Поцелуй Мистраля - Страница 3

Он нащупал мою руку и поглаживал ее вверх-вниз – нервный жест, среди нас обычный. Ему не нравилось, когда я молча на него смотрела. Он лежал бок о бок со мной, и сила Богини и Бога наверняка задела его краем. Окружившие постель мужчины точно что-то ощутили – по ним видно было. Дойл повторил вопрос:

– Что случилось, принцесса Мередит?

Я повернулась к капитану моей стражи, моему любовнику. Лицо такое же черное, как плащ, что был на мне во сне, – или как щетина кабана, что убежал в снега и вернул на землю весну. Мне пришлось зажмуриться и выровнять дыхание, чтобы хоть так избавиться от впечатлений сна. Вернуться в «здесь и сейчас».

А потом я выпутала руки из простыней.

Правой рукой я сжимала кубок, вырезанный из рога – древнего, пожелтевшего от времени рога, в золотой оправе с символами, которые теперь мало кто узнал бы за пределами волшебной страны. Я думала, что в левой руке окажется белый нож, но ошиблась. Рука была пустая. Я секунду на нее таращилась, а потом взяла кубок обеими руками.

– Бог мой, – прошептал Рис. Шепот получился необычно громким.

– Да, – сказал Дойл. – Вот именно.

– Что он сказал, отдавая тебе кубок?

Это спросил Эйб. У него на волосах цвета шли полосами – светло-серый, темно-серый, черный и белый, – отдельные, несмешивающиеся пряди, словно их окрасили в лучшем салоне, вот только никто их не красил. Глаза у него были серые: хоть и темнее, чем обычные человеческие глаза, но не слишком чуждые. Одень его в готский прикид – и хоть сейчас на сцену любого клуба.

Он смотрел с непривычной серьезностью. Пьяница Эйб потешал двор столько лет, что я и не упомню. Но сейчас передо мной будто стоял кто-то другой с тем же лицом – напоминание о том, кем он был когда-то. О том, кто думал, прежде чем заговорить; о том, кто знал другие радости, кроме вечных пьянок.

Он с трудом сглотнул и спросил опять:

– Что он сказал?

Теперь я ответила:

– Пей и веселись.

Эйб задумчиво и печально улыбнулся.

– На него похоже.

– На кого? – спросила я.

– Это был мой кубок. Мой атрибут.

Я подползла к краю постели, встала на колени и протянула ему кубок обеими руками.

– Пей и веселись, Аблойк.

Он покачал головой.

– Я не заслуживаю милости Бога, принцесса. Я ничьей милости не заслуживаю.

Меня вдруг озарило – не видение, просто уверенность.

– Тебя не за соблазнение чужой подруги изгнали из Благого Двора. Тебя прогнали потому, что ты лишился силы, а раз ты не мог уже веселить двор вином и пирушками, Таранис тебя выставил.

У него на ресницах задрожала слезинка. Аблойк стоял передо мной прямой и гордый, каким я никогда его не видела. Я никогда не видела его трезвым, не под воздействием вина или наркотиков. Но он – бессмертный сидхе, а значит, ни наркотики, ни алкоголь не могли погрузить его в забытье. Напиться он мог, потерять память – нет. Мог себя одурманить, но настоящего забытья ему никакой наркотик дать не мог.

Он кивнул наконец, и слеза скатилась у него по щеке. Я поймала слезинку кубком. Капля словно устремилась на дно кубка, побежала много быстрей, чем под действием земного притяжения. Не знаю, видел ли это кто-то еще, но мы с Эйбом оба смотрели, как капля бежит по стенке кубка. Слеза скользнула по темному изгибу дна – и кубок вдруг наполнился жидкостью, она ключом рванулась вверх из закругления рога.

Темно-золотая жидкость наполнила кубок до самых краев, и в воздухе разлился аромат ягод и меда, смешанный с острым запахом алкоголя.

Руки Аблойка накрыли мои, точно руки Бога в видении. Я подняла кубок, и когда губы Аблойка коснулись края, сказала:

– Пей и веселись. Пей – и будь моим.

Он помедлил секунду; в серых глазах я видела ум, на который раньше не замечала даже намека. Он заговорил, скользя губами по краю кубка. Он хотел отпить, я чувствовала нетерпеливую дрожь его рук.

