Победители и побежденные - Страница 10
— На сегодня у меня съемки закончены, — ответила Инна, словно не замечая его ревности. — Мы можем хоть сейчас пойти с тобой гулять.
— Ты не ответила, почему так нежна с Михаилом Ивановичем. Тебя располагает к нему наша форма? — честный и прямодушный, Горбак не умел лицемерить и носить обиду в себе.
— Уж не вздумал ли ты меня ревновать, Коля? — Инна поняла, что объяснения не избежать. — Ну как мне может нравиться актер в форме чекиста, — прильнула она к нему, — когда у меня жених — самый что ни на есть настоящий?
Характер у Горбака был жесткий, и обид он не прощал.
Он молча повернулся и зашагал к деревне — мимо поля, на котором уже колосилась рожь.
Тетя Инна немного постояла в растерянности и побежала его догонять, а Тёма последовал за ними, желая знать, чем кончится их ссора. Он видел, как она поравнялась с Николаем Петровичем, как они возбужденно спорили, отойдя к краю поля, а потом Горбак схватил ее, повалил, и они скрылись во ржи. Не на шутку испугавшись, мальчик бросился к ней на помощь, но, раздвинув высокие колосья, застыл как вкопанный, не зная, куда глаза девать. Ничего его тете не угрожало. Наоборот, на спине лежал дядя Коля, а она сидела на нем верхом и они с азартом, как он это уже хорошо знал, занимались любовью.
Боясь, что его заметят, Тёма хотел было ретироваться, но запретное зрелище было столь захватывающим, что оторваться не смог и, затаившись во ржи, продолжал наблюдать за их конвульсивными движениями. Он уже знал, что секс — это любимое времяпровождение взрослых, но многого не мог взять в толк.
В Тёме уже начинал просыпаться мужчина, и его все чаще стали посещать эротические фантазии. Все чаще ловил он себя на том, что глядя на девочек и женщин, испытывает вожделение.
Сергей Ильич Наумов ошибался, считая свое служебное положение выше, чем у академика Видова. Его еще ни разу не приглашали на поле Тушинского аэродрома, где ежегодно праздновали День Воздушного флота. А Валентин Мефодьевич отправился туда всей семьей на машине, да еще взял с собой и Тёму. Это был один из лучших советских праздников, проводился он в августе — самом сухом и жарком летнем месяце и, как правило, была отличная погода.
Обширное поле аэроклуба в Тушино было заполнено праздничной толпой приглашенных, а высокий берег Москвы-реки и железнодорожная насыпь также были усыпаны людьми, пришедшими целыми семьями полюбоваться воздушным парадом. Даже речные пароходы, став на якорь, ждали, когда начнется праздничное шоу. На специальной трибуне, защищенной от солнца, расположились почетные гости и члены правительства, а когда там появился Сталин, толпа пришла в бурный восторг.
Из репродукторов гремел марш воздухоплавателей:
И действительно, все, что происходило на празднике, было сказочно красиво.
Сначала запускали разноцветные аэростаты и воздушные шары, потом мастера высшего пилотажа показывали всевозможные фигуры, в том числе и знаменитую «мертвую петлю» Нестерова. Но настоящий гром аплодисментов раздался, когда в небе появились летчики-истребители, демонстрируя слаженный групповой пилотаж. В прессе их иначе не называли, как «сталинские соколы».
В перерыве между праздничными номерами Валентин Мефодьевич покупал всем ситро, бутерброды и мороженое. Царило веселое оживление, было очень интересно находить и разглядывать в толпе именитых гостей — известных артистов и героев труда, о которых тогда много писали и говорили. А завершился парад воистину феерическим зрелищем — выброской массового воздушного десанта. Сначала высоко в небе появились большие тяжелые самолеты, из них, как горох, посыпались крошечные фигурки парашютистов. Потом над каждой из них раскрылся цветной зонтик парашюта, и они плавно приземлились на поле аэродрома.
Этот праздник врезался в память Тёмы как одно из наиболее ярких детских впечатлений еще и потому, что совершенно неожиданно закончился для академика Видова большими неприятностями. Они уже собрались ехать домой и находились в машине, когда к Валентину Мефодьевичу, сидевшему рядом с водителем, подошел какой-то мужчина. Боязливо озираясь, словно он не хотел, чтобы это увидели, что-то быстро ему сказал и тут же, еще раз оглянувшись, растворился в толпе.
