Побег из жизни - Страница 27

— Ну что же ты, продолжай, продолжай. Не знаешь небось как дальше. Придется подучить как следует. Да и крестишься не так. Тремя крестишься. А тут надо двумя. Придется подработать.

— А за кого молиться? — полюбопытствовал Савченко.

— Не за кого, а с кем. Это, конечно, пока только версия. Думается мне наш покойник Николаев портреты не зря развозил.

— Так ведь разве узнаешь, куда и кому он их возил?

— Про все, конечно, не узнаем. Но некоторые следы у нас имеются. Хотя бы те, которые известны Геннадию Малову.

Несколько вечеров просидел Андреев, вычерчивая схемы маршрутов Николаева, которые по памяти пытался восстановить Геннадий. Все выглядело как и там, в Нижнем Тагиле. Николаев действительно брал заказы и развозил портреты. Но одна поездка насторожила Андреева. Геннадий мимоходом сказал: «Николаев даже к староверам ездил».

— К староверам, — повторил Андреев и поставил в угол клюшки. — Да еще отвез им порядочную пачку портретов. Неужто все староверы вдруг решили запечатлеть свои личности? Что-то здесь не так. Тем более что у староверов фотография в грешных делах значится.

— Так, значит, к ним закинуть шайбу, к староверам?

Андреев серьезно кивнул. Пояснил:

— Дом, в который ездил Николаев, как выяснилось, принадлежит некоему Евлампию Елкину. По словам окружающих, действительно религиозному фанатику, ревностно вербующему молодежь. По праздникам он обычно посещает службу в старообрядческом соборе. Особенной чертой его религиозного фанатизма является вера в исцеление при помощи божественных сил. Так сказать, религиозная терапия.

В один из воскресных дней Савченко отправился в старообрядческий собор. Среди женщин в платочках, чуть выдвинувшись вперед, поближе к алтарю, стоял длиннобородый старик с непокрытой седой головой. Он внимательно слушал проповедь священника, хотя не разбирал всех слов, и истово крестился. Его беспокоило смутное чувство недовольства. Он сердито поглядывал маленькими глубоко запавшими глазками на женщин, как ему казалось, рассеянно глазевших вокруг. Они перешептывались и мешали ему как следует сосредоточиться на молитве. Вот они опять зашелестели, задвигались. Вперед протиснулся парень и встал перед стариком, загородив своей спиной алтарь и священника. Старик хотел рассердиться, и его маленькие глазки злобно сверкнули, но, вспомнив, где находится, он сдержал раздражение и снова стал молиться, прося бога простить ему прегрешенья: «А коли он истинно от брата, значит, грешен твой раб, господи, а коли от лукавого — значит, твой раб с твоим именем на устах устоял против силы его». Молящиеся крестились. Парень крестился тоже, продолжая мешать стоявшему позади него старику смотреть вперед. Но теперь старик не сердился. Молитва успокоила его, и он уже с одобрением разглядывал парня, погруженного в молитву. После службы они вышли вместе.

— Вот радуюсь солнышку, гляжу на него и радуюсь и благодарю всевышнего, — доверительно сказал парень обращаясь к старику. Его румяное круглое лицо и впрям сияло лучезарной улыбкой. Простодушно глядели голубые глаза. Он доверчиво поведал свою историю. Много лет был слепым. Еще в детстве потерял от хвори зрение. Доктора лечили — не помогло. Так и пребывал во тьме. Но вот недавно нашелся добрый человек, посоветовал помолиться. Помолился от души, приснился ему сон. Будто явился к нему ангел небесный и сказал одно слово: «Молись...» А креститься велел двумя перстами. Потому что три есть не что иное, как кукиш. Он внял гласу ангела. Помолился, как тот велел, — и вот прозрел. Дальше он рассказал, что, прозрев, покинул город, в котором проживал, и поехал к дяде под Москву, но того не нашел. Пока ночует на вокзале. Но все равно никакие испытания не лишают его радости зреть мир божий. Они не заметили, как дошли вместе до остановки, сели в троллейбус и доехали до автобусной станции, где останавливались загородные автобусы. Старик пригласил понравившегося ему малого, чудесно исцеленного молитвой, к себе домой. Малый понравился не только старику, но и его дочке Наталье, рыхлой неряшливой девице. Ее внимание стало неожиданной помехой для Савченко, зачастившего в гости к своему новому знакомому. Она выжидала минуты, когда отец отвлекался по своим делам, оставляя гостя одного, и немедленно являлась в горницу, кокетливо улыбаясь. Вскоре у Елкиных Савченко стали встречать, как своего. Первое время Савченко присматривался, не находя ничего любопытного для себя ни в разговорах с хозяином, ни в его окружении. Старухи, бывавшие в этом доме, вряд ли могли быть как-то связаны с тем Николаевым, ради которого Савченко находился здесь. Что же касается самого старика, то он действительно был похож на религиозного фанатика, каких уже немного можно встретить у нас нынче.

