Поцелуй смерти [Litres] - Страница 15
Я рассказала как можно короче и добавила:
– Ты про такую фигню слышал что-нибудь когда-нибудь?
– Не точно такую же.
– В общем, это значит «да»?
– До меня доходили слухи о недовольстве самой идеей, что в Америке будет правящий совет всех вампиров. Существуют опасения, что старые члены совета, оставшиеся в живых, просто перенесут сюда лавочку и будут править, как правили раньше. Предотвращение такого развития событий было одной из главных причин, по которым большинство одобрило создание мной американского Совета вампиров. Мне и здешним вампирам доверяют больше, чем старым мастерам Европы.
– Я достаточно знала старый Совет, чтобы с этим согласиться.
– Я не слыхал, чтобы какие-то вампиры действительно рассматривали возможность существовать вообще без мастера. О таком могут мечтать лишь самые юные среди нас.
– Те вампиры, что здесь, они да, юны. Ни одного старше ста, большинство между пятьюдесятью и двадцатью, и есть еще десять и моложе.
– И все они американцы?
Я постаралась припомнить:
– По-моему, да.
– Американцы – и живые, и нежить, – публика особенная. Свой идеал свободы они ценят выше всего того, о чем мечтали бы все остальные из нас.
– Страна у нас молодая.
– Да. В иные времена и эпохи Америка ширилась бы и строила империю, но вы слишком поздно повзрослели. Мировые лидеры и военные ни за что бы сейчас не допустили таких завоеваний.
– А неплохо бы начать оставлять себе немножко тех территорий и ресурсов, за которые гибнут наши солдаты.
– Ma petite, ты тайная империалистка?
– Просто надоело смотреть по телевизору, как погибают наши парни и девчонки, ничего за это не получая, кроме мешков для трупов.
– Свободу и благодарность тех людей, которым вы помогаете, – сказал он очень мягко.
Я засмеялась:
– Ага, они так благодарны, что все время пытаются нас взорвать.
– Что ж, Америка становится взрослой в необычный момент истории, с этим я согласен.
– В общем, эти ребята готовы лучше умереть, чем рисковать быть связанными с тобой обетом крови. Но я настолько хорошо их чувствую, будто они и так принадлежат нашей линии крови.
– Интересно и неожиданно. Ты уверена, что они к ней не принадлежат?
Я сделала глубокий вдох, выдохнула, сосредоточилась и попыталась на эту тему подумать, ощутить то, что ощущала. И открыла Жан-Клоду это ощущение, чтобы он чувствовал вместе со мной. Перестала говорить, раскрывшись, чтобы он мог взять это ощущение прямо из моего разума.
– Я подумаю об этом.
Он чуть отодвинулся, слегка приподнял щиты.
– Ты о чем-то подумал, что мне должно не понравиться?
– У меня есть одна мысль, только и всего. Я хочу ее обдумать и спросить мнения некоторых старших, которым я больше всего доверяю, перед тем, как поделиться ею с тобой.
– Когда-то ты мне просто соврал бы.
– Когда-то, ma petite, ты бы не заметила, что я от тебя что-то скрываю.
– Я тебя знаю, – сказала я.
– Мы знаем друг друга, – ответил он. – Доверишь ли ты мне, чтобы я сохранил эту мысль про себя, пока не сочту, что готов ею с тобой поделиться?
– Я бы предпочла знать.
– Доверишь ли ты мне?
– Да, – вздохнула я. Но про себя подумала: «Я хочу знать» и снова оказалась у него в голове. Он меня осторожно отодвинул.
Мой наблюдательный пункт переместился и оказался не в самой его голове, а перед Жан-Клодом, чуть выше. Так бывало при этом дистанционном наблюдении, пока я с ним не освоилась, но сейчас это Жан-Клод меня чуть оттолкнул.
И улыбнулся мне – глаза кобальтовой синевы, такой истинной темной синевы, какой я ни у кого другого не видела. Глаза, потом черные кудри, рассыпавшиеся поверх поблескивающего красивого торса, крестообразный маленький шрам на груди, гладкий бугорок под пальцами. Как только я вспомнила физическое ощущение, сразу оказалась ближе, как при наезде камеры.
На этот раз он отодвинул меня более решительно, и уже не улыбался, на меня глядя. Я знала, что он видит меня в этом темном переулке, как и я видела его элегантный кабинет.
