Побег из «Школы искусств» - Страница 19
Черноусов отложил гитару, поднялся и подошел к столу. Наталья вошла с подносом, на котором располагались две изящные крошечные чашечки с дымящимся кофе. Рядом, на прозрачной тарелочке лежали два бутерброда – столь же миниатюрных. Она поставила поднос на журнальный столик и улыбнулась Виктору.
– Прошу к столу! – ее улыбка выглядела бы достаточно искренней, если бы не тревожный взгляд, которым она время от времени скользила по его распухшей пожелтевшей скуле.
Черноусов забрался на диван с ногами и принялся за еду. Наталья что-то рассказывала – вполне отвлеченное, неважное: последние редакционные сплетни – но он никак не мог заставить себя слушать внимательно.
Она принесла хрустальную пепельницу, такую чистую, что казалось кощунством осквернить ее пеплом. Положила рядом пачку «Уинстона» и огорченно развела руками: – А вот зажигалку я забыла.
– Неважно, – Виктор поднялся с дивана и направился к своей одежде. – У меня есть.
Он вытащил из кармана джинсов зажигалку. Одновременно что-то упало на пол с глухим стуком. Наклонившись, он увидел свое удостоверение.
Черноусов раскрыл зачем-то его. В книжечке оказался еще какой-то листок. Черноусов развернул и прочитал: «Светочка, родная, здравствуй…»
– Что это? – спросила Наталья.
– Письмо, – пробормотал Черноусов. Ну да, он же вложил письмо в удостоверение и отложил в сторону… Потом они драпанули, все взяли, а удостоверение упало…
– Чье письмо?
– Одного покойника, – рассеянно ответил он. Наталья промолчала. Черноусов сел на диван, закурил и принялся читать. Вряд ли он ожидал обнаружить в нем разгадку безумной цепи недавних событий. Во всяком случае, насколько Виктор был в состоянии вспомнить, Светлана Василенко не придавала письму особого значения. Как она тогда сказала? «Личное письмо»? Похоже на то. Сплошные лирические отступления:
«…Помнишь, как мы втроем решили покататься на лыжах и полдня проторчали на вокзале…»
«… Вокзальные часы пробили…»
«… Я смотрю на жизнь, как на бесконечное ожидание на вокзале – сдаешь самое для тебя дорогое, воспоминания о последнем звонке, об этом пасмурно-радостном дне – собственном дне рождения – в автоматическую камеру хранения. И безуспешно пытаешься начать отсчет времени от конца к началу…»
– Модернист чертов, – разочарованно сказал Черноусов и отложил письмо в сторону.
Легкий ужин и состояние неожиданного покоя разморили его. Заметив это, Наталья принялась стелить постель, а он вышел на балкон выкурить сигарету.
Интересно, что же он теперь скажет Василенко? Дескать, извините, вашу дочку украли? А сопровождающий, получив по голове, не смог обеспечить надлежащий контроль? Ох-хо-хо, подумал Виктор, хорошенький мне предстоит разговор… Он оперся о балконные перила, глубоко затянулся. Сигарета пыхнула несколькими искрами. Тоже мне, «Уинстон…» Мэйд ин Кишинеу…
«А правда, – отстраненно удивился он, – почему это я совсем не беспокоюсь о судьбе очаровательной москвички? Ну, утащили и утащили»… Действительно странно: он почему-то был уверен, что ничего страшного с девушкой не случится. Во всяком случае, появление коварного Леонида Светлана восприняла с заметным облегчением.
«Они наверняка заодно, – решил Черноусов. – Значит, как-нибудь выкрутятся.»
Балкон выходил на вокзальную площадь. Виктор бездумно смотрел на башенные часы, слушал нескончаемый гул, напоминавший слабый рокот моря. Да, есть в вокзалах нечто такое…
У него участился пульс. Как же он сразу не обратил внимание обилие вокзальных воспоминаний, имеющееся в письме? Вокзал. Через каждые два абзаца – вокзал. Не может быть, чтобы случайно. Не может быть. Не…
Виктор медленно погасил сигарету. Спокойно, товарищ Черноусов, у вас фантазия богатая. Видите то, чего нет.
А почему нет? Если мисс Василенко приехала с конкретной целью – что-то получить от Софьи Яковлевны Левиной (а это подтверждается всей цепочкой событий), а получила лишь письмо, не логично ли предположить, что письмо содержит нечто важное – помимо лирических отступлений?