В доме Елкина Савченко не видел никаких портретов, кроме икон. Единственно, что привлекло его внимание, так это книга «Житие святых», лежавшая на столике в комнате Натальи. Хотя адрес типографии в ней не указывался, но как по орфографии, так и по полиграфическим особенностям Савченко понял, что книга печаталась за рубежом.

Вместе с Натальей читал он это «Житие». От Натальи же узнал Савченко, что ее дядя — брат отца — давно живет в Америке. Он духовного звания. Однажды Евлампий Елкин молился в соборе и познакомился с проезжим иностранцем, через которого отправил брату письмо. В нем Елкин писал о своей жизни, о церковных делах, писал, что крепнет вера и приобщаются к богу молодые. В воину Отечественную часто колокола звонили, и звон тот глубоко проник в людские души. Многие и крест нательный носить стали.

В прошлом году с ответным письмом от брата к Елкину пришел какой-то человек, который затем передал ему книги.

— Вначале отец очень обрадовался письму. Часть книг роздал верующим, а потом почему-то рассердился на своего нового знакомого и спрятал оставшиеся книги на чердаке. Нечистой силы испугался. Боится ее отец страшенно, — рассказывала Наталья. — А совпало это с тем, что за околицей утром кости нашли с копытами. Отец копыта нитками перевязал и в навоз зарыл. Сгниют в навозе, сказывал, и наваждение кончится.

Ненароком Савченко повел разговор с Евлампием про «святую» книгу, спросив, где достать такую, чтоб отвезти в подарок тетке.

К разговору этому Елкин отнесся двойственно. Ему нравилось религиозное любопытство Савченко, но что-то, видимо, раздражало старика при намеке на источник происхождения книги.

«Есть души чистые, господу верные, — бормотал он, одобрительно поглядывая на Савченко. — А тот пришел. Я, говорит, от брата. Ну, от брата — значит, заходи с миром. Мы все братья. Письмо привез.

— А от какого он брата? — спросил Савченко.

— От единоутробного моего, — отвечал Елкин.

— А отчего же сам брат не пришел?

— Далеко по воде, океану. А он говорит — от брата и письмо подает, — Елкин даже показал Савченко письмо. — Во второй раз на машине приехал. «Возьми, — говорит, — книжки божественные. От брата привез». Я возьму, если от брата, возьму. Взял. А потом господь умудрил. Увидел я рога незримые. Сомнение взяло. Все меня про мирское спрашивает. Нет, думаю, не от брата он.

— А письмо-то — от брата? — перебил Савченко.

— Письмо-то — от брата, да сам-то он вроде не от брата. Он про свое — а я про божье. Как про божье стану говорить — он все морщится да нетерпенье выказывает. Я взял да встретиться с ним в соборе наказал. Он пришел. Службу слушал. А я глядел за ним. Как сказал священник «Изыдите оглашенные», так он — топ, топ — и пошел из церкви. А я за ним. Вот тогда и сказал ему: «Не от брата ты!»

— А от кого же он? — спросил Савченко.

— От лукавого, — понизив голос, сообщил Елкин.

— И остави нам долги наши, яко мы оставляем должникам нашим. Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, — сказал Савченко.

Елкин смиренно вздохнул.

— Вразумлял я его, да не привел господь. Заходил еще. Я ему все толковал: «Крест целуй чаще! Молись! Душу спасай!» Хотел от его наваждения очистить, а он сердится. Ну, думаю, не изыдет бес. А недавно так совсем непристойное сказал, оборотень! Я ему как начал: «Не от брата ты», а он и говорит: «Не от брата я! Не от брата!» — «От кого ж?» — говорю. «От матери», — отвечает. «От какой, — говорю, — матери?» — «От разэдакой матери!» — изрек и ушел, осерчав.