Обычно веселый и общительный, академик полдороги мрачно молчал, а когда сделали остановку и Борька с Глебом за компанию с водителем отправились в кустики по малой нужде, Валентин Мефодьевич коротко бросил жене:
— Плохи мои дела, Дарьюшка! В Узком меня уже ждут. Такой праздник испортили, мерзавцы.
— Кто тебя… ждет? — пролепетала перепуганная супруга.
— Будто не знаешь кто. Гепэушники. Снова дал трещину фундамент. Просто какой-то злой рок! Зря я связался с этой проклятой стройкой.
Его супруга Дарья Васильевна и сама сознавала, что это — конец, но все же попыталась подбодрить мужа.
— Только не надо падать духом, Валечка. Неужто ты, академик, не сможешь доказать, что не виноват в просчетах проекта? Сам же говорил, что грунт там ужасный. — И мягко добавила: — Ну снимут тебя с работы. Ославят. Сделают простым инженером. Жизнь на этом для нас не кончится.
— Если бы так, Дарьюшка! Если бы рассматривались только инженерные аспекты, — покачал головой академик. — Но здесь первую скрипку будет играть политика! Срыв строительства Дворца Советов — символа новой эпохи, народу не объяснишь только техническими причинами. Тем более что бытует мнение, будто это Богом проклятое место. — Валентин Мефодьевич, тяжело вздохнул: — Заранее предвижу, что объяснение будет одно — вредительство. В этом обвинят все руководство стройки и меня в первую очередь. В Чека состряпают фальшивое «дело», на что они большие мастера, и это означает конец. Не надо обманывать себя, дорогая!
До приезда в Узкое они больше об этом не говорили. Но в доме его действительно ожидали двое крепких мужчин в штатском. Академика увезли, и больше Тёма его никогда не видел. А через пару дней съехала с дачи Дарья Васильевна, и Бориса с Глебом он встретил лишь спустя много лет.
— Кто бы мог подумать — милый, обаятельный человек, и на тебе — оказался Главарем шайки вредителей, — недоумевал Сергей Ильич, читая газеты, сообщавшие о срыве стройки Дворца Советов по вине не дремлющего классового врага.
— Как бы и нас с тобой, Сережа, не начали таскать в ГПУ за соседство по даче, — тревожно отозвалась Анна Михеевна.
— Не должны, — постарался успокоить ее муж. — Всем ведь известно, что мы раньше и знакомы-то не были. Это и академик Газарян сможет подтвердить, — привел он убедительный довод.
— А ты веришь тому, что там и правда было вредительство? — с сомнением произнесла Анна Михеевна, понизив голос, хотя, если не считать Тёмы, в доме они были одни. — Не похоже, чтобы такой большой человек, всеми уважаемый академик был способен совершить диверсию. Ну зачем ему это было надо?
— Недаром говорят: чужая душа — потемки, — задумчиво ответил Сергей Ильич. — Конечно, человеку простому трудно понять, зачем люди, занимающие высокое положение, всем рискуют, чтобы добиться еще каких-то своих целей. Но ведь по радио передавали, что чекисты разоблачили поповский заговор, и это очень похоже на правду! Ты разве не слыхала?
Анна Михеевна штопала детям чулки, но, узнав эту новость, отложила свое занятие.
— Нет, и никто мне об этом не говорил. До сих пор много толкуют о том, что Бог проклял это место и не даст коммунистам построить там свой Дворец Советов. Выходит, цель вредительства — доказать народу, что так оно и есть? Я правильно поняла?
— В общем, да. Это вредительство представляют как поповскую месть за снос храма Христа Спасителя, — сообщил ей муж все, что знал. — Якобы представители так называемого «жеребячьего сословия», к которому принадлежит и академик Видов, решили не допустить возведения там Дворца Советов. Мол, поэтому он и стал во главе стройки, чтобы ее сорвать. — Сергей Ильич грустно посмотрел на жену. — Довольно логично построена версия, не правда ли? Валентин Мефодьевич и не скрывал, что его отец был архиереем, — криво усмехнулся он и неожиданно добавил: — Вот поэтому я ей и не верю!