Поцелуй или смерть - Страница 29

– Откуда ты знаешь, что я причиню тебе зло?

– Я это вижу по твоим глазам. – Галь умоляюще посмотрела на него. – Я уеду с тобой, Барни.

– Куда?

– Куда захочешь.

– А на какие шиши? На те восемьдесят семь тысяч, которые я дал тебе для своей матери?

– Ты не давал мне денег.

– Это говоришь ты. Но мне позволь утверждать обратное.

Андре со стоном начал подниматься.

– Андре, защити меня! – умоляла Галь. – Барни собирается меня убить.

Менделл стоял у полированного стола, опираясь руками о столешницу.

– Нет, – спокойно ответил он.

Менделл хотел отодвинуть лампу, но толкнул ее слишком сильно, и она упала и разбилась, как его несбывшаяся мечта. Взгляд Менделла перешел от светильника к Галь.

– Нет, – повторил он. – Все, что я могу, – это сделать тебе больно. Галь, почему ты так боишься меня? Что ты такого натворила, малышка? – Он снова пошел в обход стола.

– Андре! – завопила Галь.

Андре снова встал на ноги с щипцами в руке. Менделл подошел и забрал их у него.

– Не вмешивайся, дружок, мы с тобой объяснимся позднее. А сейчас происходит объяснение между мной и моей женой.

Находясь в полубессознательном состоянии, Андре снова попытался взять щипцы, но Менделл отстранил его.

– Будь умницей, не болтайся под ногами и успокойся. – Он вспомнил старые привычки, поставил Андре на ноги и затем одним ударом снова уложил его. – Убедительно прошу вас, дорогой, полежите.

Менделл довернулся к столу. Двери, выходящие в холл, были широко распахнуты. Галь убежала. Барни прошел в холл. В музыкальном салоне горел свет. В тот момент, когда он прислушался, его взгляд упал на качающуюся тяжелую портьеру. Сделав несколько шагов, Менделл откинул ее и уперся руками в дверь, очень массивную и выполненную из одного куска дерева. Резьба на двери причинила ему боль, и он потер себе руку.

– Галь, не заставляй меня взламывать эту дверь. Я не причиню тебе зла. Я всего-навсего хочу поговорить с тобой.

Галь не отвечала. Менделл отступил на шаг, напряг мускулы. Потом он снова приблизился к двери и услышал, что Галь в другом конце комнаты набирает по телефону какой-то номер. Прижав ухо к двери, он прислушался.

– Говорит миссис Менделл, – прошелестел голос Галь. – Вы знаете Галь Эбблинг... – Появилось ощущение, что она плачет. – Да, сержант, дочь Джона Эбблинга. Большой дом на Драйв. Я хочу сообщить вам об убийстве, кроме того, мне необходима ваша помощь, очень необходима... Мой муж окончательно сошел с ума и хочет убить меня. Да, я заперлась в музыкальном салоне. – Голос Галь становился все пронзительнее. – Сейчас он пытается взломать дверь. Нет, здесь нет никого, кто бы защитил меня. Шофер попытался это сделать, защитить меня и моего отца, но он теперь лежит без сознания. Да, вы его знаете. Это Барни Менделл, чемпион по боксу. Именно тот, о котором пишут все газеты, который убил девушку в Чикаго... Да, это так, сержант. Он провел два года в клинике для сумасшедших, и его выпустили лишь позавчера. Спасибо, сержант, я буду ждать. И прошу вас, приезжайте побыстрей.

Телефон звякнул, когда Галь положила трубку.

"Шлюха, – подумал Менделл, – маленькая грязная шлюха".

Действия Галь оборачивались для него большими сложностями. Он – всего лишь поляк из квартала возле скотобоен и с диагнозом сумасшедшего, а она – из фамилии Эбблингов. "Да, сержант, дочь Джона Эбблинга. Большой дом на Драйв". Дочь покойного Джона Эбблинга...

Менделл в последний раз бросил взгляд на дверь и поглубже натянул на голову шляпу.

– До свиданья, малышка! – пробормотал он, застегнув пиджак слева направо, вышел из дома через заднюю дверь и прошел по покрытой снегом аллее к гаражу.