– Когда-то моим господином был король. А когда я не смог больше играть роль придворного шута, он меня прогнал. – Дрожь в руках уменьшилась, словно с каждым словом он чувствовал себя уверенней. – Потом мной повелевала королева. Она всегда меня терпеть не могла и показывала это каждым словом и поступком, не оставляя тени сомнений.

Руки у него согрелись и держали мои ладони ровно и твердо. Темно-серые с черным проблеском внутри антрацитовые глаза смотрели на меня.

– Никогда моей госпожой не была принцесса, но я тебя боюсь. Боюсь того, что ты мне сделаешь. Что ты заставишь меня делать с другими. Я боюсь одним глотком привязать себя к твоей судьбе.

Я качнула головой, но не отвела взгляда от его глаз.

– Я не привязываю ни твою судьбу к моей, ни мою к твоей, Аблойк. Лишь предлагаю глотнуть силы, что прежде была твоей. Стань тем, кем был когда-то. Не я даю тебе этот дар, это кубок Бога, кубок Консорта. Он дал его мне, он повелел предложить тебе напиток.

– Он говорил обо мне?

– Не о тебе конкретно, но он повелел мне отнести кубок стражам. Богиня велела мне найти вам иную пищу. – Я нахмурилась, не зная, как объяснить то, что я видела, что делала во сне. Логичные и стройные в голове видения теряют убедительность, когда пытаешься их передать.

Я попыталась выразить словами то, что понимала сердцем:

– Твой только первый глоток, а будут еще другие. Отпей, и посмотрим, что будет.

– Боюсь, – прошептал он.

– Бойся, но пей, Аблойк.

– Ты не презираешь меня за мой страх?

– Только те, кто никогда ничего не боялся, могут презирать других за чувство страха. Хотя я думаю, что те, кто ничего в жизни не боятся, – или врут, или лишены воображения.

Тут он улыбнулся, а потом даже рассмеялся, и в его смехе я уловила отзвук смеха Бога. Частица прежней божественности Аблойка веками сохранялась в этом кубке. Тень его прежней силы ждала и наблюдала. Наблюдала – и ждала того, кто найдет путь сквозь видение к холму на границе зимы и весны, на краю тьмы и рассвета, к грани, где соприкасаются смертность и бессмертие.

Я улыбнулась в ответ на его смех, и хор мужских смешков по всей комнате меня поддержал. Такой смех заразителен. Кто-то смеется, и ты невольно смеешься с ним вместе.

– Ты только держишь кубок в руке, – сказал Рис, – а я уже смеюсь с тобой вместе. Ты сотни лет не мог так смешить.

Страж повернулся к нам мальчишески красивым лицом со шрамами на месте одного трехцветно-голубого глаза.

– Пей, и узнаем, много ли осталось от того тебя, – или не пей и оставайся тенью и предметом шуток.

– Посмешищем, – сказал Аблойк.

Рис кивнул и подошел к нам. Белые кудри спадали ему до пояса, одевая самое мускулистое тело в королевской страже. Правда, он был и самым низеньким из стражей – чистокровный сидхе всего в пять футов шесть дюймов ростом, неслыханное дело.

– Что тебе терять?

– Я должен попытаться. Должен взять себя в руки. – Аблойк смотрел Рису в глаза так же пристально, как только что смотрел на меня, – словно от того, что мы скажем, зависело все на свете.

– Если тебе только и нужно, что очередная бутылка или пакетик порошка, – отступи. Отойди в сторону и уступи кубок другому.

Лицо Аблойка исказилось страданием.

– Это мой кубок. Часть меня прежнего.

– Бог не назвал твое имя, Эйб, – напомнил Рис. – Он велел ей передать кубок, но не сказал кому.

– Но он мой!

– Только если ты его примешь. – Рис говорил тихо, хоть и отчетливо, и с таким участием, словно страхи Эйба были ему понятны много лучше, чем мне.

– Он мой, – повторил Эйб.

– Так пей, – сказал Рис. – Пей и будь весел.

– Пей и будь проклят, – огрызнулся Эйб.

Рис тронул его за руку.

– Нет, Эйб. Повтори и попытайся поверить: «Пей и будь весел». Я чаще, чем ты, видел, как возвращались к силе. Твое отношение на это влияет или может повлиять.

Аблойк шагнул назад, но я поднялась с кровати и встала перед ним.

– Ты все сохранишь, чему научился за долгие годы печали, но вернешься к себе. Станешь прежним собой, но старше и мудрее. Дорогой ценой доставшаяся мудрость зря не пропадет.