– Ты сказала, что мне веришь.
– Я верю.
– И все-таки напираешь, все-таки ищешь, где край.
Я пожала плечами:
– Прости, я не нарочно.
– Не нарочно, но все-таки ты это делаешь, ma petite.
Я снова пожала плечами:
– Нельзя же осудить человека за попытку?
– Можно, – ответил он. – Je t’aime, ma petite.
– И я тебя люблю, Жан-Клод.
Он закрыл между нами связь, крепко и плотно прикрыл свою метафизическую дверь. Он о чем-то подумал, и если бы я настаивала, мог бы мне сказать. Но я усвоила, что когда Жан-Клод мне говорит, что лучше мне чего-то не знать, обычно он оказывается прав. Неведение – не блаженство, но и знание – тоже не оно. Иногда, бывает, знаешь больше, но это не делает тебя счастливее.
Я услышала кого-то за собой, обернулась и увидела у входа в переулок Зебровски.
– Он в новостях увидел?
– Что? – спросила я.
– Тела.
Я заморгала, стараясь полностью вернуться в собственную голову, в собственное тело. Кончиками пальцев уперлась в холодные шершавые кирпичи, и это помогло.
– Ты как? – спросил он.
– Нормально, – ответила я.
– Я тоже Кэти позвонил.
– Она видела новости?
– Нет, но дети видели.
Я скорчила сочувственную гримасу.
– Сочувствую, Зебровски. Нелегко это.
– По телевизору показывают все тела под простынями, заляпанными чем есть, и говорят, что убиты двое полицейских, но их имена не оглашаются до тех пор, пока не известят родственников. Это, конечно, превосходно, но остальные родственники с ума сходят.
Я подумала над его словами, но почти все мои «бойфренды» могут почувствовать, что я жива. Или они почувствовали бы, если бы я погибла. Но я изо всех сил ставила щиты, чтобы они не лезли мне в голову. Я недвусмысленно объяснила, что все они должны держаться от моей головы подальше, когда я работаю на месте преступления. И изо всех сил старалась не делиться с ними данными идущего следствия. Это очень непросто для нас – иметь тайны друг от друга, но это необходимо. Не только ради конфиденциальности полицейской работы, но еще и чтобы они не видели тех ужасов, что вижу на работе я. Мне не хочется и не нужно делиться этим аспектом моей работы. Иногда, когда у меня бывают кошмары, они эти ужасы замечают мельком, если мы спим рядом. И когда я работаю над каким-нибудь по-настоящему жутким случаем, некоторые мои любовники предпочитают спать отдельно. Я их не виню, хотя поймала себя на том, что бойскаутские очки им за это снимаются. Предпочитаю тех, кто может принять меня целиком, а не по частям.
Так надо мне звонить домой? Наверное. Вот черт!
– Что это ты так нахмурилась? – спросил Зебровски.
– Я сообщила Жан-Клоду, но не сказала ему, чтобы информировал остальных.
– А это не автоматом?
– Не обязательно. Старые вампиры вообще не очень охотно делятся информацией.
– Тебе надо поговорить с этими вампирами прямо сейчас. Если хочешь звонить кому-то из своих ребят, то побыстрее.
– Спасибо, Зебровски.
– Ага, только на этот раз ты уж выбери того, кто наверняка расскажет остальным.
– Значит, Мика, – ответила я, уже выуживая телефон.
– Привет от меня мистеру Каллахану.
– Непременно.
– Ты до сих пор телефон не доставала.
Я посмотрела на телефон, как будто он только что в руке появился. Смутно поняла, что Зебровски предполагал, будто я уже по нему говорила. Я не сообразила: тот факт, что телефон достала только сейчас, можно было скрыть.
Он замотал головой, помахал рукой:
– Мне не надо знать. Потому что, если бы я знал, что ты можешь говорить с Жан-Клодом без телефона, это как-то нарушило бы неприкосновенность места преступления. Но сейчас уж давай по телефону, ладно?
Я кивнула, держа телефон в руке.
– Как прикажешь.
Номер Мики я выбрала из списка избранных, телефон сам его набрал. Мика – леопард-оборотень, а не вампир, а оборотни мыслят более современно. Можно бы подумать, что должно быть иначе, но вот так. Вампиры не люди и не животные, они – вампиры. И как бы ни любила я Жан-Клода, я знала, что это правда.