Черноусов вернулся в комнату и вновь взялся за потертый на сгибах листок. Теперь он читал, чувствуя, что где-то в вокзальных отступлениях должна быть подсказка.
И она нашлась. В предпоследнем абзаце письма:
«А теперь я смотрю на жизнь, как на бесконечное ожидание на вокзале – сдаешь самое для тебя дорогое, воспоминания о последнем звонке, об этом пасмурно-радостном дне – собственном дне рождения – в автоматическую камеру хранения. И безуспешно пытаешься начать отсчет времени от конца к началу…»
– Красиво завернул, – пробормотал Виктор, – ай да Израилевич, ай да искусствовед…
– Что с тобой? – встревожено спросила Наталья, стоявшая посреди комнаты в ночной рубашке.
– Ничего, ничего… Автоматические камеры хранения, железнодорожный вокзал. Что там дальше? «… последний звонок, пасмурно-радостный день… День рождения…»
Черноусов опустил письмо, задумался. А когда у него день рождения. Как он может это узнать? Звонить в ЗАГС, что ли? Он испытал чувство раздражающего разочарования. Казалось, еще чуть-чуть, и… Вот тебе и гениальная разгадка. Дешифратор-дефлоратор. День рождения. Регистрация рождения и смерти…
– Хо! – сказал он. – Хо-хо! Ай да я! – он замолчал.
«Мы же останавливались на кладбище, я смотрел на памятник, там были все эти даты. Вспоминай же, Виктор, вспоминай, от этого твоя жизнь зависит…»
Черноусов сжал голову руками и закрыл глаза. Что там было, на памятнике? Двенадцатое ноября… Нет, это дата смерти. А… Вспомнил.
Черноусов открыл глаза. Вспомнил. Он еще подумал тогда: не успел отметить день рождения, а ровно через неделю. Ровно через неделю. Значит, день рождения – пятое ноября. Год – сорок пятый.
Пять, одиннадцать… Тысяча девятьсот сорок пятый год.
– Хорошо, – пробормотал Черноусов, – очень хорошо…
Он взял ручку и записал цифры на салфетке. 5, 11, 1945… Что там еще?
«Начать отсчет времени от конца к началу.»
От конца к началу. Он записал числа наоборот: 5, 4, 9, 1, 1, 1, 5. Отделений там, кажется, восемь. Во всяком случае, не больше.
– Что мы имеем?… – пробормотал он. – Та-ак… Пятое отделение. Код в камерах хранения четырехзначный. Последние четыре цифры. Остаются еще две. Номер ячейки. Значит, пятое отделение, сорок девятая ячейка, код 1-1-1-5.
– Наташа, – сказал Виктор, опускаясь в кресло. – То, что они все ищут, находится в двух шагах от нас. Через дорогу.
Она промолчала. Черноусов наконец, сообразил, что ведет себя как последний идиот: стоя перед расстеленной постелью, рядом с красивой и желанной (что греха таить) женщиной и рассуждает о каких-то, в общем-то, никому из них ненужных вещах. Он бросил листок на стол, подошел к Наталье и обнял ее. Они поцеловались.
– Завтра, – прошептала она. – Завтра будешь думать об этом. Хорошо? Завтра.
19
Виктора разбудил телефонный звонок. Прежде, чем подойти к аппарату, он посмотрел на часы. Десять часов. Он осторожно, чтобы не разбудить Наташу, поднялся. Но телефон больше не подавал признаков жизни. Можно было лишь поворчать на того, кто не дал отоспаться усталому отпускнику.
Черноусов прошел в кухню и принялся готовить завтрак. Телефон прихватил с собой, чтобы не мешать Наталье. Почему-то он был уверен, что звонили ему, а не ей. Несмотря на то, что он никому не говорил, где собирался провести минувшую ночь.
Закипел чайник. Черноусов разыскал кофе, достал из холодильника сыр и масло.
Выглянула Наталья.
– Ты что так рано поднялся? – спросила она заспанным голосом. – Куда-нибудь собираешься?
«Зря все-таки Синицын отмахивался от некоторых моих замечаний, – подумал Черноусов, улыбаясь Наташе одними губами. – Какой-то иностранный акцент в этом деле есть. Убитый выпускник МГИМО, молодой дипломат. От несчастного случая погибает будущий эмигрант… Черта с два несчастный случай! Светлана, между прочим, не просто скучающая московская девица, а дочь работника ЦК. Загадочный „шулер“ Леня… Убийцы и похитители, непохожие на простых уголовников…»