Побег аристократа. Постоялец - Страница 58

Ее соседи, поначалу не обращавшие на нее внимания, теперь заметили, что она пришла с биноклем. Зашептались:

— Родственница!

Между тем первый тюремный фургон открыли. Он был разделен на клетушки, из каждой выходил человек, одетый по-городскому. Но двигались они все неуклюже: мешали наручники, да и кандалы сковывали движения ног.

Эли медленно прошел среди толпы журналистов с сумкой на плече и буханкой черного хлеба под мышкой, ступил на сходни, и жандармы провели его на корму. Там он сел, ослепленный искрящимся сиянием моря.

Большинство заключенных были в лохмотьях и шли боязливо, словно боялись, что их станут бить. Однако встречались то тут, то там и вызывающие взгляды, и вздернутые подбородки.

— Смотрите! Вот он, вот!

Нажеар появился в сером костюме, элегантном плаще и шляпе из тонкого сукна. Не глядя на толпу, он сосредоточил все внимание на своих оковах, смотрел, куда ступает, волочил ноги и насилу удерживал свой хлеб под мышкой.

Поднявшись на борт, он уселся, зажатый между другими заключенными, поднял голову и увидел нацеленные на него объективы. Между тем высокая девушка в сером, стоявшая в пяти сотнях метров от него, лихорадочно крутила маховичок наводки своего бинокля.

— Он улыбается! — заметила одна журналистка.

Была ли это и впрямь улыбка? Кто знает? А Нажеар тем временем заговорил со своим соседом, стариком, заросшим седой щетиной. Тот ему охотно отвечал.

— Это точно, что она его сестра?

— Она срочно прибыла из Константинополя.

Это был первый случай, когда прибытие каторжников пришлось на такой солнечный день. Осень запаздывала, море было гладким, как зеркало, и сияло невинной голубизной.

А восемь дней спустя в честь их массового отправления белые дома острова Ре были облиты потоками света, издали напоминая простыни, что сушатся на лугу.

Занавес поднялся, наступил второй акт. На рейде, окруженное рыбачьими лодками, каторжников ждало судно «Ла Мартиньер». Все гостиницы острова были забиты до отказа, ни одного свободного номера. Журналисты поминутно встречались друг с другом в кафе, на бильярдных столах валялись фотоаппараты.

— А родственники прибыли? — интересовались они.

— Цыгане…

Это было целое семейство, пешком добравшееся сюда с юга, чтобы присутствовать при отплытии отца. Семья раскинула лагерь у самого подножия бастиона, и там весь день шастали дикарского обличья женщины и дети, не вступавшие в разговоры ни с кем.

— Еще есть сестра Нажеара…

Эта остановилась в лучшем отеле, в праздные дневные часы ее видели также бродящей вокруг порта. Она по-прежнему была в сером костюме. И неизменно в перчатках. Ела в одиночестве, пристраиваясь подальше от других трапезничающих постояльцев; раза три-четыре видели, как она заговаривала с тюремщиками.

— Наверное, пытается деньги ему передать…

Так оно и было. И, натыкаясь на все новые отказы, не отступала. Даже к одному журналисту обратилась:

— Вы будете в первом ряду при отправлении, не так ли? Значит, вы могли бы тихонько сунуть ему что-нибудь в руку…

Она не желала понимать, почему ее отталкивают, и смотрела на собеседников с презрением. Видели даже, как она посреди улицы приставала к директору Сен-Мартенской каторги, причем он, приветствуя ее, снял шляпу. Однако едва беседа началась, как директор, снова поклонившись даме, поспешил удалиться.

Но она не отчаивалась. Расспрашивала каждого встречного и поперечного, словно люди и находились-то здесь лишь затем, чтобы снабжать ее сведениями:

— По какой дороге их поведут? Где сможет находиться публика?

Ей объяснили, что окна домов по пути следования каторжников будут сдавать внаем, и она сняла одно. Но когда узнала, что решетчатые ставни при этом должны оставаться закрытыми, потребовала деньги обратно. Поблизости оказались двое хорошо одетых мужчин, которые вели себя скромно и оставили за собой окно, от которого она отказалась. Один из них был домовладельцем из Марселя, другой — братом одного из приговоренных.

