Почти дневник - Страница 37

Столбцы – первый польский пограничный городок, а значит, в какой-то мере «визитная карточка» бывшей Речи Посполитой на ее восточных дверях. Прочитаешь визитную карточку и сразу получишь полное представление о том, с кем имеешь дело, в чей дом попал.

Достаточно было бегло взглянуть на польскую «визитную карточку» – на местечко Столбцы, чтобы сразу понять, что собой представляла пани Польша.

Пани Польша была бедная, но «благородная» дама с громадными претензиями и с громадной амбицией, живущая абсолютно не по средствам и, кроме того, в чужой квартире, которую выдавала за свою.

Внешне показная, чисто представительская сторона по сути дела слабого и нищего польского государства бросалась в глаза сразу.

Невероятно шикарные, красные, лакированные почтовые ящики, выбеленные заборы, отели, цукерни, куаферы – все это было «как в лучших домах». И рядом, на базаре, – ободранные крестьянские клячи, плетеные телеги, босые бабы и мужики, лиловые от холода и голода ребятишки.

Капризная разорившаяся барыня одела своих слуг – почтальонов, кондукторов, рассыльных, лесничих и т. д. – в парадную форму попугайской красоты. Обшила галунами, обвесила какими-то аксельбантами, напялила на голову пудовые конфедератки, окованные медью, обшитые жестью, всюду посадила заносчивых крючконосых орлов с острым оперением – свою эмблему.

Любовь официальной панской Польши к пышным формам одежды породила множество курьезов. Например, в Столбцах я вдруг увидел у каких-то ворот старого воинственного польского генерала в полной парадной форме. Цыганская конфедератка с непомерным козырьком, окованным чистым золотом, неслыханные сапоги с невиданными шпорами, мундир, усеянный громадными сияющими пуговицами, аксельбанты, ордена, медали, звезды, знаки отличия нескольких сортов, галуны, сабля, грозные нафабренные усы кончиками вверх, воротник выше шеи. Вид грозный и сверхвоинственный.

– Вы кто здесь такой? – закричал я почти в ужасе.

Тогда старик вежливо приложил трясущуюся руку в замшевой перчатке к непомерному козырьку, звякнул шпорами и, сделав лицо сдобным, как булка, пролепетал:

– Я есть, пан товарищ, старший пожарный городской пожарной команды имени графа Понятовского.

…Наш автомобиль окружили мальчики. Обыкновенные хорошие, симпатичные белорусские мальчики. Любители кино, автомобилей и футбола. Только эти мальчики отличались от наших советских хороших мальчиков тем, что у них на головах торчали нелепые гимназические конфедератки с громадными козырьками. На выезде у Столбцов я заметил у ворот многих халупок маленькие самодельные красные флажки.

…Мы видели изнанку панской Польши. Мы видели нищие белорусские деревни, серые деревянные халупы с изумрудно-бархатными подушками мха на гнилых крышах, с двумя жердями вместо забора, с чахлой рябиной у крыльца.

О восторженных встречах уже много писали. Действительно, каждого красноармейца, каждого советского человека белорусское население встречает восторженно.

В каждом селе товарища Пономаренко окружала толпа. Это были летучие митинги. Один-единственный вопрос стоял на повестке – земля.

На лицах крестьян Западной Белоруссии лежал отблеск 1918 года, пришедшего к ним в 1939 году, то есть через двадцать один год. Двадцать один год ждал белорусский народ этой минуты!

Теперь приступили к дележу панской земли. Приступили дружно, деловито, по-хозяйски.

В одной деревне нам рассказали такой случай.

Едва только вошли части Красной Армии, как общество постановило немедленно делить панские земли. Дело простое. Одна остановка: в деревне была всего одна землемерная лента. Тогда общество посылает делегата в соседнюю деревню за второй лентой. Делегат приходит:

– Позычьте нам землемерную ленту.

– Ленту можно, берите. А зачем вам?

– Землю делить.

– Какую землю?

– Панскую.

– Да вы что, ума решились? Кто же вам позволит панскую землю делить?

– А мы никого и спрашивать не будем. К нам Красная Армия только что пришла. Она за народ стоит.

