Победитель - Страница 3
— Вы евреи или нет?
— Да, мы — евреи, — ответила за всех старшая девочка Оля.
— Так вы говорите на идиш — на своем родном языке?
— Нет, — сказала Оля, — нас никто не учил.
— Тогда давай договоримся: вы будете учить Фиму русскому языку, а он вас — идиш.
Затея понравилась, потому что в душе каждой девочки скрыта учительница, и знавший украинский язык Фима довольно быстро освоил русский.
Пришло время, и Фима пошел в первый класс украинской средней школы имени Тараса Григорьевича Шевченко. К тому времени Фима уже хорошо знал русский язык, но украинский, пришедший к нему в его добровеличковском детстве, был для него как-то роднее и привычнее. Фима успешно переходил из класса в класс, семья увеличивалась — у Аврум-Арона родился еще один сын, названный Львом, в обиходе — Леней, в доме образовался некоторый достаток. Но главное было в том, что в этой семье царила любовь. Вот как потом вспоминал веселые картинки своего довоенного детства сам Фима: «Я любил одинаково как маму, так и папу. Папа был даже добрее ко мне. Помню, что летом он ходил в белом чесучовом костюме, который сам гладил. Маме было всегда некогда, да он, очевидно, и не доверял столь ответственную процедуру ей. Электрических утюгов в обиходе таких бедных людей, какими были мы, тогда еще не водилось, и наш утюг был весьма сложным агрегатом. Он представлял собой довольно большой чугунный короб с идеально гладким дном и со сквозными отверстиями в боковых стенках. Перед глажкой короб наполнялся горящим углем. Огонь сначала раздували ртом, а потом закрывали крышку и некоторое время размахивали этим сооружением, чтобы воздух, проходивший сквозь отверстия, не дал огню ослабеть. Затем время от времени, слюнявя палец, прикладывали его к чугуну, и если при прикосновении к нему влаги раздавался громкий треск, то это означало, что „утюг“ готов. Летом папа носил белые парусиновые туфли, которые он каждый вечер начищал зубным порошком. Я с радостью ожидал его приход с работы, потому что он каждый раз, появляясь в нашем дворе, извлекал из нагрудного кармана своего отглаженного пиджака ириску и торжественно вручал ее мне. Незадолго до войны я попросил родителей купить мне лыжи. В магазин мы пошли с отцом, и он купил понравившиеся мне более дорогие лыжи, чем позволяли ему средства, выделенные на эту покупку мамой из нашего очень скромного семейного бюджета, которым она заведовала. Эту разницу в цене он покрыл за счет своих мизерных карманных денег, выдававшихся ему мамой „на трамвай“ и „на папиросы и спички“, но попросил меня назвать маме значительно меньшую стоимость». И так далее.
Постепенно жизнь Фимы под влиянием внешних событий становилась все менее и менее беззаботной. Ему было пятнадцать лет, когда началась Вторая мировая война. Сведения о ней приходили весьма невразумительные: Советский Союз, так искренне помогавший испанским коммунистам в их борьбе с фашизмом, вдруг оказался в одном лагере с этими самыми фашистами и усердно «клеймил» англичан и французов, обзывая их «поджигателями войны». Потом Франция пала, и советская пропаганда, оправдывая доверие геноссе Гитлера, стала бороться с «английскими агрессорами». Дело, однако, не ограничилось пропагандой: после того как товарищ Сталин подружился с Гитлером и в доказательство этой великой дружбы получил возможность поучаствовать в очередном разделе Польши и «спокойно» занять Молдавию, Северную Буковину и Прибалтику, он стал интенсивно поддерживать борьбу Германии с «империалистическими режимами», посылая в «тысячелетний рейх» железнодорожные составы со стратегическим сырьем и продовольствием. «Политика партии» и «лично товарища Сталина» разъяснялась «советскому народу» во многочисленных лекциях о международном положении, которыми «охватывалось» все население, чуть ли не с ясельного возраста.
Но и в таких лекциях бывали неожиданности, и одна из них настолько поразила Фиму, что он помянул ее в своем дневнике. Это, по-видимому, действительно была удивительная лекция, поэтому Фимину дневниковую запись о ней приведем здесь полностью:
«28 ноября 1940 г.