В Чикаго тоже шел снег. Большим снегоуборочным машинам досталось очень много работы на Уотер-Драйв, на бульварах, на трамвайных рельсах и вообще на всех улицах города. Менделл остановил машину Эбблингов, не доезжая двух кварталов до дома матери. Несмотря на то что было очень рано, на тротуаре, покрытом снегом, виднелись следы людей. Небольшие группки прятались в парадных и подворотнях от ветра в ожидании трамвая. Они ехали на работу, чтобы было чем заплатить за еду, за квартиру, за газ, купить себе ботинки, одежду, перчатки... Менделл медленно шел по холодной улице. В большинстве кухонь уже горел свет, в других комнатах свет зажигался на его глазах. Ледяной воздух пропитывался запахом жареного бекона, лука и кофе. Соседские дети вылепили снежную бабу в маленьком дворе дома его матери. Способы делания снежных баб не менялись. На них всегда были надеты старые шляпы, они всегда курили прогоревшие старые трубки, у них всегда были кусочки угля вместо глаз. Менделл щелчком отправил сигарету в снежную бабу и пошел по белому снегу к дому. На тропинке виднелись следы молочника, толстый слой снега лежал на бутылках молока и сметаны.

Менделл забрал бутылки, поднялся по лестнице и тихонько постучал в дверь Дойлов. Потом он снова постучал и, не получив ответа, попытался открыть дверь. Это ему удалось, и он вошел в темную и теплую кухню. Здесь ничего не изменилось. Розмари редко запирала дверь на ключ, только когда оставалась одна. Ведь два ее брата служили в полиции.

Маленький дом спал. Менделл ногой закрыл дверь и поставил бутылки с замерзшим молоком на стол, покрытый клеенкой. Потом он замер, вглядываясь в темноту и пытаясь вспомнить, где спали Джон и Пат – в передней комнате или в дальней. Ему хотелось поговорить с Патом, но и Джон устроил бы его. Дальше Барни решил не ходить. Когда они покинут этот дом, то отправятся в полицейский участок к инспектору Карлтону. Но до этого Менделл хотел иметь полную ясность о своем деле, хотел иметь друга по другую сторону закона. Он желал, чтобы кто-нибудь знал и его версию происшедшей драмы.

Сидя в темноте маленькой кухни, Менделл пытался успокоиться и привести мысли в порядок. Его обвинят в двух убийствах, а может быть, и в трех. С его диагнозом сумасшедшего, с Галь, бессовестно лгавшей полиции в Лайк-Форест, его, вне сомнения, обвинят в этих преступлениях. Может, его казнят, а может, только пожизненно заточат в сумасшедший дом. Но, что бы там ни было, ему хотелось повидать Пата, Джона, Розмари, Джоя Мерсера и свою мать. Он хотел, чтобы они знали, что он – не последний негодяй...

Барни открыл дверь дальней комнаты.

– Пат, – тихо позвал он, – Джон!

– О, это ты! – села на кровати Розмари. – Я слышала, как кто-то возится на кухне, и думала, что это кто-то из моих братьев.

В этот момент зазвонил будильник. Розмари откинула одеяло, встала и босиком прошлепала к окну, открыв его и нажав по дороге на звонок будильника. Потом она зажгла свет и, поежившись от холода, посмотрела на Менделла.

– Барни, что ты здесь делаешь в шесть часов утра?

Менделл вспомнил, что он в шляпе, и снял ее.

– Сожалею, – ответил он, – но я ошибся дверью.

– Я тебя спрашиваю, Барни.

– Я хотел сказать кое-что Пату.

Розмари взяла свой зеленый халат, висевший на стуле возле кровати, и надела его поверх ночной рубашки.

– Что именно?

– Я не сумасшедший, – ответил ей Менделл, – и никогда им не был. И я женат на шлюхе.

Розмари откинула прядь волос, упавшую ей на глаза.

– И когда ты это понял?

– Этой ночью.

– И теперь ты пришел поплакаться?

– Да.

– В шесть часов утра? – Она застегнула молнию на халате и, сидя на кровати, нашарила на полу свои туфли. – Лучше бы ты вышел отсюда, Барни. Пат вчера вечером не работал. И если он или Джон проснутся к увидят тебя в моей комнате...

Но Менделл уже переступил порог опасности.

– Полагаю, что смогу им объяснить.

– Тогда начни это сразу же, старина, и побыстрей, – проговорил позади него из темной кухни Джон Дойл.

– Доброе утро, Джон! – произнес Менделл, не оборачиваясь.

Сильная рука схватила его за плечо.

– Ты слышал, что я сказал? Говори и побыстрей! Ты сам, Барни, на это напрашиваешься. И уверяю тебя, что ты получишь то, что заслужил. Что ты тут делаешь?