– Красная Армия! Да не может этого быть!

– Подите посмотрите.

– Ну, в таком случае, дорогие соседи, извините, землемерную ленту вам позычить не можем.

– Почему?

– Потому что нам самим пригодится.

Поминутно справляясь с картой, мы пробирались к Барановичам. По ярким лугам ходили белоснежные гуси. В прудах отражались ивы и облака. Толстые овцы стояли на тоненьких ножках.

Здесь уже дороги не те, что у нас под Минском. Довольно паршивые грунтовые дороги, частенько проселки, выматывающие душу.

В свое время поляки объясняли, что плохие дороги, дескать, – часть их стратегического плана в предполагаемой войне против Советского Союза. Предполагалось, что по плохим дорогам Красная Армия не так скоро доберется до Барановичского укрепленного района – так называемой «польской линии Мажино».

«Линия Мажино» – это звучит гордо. Тем не менее на месте господина Мажино я бы обиделся. Как известно, вышеупомянутая «польская линия Мажино», несмотря на плохие дороги, была занята частями Красной Армии буквально через несколько часов после начала наступления. Красная Армия двигалась по плохим дорогам быстрее, чем польские части, которые должны были занять бетонированные гнезда в своем знаменитом укреплении. Части Красной Армии, прорываясь, как вихрь, через хваленую «линию Мажино», ударили с тыла. Бойцы подходили к бетонированным гнездам с тыла, стучали прикладами в стены и кричали:

– Выходите, паны, будет, повоевали.

И паны выходили с саблей в руке и сапогами под мышкой.

Так что плохие дороги абсолютно не помогли и не поддержали славу польского оружия. Зато лично я пострадал. На одном особенно «стратегическом» ухабе машину так тряхнуло, что у Пономаренко подпрыгнула фуражка, а я стукнулся головой о верхнее перекрытие и заработал солидную гулю, так что до сих пор при слове «Мажино» у меня чешется макушка.

А вот что о Барановичском укрепленном районе сказал командующий фронтом товарищ Ковалев:

– Хороший укрепленный район. Много превосходных сухих помещений. Я думаю, мы его отдадим белорусскому народу – пусть здесь картошку ссыпают.

Мы подъезжали к местечку Несвиж. Вокруг расстилались необъятные земли Радзивилла. Стали попадаться зажиточные села – выбеленные заборы, лавочки, вывески аптек, слесарных мастерских, портных. Цеховые знаки, написанные наивной кистью деревенского маляра, напоминали что-то давнее, старорежимное, виденное в далеком детстве, – ножницы, утюг, ванна, примус, мужская голова в профиль, с усами и бобриком. Здесь живут злейшие враги белорусского народа и верные холопы панской Польши, так называемые осадники. Осадники – это бывшие солдаты и унтер-офицеры легионов маршала Пилсудского, участники советско-польской войны 1920 года. Польское правительство дало им земельные участки, деньги, сделало из них привилегированных мелких земельных собственников, вооружило.

Сейчас осадники разбежались и скрылись в лесах, изредка постреливая в проходящие части Красной Армии. Но их песенка спета. Народ ненавидит их и понемногу вылавливает. Все же по этим местам надо ехать не зевая, с расстегнутой кобурой револьвера.

В местечке Несвиж жизнь заметно наладилась: открыты кофейные, некоторые магазины, рабочая гвардия с красными повязками на рукаве, с охотничьими ружьями в руках, в «штатских» пальто. Гвардейцы лихо козыряют автомобилю членов Военсовета.

Стоят проходящие части. Лошади, привязанные к рябинам, звонко перебирают копытами по булыжной провинциальной мостовой.

Несколько синих танкистов окружили местную домашнюю хозяйку, которая с корзиной томатов в руках оживленно беседует с нашими парнями.

Много пишут о том, как местное население окружает наших бойцов и забрасывает их вопросами. Я наблюдал и обратное. Танкисты забрасывали вопросами домашнюю хозяйку. Я услышал отрывок следующего разговора.

Молодцеватый танкист, открыв рот, приседая от любопытства и пытливо заглядывая в глаза Несвижской домашней хозяйке, допытывался: