Поцелуй или смерть - Страница 12

– Да, конечно, ма. – Менделл закурил сигарету.

Он встал. Он не мог пойти к Галь, но он имел право запросто, по-соседски, зайти к Розмари. Он мог поговорить с Патом. Тот сумел бы растолковать, что Барни делать дальше, даже если Розмари утверждает, что Пат собирается набить ему морду. Морду! Забавно!

Мать проводила его в прихожую и посмотрела, как он складывает пальто.

– Спасибо за цветы и конфеты, Барни. Но я прошу тебя, поскорее возвращайся!

– Да, конечно, – пообещал Менделл. – И в следующий раз я приведу с собой Галь.

– Это будет очень приятно для меня, – ответила мать.

Менделл знал, что лжет, и мать знала это. Его мать и Галь никогда не встречались, и он сомневался в том, что они когда-нибудь познакомятся. У его матери и Галь не было ничего общего, кроме пола. Привести сюда, к бойням, Галь – только поставить в неловкое положение их обеих. Менделл секунду постоял на площадке, потом пересек небольшое пространство между домом матери и соседними домами. Очень холодно. Высокий ирландец с красным носом и черными волосами, одетый в синие брюки и толстый серый свитер, ответил ему, когда он постучал в дверь черного входа дома семьи Дойл.

– А, это ты! – протянул Пат Дойл. – Что тебе надо?

– Войти! – ответил Менделл.

Барни оттолкнул Пата и прошел на кухню. Она была такой же теплой, как и кухня матери, и в ней пахло жареным мясом. Дойл закрыл дверь и прислонился к ней.

– Ты – проклятый подонок, Барни. Я это тебе говорю.

– Не надо, Пат, пожалуйста, – попросила Розмари, с испуганным видом стоящая у плиты. – Прошу тебя.

Пат издал глухое ворчание.

– Согласен, но только ради тебя.

Пат сел за стол, и Менделл с грустью посмотрел на своего старого товарища.

– Что все это означает?

– Ты не знаешь?

– Нет, – Менделл положил свое пальто на один из стульев, а поверх него шляпу, запачканную кровью. – Розмари объяснила, что ты собираешься набить мне морду, – продолжал он. – Почему?

– Скажу. Присаживайся, – Дойл указал ему на стул и подвинул локтем бутылку виски, стоящую на белой скатерти. – 403 Можешь немного выпить. В такой день, как сегодня, я предложу выпить и собаке.

Менделл присел на краешек стула.

– Нет, спасибо. Я уже напился вчера.

– Да, полиции это известно. – Дойл отрезал кусок мяса и положил его в рот. – Но, может, ты слишком большой сноб, чтобы пить со старыми товарищами?

Менделл налил себе виски, которого ему не хотелось, и проглотил его.

– Может, я и ошибаюсь, но до того момента, как тебя увезли, ты смотрел на нас очень даже свысока, не так ли, Барни. У тебя не было времени для старых друзей, а?

– Согласен, возможно, у меня немного закружилась голова, – яростно защищался Менделл. – Хотелось бы знать почему? Может, потому, что я начал получать большие премии. До этого самыми крупными заработками в жизни у меня были те, которые я получал в армии.

Дойл казался удивленным.

– Ты не единственный очутился в такой ситуации! – Он придвинул бутылку с виски и налил себе. – Кстати, в память прежних дней прими совет, Барни. Возьми-ка немного денег из отложенных тобой и поищи себе адвоката. Знаменитого адвоката!

"Полиция позволила этому Куртису увезти меня, но под залог, – вспомнил Менделл. – Карлтон и Рой недовольны. Так что ничего удивительного, если с минуты на минуту меня снова отведут в полицию, чтобы заточить в тюрьму по обвинению в убийстве".

Розмари начала плакать.

– Но я не убивал этой девчонки, Пат, – запротестовал Барни. – По крайней мере, я в этом уверен.

Дойл снова отрезал себе кусочек мяса.

– Да, конечно, я знаю. Я читал твое объяснение. Ты утверждал, что попрощался с ней на углу Рандольф и Дорберн. Но я видел фотографию этой девушки, совсем голой, на плитках пола твоей ванной.

Менделл заметил, что снова начал потеть. Это от страха. Он налил себе еще стакан, но не выпил его. Собственное тело казалось ему баллоном, который должен взорваться на этой кухне. Ему нужно сказать кому-нибудь, что Куртис умер. Он обязан сообщить о выстрелах, которые производили по нему.

– Послушай, Пат... – начал он.