Все уже знали друг друга в лицо. По десять раз на дню встречались в порту. Но только в последнее утро было замечено, что с корабля в Ларошели сошла женщина в черном, которая озиралась вокруг, словно потерянная.

— Каторжники в самом деле отправятся отсюда? — спросила она у первого встречного. — Надеюсь, их еще не погрузили на борт?

При ней был только маленький чемоданчик, она так и бродила с ним до полудня, потом уселась на пирсе и достала оттуда свои съестные припасы.

Сестра Нажеара несколько раз проходила мимо нее, поглядывая с любопытством. Тем временем наступил час, когда каторжников построили на тюремном дворе для последней переклички.

В соседнем дворе солдаты и жандармы, тоже выстроившись по ранжиру, получали напутственные инструкции.

Здания были нежного серого цвета, как все, что выстроено во Франции из старого камня, а небо над головами синело уверенно и надежно.

На улицах, там, где пройти можно было, только предъявив пропуск, выставили жандармские кордоны. Такая группа мужчин в униформе преградила дорогу Эстер, даме в дорогом сером костюме.

— Говорю же вам, мне необходимо пройти! — кричала она им.

И, показав на тенистую дорогу между двумя рядами тамарисков, спросила:

— Ведь их там поведут, верно?

— Да.

Она приметила низкую садовую ограду из камня и двинулась в обход квартала.

Именно в это время в дальнем конце улицы ворота каторжной тюрьмы распахнулись. Появились черные фигурки офицеров.

Вслед за ними потянулся кортеж, между тем жандармы на набережной сдерживали напор толпы.

Дивизионный комиссар сказал префекту:

— Сейчас наверняка сюда заявятся цыгане. Похоже, все племя скинулось на это дело…

Вслед за офицерами медленно — в сабо быстрее невозможно — брели семьсот заключенных. По сторонам колонны шагали сенегальские стрелки. Ни на ком из преступников больше не было гражданской одежды, все шагали в грубошерстных коричневых одеяниях, с каторжными робами, перекинутыми через плечо, с мешками за спиной и в странных черных колпаках.

Когда колонна приблизилась к низкой каменной ограде, из-за нее высунулась голова Эстер. Бинокль шарил по лицам идущих в первых рядах.

— Жандарм! Уберите эту женщину! — распорядился дивизионный комиссар, не замедляя шага.

Последнее не составило труда: едва жандарм повернулся в ту сторону, голова исчезла. Комиссар же пояснил, обращаясь к префекту:

— Это сестра нашего милашки Нажеара. Пытается подбросить ему деньжат.

— Нажеар? — протянул его собеседник, роясь в памяти.

— Тот, что в брюссельском скором голландца разводным ключом измолотил.

— А, ну да…

Объективы нацелились на кортеж. Толпу оттеснили, а цыгане, разглядев издали того, кого хотели увидеть, вдруг разом завопили так громко, так душераздирающе, что вся прочая жизнь на несколько мгновений словно замерла.

Равномерный топот возобновился. Люди цепочкой потянулись на борт трех катеров, которым предстояло доставить их на «Ла Мартиньер». Их пытались разглядеть, узнать. Кинооператор распознал Нажеара, который шел, как все, так же закрыв лицо, устало, равномерно передвигая ноги.

Позади толпы металась женщина в черном, тщетно приподнимаясь на цыпочки, дергая проходящих за рукав:

— Мсье, это они? Скажите, вы их видите? Ну пожалуйста, дайте мне пройти!

Но отбежав чуть подальше, она натыкалась на новую живую стену.

— Умоляю вас, мсье! Скажите хотя бы, что они там делают… Они отплывают?..

Люди торопливо проходили мимо нее. Это были кинооператоры, взявшие напрокат катер с мотором, чтобы получить возможность сопровождать партию заключенных вплоть до посадки на тюремное судно. Они пробивались вперед. Мотор уже был заведен.

— Постойте! — закричала им женщина в черном.

Они заколебались, не понимая, кто это, чего она от них хочет.

— Подождите меня! Я еду с вами!

— Это невозможно, мадам! Мы же…

Но она поставила свой чемоданчик на каменную пристань, присела, протягивая руки, ведь прыгнуть надо было вниз метра на полтора.