Побег из жизни - Страница 22

«Как говорится — концы в воду, — думал Андреев. — Пожалели о безвременной кончине приемщика. Погиб, мол, человек нелепо, и забыли скоро о нем. Вот что нужно было Николаеву. Этого он добивался, когда звонил из Москвы. Сгинуть. Скрыться от всех. Не дотянуться к нему через Малова. Оторвался он от него. Не дотянуться и через Бубенцова, так как от того он тоже оторвался, и найти пока Бубенцова нельзя.

Почему возникла версия о гибели Николаева? Нашли шапку. Чья она — не известно. Прошло много времени до того момента, как в Нижний Тагил поступил запрос из Лагутвинска. Вспомнили о найденной шапке и установили, что она Николаева. Затем нашли папку с образцами портретов. Пришли к выводу, что погиб Николаев. Тело не нашли, да и не искали. Вначале не искали, не имея достаточных оснований. Затем не искали, так как было уже поздно. Ну, а Николаев? Он не утонул. Но и в комбинате больше не появился, а повел себя так, как будто бы он действительно погиб. То есть инсценировал свою гибель. Потом он приехал в Москву и опять-таки инсценировал перед Сугробовым распоряжение Сорокина о закрытии цеха. Действовал от имени Сорокина. Живой.

В связи со всем этим возникает множество вопросов. Почему Николаев пробыл в Нижнем Тагиле всего один день? Может быть, прикрываясь сбором заказов, он должен был встретиться с кем-нибудь из сообщников? Имеет ли какое-либо отношение к Николаеву Гузенко? И наконец, при каких неизвестных следствию обстоятельствах оказались у полыньи шапка Николаева и его папка с образцами портретов?»

— Ну, как тебе нравится этот мертвец, а, Савченко? — спрашивал Андреев. — Что теперь скажешь о следах на снегу от валенок? Выходит, Гузенко тут ни при чем? Верней, что он, во всяком случае, не является убийцей Николаева. Хорошо, что мы тогда не стали торопиться. А то сели бы в лужу с этими следами.

— И все-таки с этим Гузенко дело нечистое, — упрямился Савченко.

— Может, и так. Поживем — увидим. Он ведь у нас под наблюдением. А вот как быть с этим ожившим мертвецом? Где его искать?

Часто задумывался Олег над рассказом шофера. Человек отчаянно рвался к Родине с первых дней своей вынужденной разлуки с ней. Но его, как щепку, отбросило гигантской волной, обрушившейся на ее границы, и продолжало швырять и носить, как по океану, — всю жизнь.

Какая сила стремления к Родине чувствовалась в его рассказе!

Причем именно русские помешали ему вернуться. «Безродные», — так он их называл. А он сам, Рыбаков? Он теперь тоже, значит, безродный?

Впрочем, можно ли сравнивать? Его, Рыбакова, и этого шофера. Его и разных там безродных, замаравших себя враждебной деятельностью против Родины. Шофер был неправ, а он не успел объяснить, что не сотрудничал с врагами Родины и никогда не станет это делать. У каждого своя судьба, своя цель. Шофер, видно, хороший парень, но неудачник и на все смотрит со своей колокольни. Отсюда и пессимизм. У него уже нет будущего. А у Рыбакова будущее, как это говорят, с большой буквы. Стали бы американцы расходоваться на него, если бы это было не так. Еще тогда, в Москве, после одной беседы с Тейлором он подумал: «А вдруг это судьба? Его, Рыбакова, судьба?» А до судьбы шофера ему дела нет. Таких неудачников много. Хотя жаль парня, конечно.

Что он там говорил об этих из НТС? «От них не уйдешь». Это, по-видимому, потому, что в жизни натерпелся страху, а у страха глаза велики.

Шервуд, во всяком случае, пояснил: «Русские из НТС делают только то, что им велят. За это им платят. К вам это не имеет никакого отношения».

«Скоро я займусь настоящим делом, а сегодня пойду снова в то ночное кабаре, где был вчера и где поет обаятельная Ирэн».

И все же этот шофер здорово его расстроил. Может, и не будет больше родных полей и лесов. Это действительно тяжело. А может быть, у него все будет не так. Во всяком случае, дело не только в полях и лесах. Этот шофер просто раскис. Жаль, не сообразил Олег тогда дать ему совет, растерялся. Если он уж очень хочет вернуться на Родину, так почему не пойти в посольство и не потребовать защиты от всяких безродных? Ему, конечно, помогут. Уехал бы с женой и с детьми. Принял решение — так не останавливайся на полпути. Разнылся: «Приковал себя! Приковал! Навечно!» Рыбаков почему-то даже рассердился.