Но Дойл уже продолжал:

– Зачем отказываться от этого, Барни? Мне сказали, что инспектор Карлтон обнаружил совершенно очевидные вещи. Так что, если у тебя руки чисты, как ты утверждаешь, ты прыгнул на малышку, а потом ударил ее слишком сильно, по ошибке...

– Нет, я этого не делал! – Менделл вскочил на ноги.

– Но кто-то же должен был сделать это?

– Согласен, кто-то сделал, но не я!

У Менделла опять защипало в глазах, словно их засыпало песком. Он держался сколько мог, но теперь уже невозможно выносить, что на него смотрят, как на дерьмо. Он не спал с этой Вирджинией Марвин! Он не убивал ее! Пьяный или сумасшедший, но мужчина всегда помнит о таких вещах!

Барни взял свое пальто со стула.

– Сожалею, что заглянул к вам, я не должен был делать этого. Я считал, что мы друзья. А что тебя так возмущает? Ты ревнуешь? Ты злишься, что один парень из нашего квартала поймал удачу за хвост и женился на девчонке, папаша которой набит деньгами?

Лицо Дойла покраснело. Менделл надел шляпу на голову.

– Идите вы все к черту, кроме Розмари! Вы изводите меня, в том числе и Джой Мерсер. Я вам ничего плохого не сделал, а вы поносите меня, как падаль, ругаете меня всеми словами. Да, я силен в мордобое, но я осторожный парень, я – мошенник со скотобойни, которому небольшой успех на ринге вскружил голову. Почему бы мне не быть о себе хорошего мнения? Я наверху лестницы, рядом с лучшими парнями моего времени. Я заработал достаточно денег своими кулаками. Костюм мне стоил сто пятьдесят долларов, а на свои ботинки я потратил восемьдесят.

Дойл так сильно сжал стакан с виски, что фаланги его пальцев побелели.

– Очень хорошо, так же как и то, что однажды – это было очень-очень давно – ты подарил своей матери радиоприемник и телевизор за шестнадцать сотен долларов. Но уже два года старушка живет тем немногим, что у нее осталось, и тем, что мы, соседи, могли ей дать.

– Что это ты говоришь?! – воскликнул Менделл.

Дойл встал и подошел к нему.

– Ты хорошо все расслышал. На протяжении двух лет твоя мать жила тем, что у нее осталось, и тем, что мы, соседи, могли ей дать. А почему? Потому что ты – негодяй, Барни! Потому что, когда перед тобой встала самая серьезная проблема в жизни, ты отступил.

– Что ты хочешь этим сказать? – задыхался Менделл.

– Потому что, я понял это со слов Розмари; – ответил Дойл, – ты захватил свою жену с поличным, но у тебя не достало мужества признать, что она тебя одурачила. Ты согласился признать ее версию. Ты согласился считаться сумасшедшим и позволил заточить себя в психбольницу до тех пор, пока она снова не захочет тебя видеть. А потом, ты не мог больше ждать, ты подобрал курочку на Рандольф-стрит, чтобы доказать себе, что ты мужчина.

– Это ложь, наглая ложь! – воскликнул Менделл.

Он выдал прямой в голову Дойла. Тот дал руке пройтись над его плечом и ударил сначала правой, потом левой в живот Менделлу. Удары заставили Менделла отступить, дыхание его прервалось. Дойл наступал на него, тяжело переставляя ноги и нанося Барни удары.

– Со мной это не пройдет, Барни. Я каждый день имею дело с людьми, которые намного сильнее тебя.

Упершись спиной в стену, Менделл поднял свою знаменитую левую, которая выиграла так много боев, и дал ей упасть. Он не хотел зла Дойлу, не хотел посылать его в нокаут, он мечтал лишь об одном – влезть в какую-нибудь дыру, в которой он, наконец, смог бы поплакать. Он вытер нос обшлагом рукава. Это было максимум того, что он мог сделать, чтобы не заплакать перед Розмари и Патом. Ничего удивительного, что Джой поносил его, ничего удивительного, что Пат презирал его.

За скотобойнями существовало лишь одно правило поведения – мужчина должен выпутываться сам! Он мог пьянствовать семь ночей в неделю, мог играть в покер или на бегах. Он мог подраться к разбить себе морду, мог шататься вместе с женщинами по кабакам или бродяжничать. Но он должен был пойти в понедельник утром на работу, даже на костылях. Он должен был заработать свой хлеб, выклянчить или украсть, он обязан был сделать так, чтобы на столе была еда. И он не должен тратить деньги до тех пор, пока не будут оплачены жилье и газ.