В школе лекция о международном положении. Лекция как лекция. Такие уже бывали, но на этот раз лектор попутно рассказал такой анекдот: перед Муссолини, Гитлером и Черчиллем поставили задачу — поймать без всяких технических приспособлений маленькую рыбку, резвящуюся в большом аквариуме. Участникам этого соревнования выдали лишь чашечку сухого рыбьего корма и чайную ложечку. Муссолини первым делом насыпал на поверхность воды сухой корм. Рыбка всплыла, чтобы подкрепиться, а Муссолини стал пытаться подвести под нее ладонь с растопыренными пальцами, но рыбка ухитрялась проскользнуть даже между пальцами. Вскоре она наелась, корм перестал ее интересовать и она ушла вглубь аквариума, а Муссолини прекратил свои попытки ее поймать. За дело взялся Гитлер. Он засучил рукава, опустил лапу в аквариум и стал хватать рукой воду, но каждый раз, когда он разжимал свой кулак, рыбки в нем не оказывалось. В конце концов Гитлер пришел в бешенство и отвернулся от аквариума. Пришел черед Черчилля. Англичанин попросил стул и, удобно усевшись перед аквариумом, стал вычерпывать из него воду чайной ложечкой.
— Но это же будет очень долго, — сказали ему.
— А Англии некуда торопиться, — ответил британский премьерминистр».
Необычность лекции, оснащенной таким анекдотом, в 1940 г. состояла в том, что в ней фашистские друзья Советского Союза выглядели идиотами, а «поджигатель войны» Черчилль представал спокойным мудрецом, уверенным в конечной победе своей страны. Видимо, лектором был человек «с раньшего времени», мышление которого сформировалось еще до Большого террора, чудом уцелевший в кровавых бурях второй половины тридцатых годов. А анекдот, как мы теперь знаем, был подтвержден историей.
Раз уже зашла речь о довоенных дневниках Фимы, стоит познакомиться еще с одной записью:
«30 ноября 1940 г.
Пошел в комитет комсомола и отказался идти в школу инструкторов стрелкового спорта. Обосновал тем, что, как нам объяснил инструктор, после окончания школы нас направят в школу командиров армии, а я этого не желаю, так как хочу продолжать учебу в институте. В комитете мой отказ приняли очень враждебно. В конце концов я рассердился и ушел».
Отказ «приняли очень враждебно», потому что Фима, сам того не зная, срывал своим отказом «план», спущенный свыше для исполнения мелким комсомольским вождям.
Фима тогда и представить себе не мог, что стрелок-инструктор приоткрыл ему краешек его собственной скорой судьбы, но он, в конечном счете, сумел прийти к цели, поставленной им в себе в юности, — закончить институт. Просто путь к этой цели оказался длиннее, и каждый его шаг на этом опасном пути мог стать последним. Впрочем, и в нашей обычной, внешне безопасной жизни никто, сделав вдох, не может быть безусловно уверен, что доживет до выдоха.
Описанные выше предвоенные трудности все-таки можно было бы пережить, а там, смотришь, и все как-то наладилось бы, если бы не «план Барбароссы», вмешавшийся в жизнь Фиминой семьи, как и в жизнь миллионов людей почти во всем мире. Вскоре после того как «товарищ» Молотов в своей известной речи сообщил «гражданам и гражданкам», что началась война, Харьков начали бомбить. Потом Аврум-Арон со всеми прочими мужчинами города, еще не призванными в армию, оказался на «окопах». Рытье окопов было важным и весьма распространенным советским ритуалом, а так как Красная армия в своем бегстве в сорок первом почти нигде надолго не задерживалась, то окопы с благодарностью к тем, кто их соорудил, занимали немцы. Так было и под Харьковом, поскольку, когда окопная «гвардия» еще рыла землю, уже было решено, что город будет сдан без боя.
Свои заботы война внесла и в жизнь Фимы. Он, как и все его школьные друзья и сверстники, был настроен патриотически и боготворил Сталина, и когда в июле 41-го местная газета опубликовала обращение к молодежи города с призывом поступить в Харьковское военное летное училище, он, забыв о том, что совсем недавно в мечтах об институте отказался от перспектив поступления в военную школу, был среди тех, кто откликнулся на этот призыв. Война есть война.