В ночном кабаре, несмотря на поздний час, было еще несколько свободных столиков. Олег заказал коньяк и осмотрелся. Публика была пестрая. Неподалеку сидел матрос в форме американского торгового флота. Огромный верзила. Он был уже навеселе. Две молодые девицы, яркие, броские, с двух сторон прижимались к нему, заискивающе улыбаясь. Он развлекался. Толстыми пальцами он поочередно заталкивал девицам за вырез платья долларовые бумажки. Ему это очень нравилось. Он каждый раз громко и довольно хохотал. Девицы тоже. Правда, деланно. Олег отвернулся. Он выжидательно смотрел на эстраду. Оркестр отдыхал. Ирэн не было.

Может быть, она сегодня вообще не будет? Но вскоре публика зааплодировала. Появилась Ирэн. Быстрой легкой походкой, грациозно и в то же время горделиво держа голову, она прошла к эстраде и замерла в признательном поклоне. Аплодисменты долго не утихали. Певица обводила зал взглядом, расточая обворожительные улыбки, и кланялась. Она повернулась в сторону Олега и на мгновение замерла. Взгляды их встретились. «Опять этот симпатичный парень здесь», — подумала Ирэн. Она вчера обратила на него внимание. Необычный. Вот и сейчас все шумят, а он нет. Смотрит на нее ласково, и только.

«Интересно, кто он?»

Сегодня она это выяснит. Ей недолго.

Полились звуки джаза. Ирэн пела шутливую песенку о поздней любви старого кота. Нежно, с придыханием, звучал в ее исполнении припев «Л’амур, л’амур, л’амур», напоминая призывное мурлыканье кошечки.

Она была очень хороша, Ирэн. Но все-таки, думал Олег, он пришел не ради нее. Ради Гали. Ради сходства Ирэн с Галей. Такие же волосы светлые. Такой же горделивый наклон головы. В присутствии Ирэн он как бы снова видел перед собой Галю. Заканчивая песню, Ирэн, с микрофоном в руках, перебрасывая длинный шнур, шла между столиками, исполняя уже низким голосом ответную реплику кота.

Ее приглашали к столикам. Ирэн подошла к тому, за которым сидела группа офицеров.

Слышно было, как офицеры спрашивали Ирэн, что она будет пить — коньяк или шампанское. Гарсон стоял наготове с бокалами и рюмками на подносе.

Вскинув театральным жестом руку, Ирэн крикнула: «Шампанского!» — и к ней потянулись руки с бокалами. Олег видел, как она, обходя гостей, пила шампанское, осушив несколько бокалов. Взглянув снова в сторону Олега, Ирэн неожиданно скрылась за дверью служебного помещения.

Вскоре она вновь появилась с большим ярким букетом роз. И снова шла между столиками, раздавая гостям цветы. Последнюю алую розу она, держа за стебель перед собой, понесла к столику, за которым сидел Олег. Все присутствовавшие восприняли это как очередной эстрадный экспромт. Смущаясь под взглядами гостей кабаре, Олег встал при ее приближении. Снова театральным жестом Ирэн воткнула стебель розы в карман пиджака Олега и, вскинув свою руку к его губам, которую он должен был поцеловать, села за его стол. Зал аплодировал.

Подавая ей бокал, Олег сказал:

— Вы, кажется, очень любите шампанское? Я предполагал, что вы можете подойти ко мне, и заказал целую бутылку.

— А почему вот уже второй вечер вы так в упор смотрите на меня? — спросила Ирэн, приняв от Олега бокал, и, не отпив, поставила его на стол.

— Видимо, труднее не смотреть на вас, — ответил Олег.

— А почему вы так плохо говорите по-французски? — снова спросила она, не отводя от него глаз. — Кто вы?

Он объяснил, что сам он русский, а французский язык изучает недавно.

Ирэн хотела что-то сказать, но страшный крик одной из девушек, сидевших с матросом, прервал ее. Все смотрели теперь туда. Ирэн окликнула сновавшего взад и вперед гарсона:

— Пьер, что там случилось?

— Этот тип прожег сигаретой платье на ее груди.