евгению Ивановичу, если пойдет, понравится – он уже лет пять на этом специализируется.

Еще бы, Чазов у нас не только главный по кремлевским небожителям, он ведь кардиолог по основной специальности. А производство не сложное, наша промышленность будет клепать капотен даже в перестройку. Так зачем ждать несколько лет? Надеюсь, хоть на это деньги найдутся, в отличие от одноразового инструментария.

– А что там Лиза? – спросил я. – А то никак не могу застать ее. Звонил несколько раз, но…

О-па! Даже не думал, что светская беседа приведет к такому замешательству! Вот где собака порылась! Учудила что-то Лизавета Николаевна, век воли не видать. То-то она мне показалась холодной в кино. Поцелуй в щечку?

– Да как-то… вот… вы потом… – не нашел, что ответить папа моей, похоже, бывшей девушки.

– Николай Евгеньевич! – я попытался прервать смущенное бормотание собеседника. – Что бы там ни случилось, мое отношение к вам не изменилось.

Как я ни пытался выглядеть бодрячком, а настроение несколько снизилось. Вроде и зрело что-то такое всё лето, а обидно. С другой стороны, как там в старом анекдоте было? Если девушка вышла замуж не за тебя, то еще неизвестно, кому повезло. Вот так-то, Андрей Николаевич. И я с улыбкой повернул ключ зажигания, напевая веселую и немного злую песню: «Не говорите мне о ней, она здесь больше не живет…» Точно про меня ее напишут!

– Анна… Слушай, а я ведь не знаю твоего отчества. Фамилии тоже, впрочем.

– Александровна. Анна Александровна Азимова.

Мы болтали по телефону уже минут десять, что для меня почти рекорд. Дольше получалось только при ожидании ответа оператора при звонке в службу поддержки. Не мастер я разговаривать с трубкой. А тут как-то легко пошло, без напряга.

– Ты родственница писателя?

– Какая-то седьмая вода. Мой дедушка родился в той самой деревне Петровичи, что и Исаак Иудович. Это в Америке он стал Айзеком. Но я тебе открою секрет: истории про роботов меня мало увлекали. Зато я до девятого класса писала стихи и разрабатывала автограф, похожий на подпись Ахматовой. Это помогло мне пережить наличие легкой горбинки на носу.

– Ничего себе! Дашь почитать?

– Нет, потому что в десятом классе я сожгла три общие тетради с виршами и начала подписываться без выпендрежа. Так что ты хотел спросить?

– Как ты относишься к творчеству Аллы Борисовны?

– Пугачевой? Никак, наверное. Ты же помнишь, музыка – не моё?