Победитель - Страница 6
— Я — портной, — раскрыл секрет папа.
— Понятно.
— Теперь ты допрашиваешь, Яша?- злобно осведомилась Анна.
— Простите. По батюшке не знаю как...
— Да что уж, Иваном. Ефим Иванович Алексеев. — Все разъяснилось, и Ефим Иванович приступил к делу. Собирайся, Нюра. Я за тобой.
— Куда, папочка?
— Домой. Время такое, что обязательно дома сидеть надо. Мать извелась, беспокоится. Ты одна у нас осталась, боимся мы за тебя.
— А другие где же? — неожиданно для себя спросил Спиридонов.
— Не твое дело, — грубо ответила Анна.
— Замужем старшие, замужем, — вежливо ответил Ефим Иванович.
— Анна, отец дело говорит: уезжать тебе отсюда надо.
— Когда, на чем?
— На телеге я, дочка. За поддевку тонкого сукна огородника Сигаева уговорил.
— Мы и не слыхали, как вы подъехали, — заискивающе сообщил Яков.
— А ваше дело такое было — не слышать ничего.
— Не говори пошлостей, папа, — приказала Анна. — Как же так, никому не сообщив, уехать. Что люди скажут?
— Я им все как сеть разъясню. Они поймут.
— Собирайся, Нюра.
— Вы идите на улицу, а я сейчас, — растерянно сказала Анна и заметалась по избе, ища чего-то, сама не зная что.
Ефим Иванович и Спиридонов вышли на крыльцо, и сразу же грубый голос поинтересовался из темноты.
— Скоро, что ль?
— Сейчас, Петрович, — ответил Ефим Иванович.
— Слушай, Ефим Иванович. Вы там берегите Анну-то. Она горячая. Ненароком выскочит когда не надо, скажет не то. Пусть дома сидит.
— Беречь-то для тебя?
— Для меня, для тебя. Просто надо беречь такого хорошего человека.
— Это ты мне, отцу, говоришь?
Анна сидела на телеге, а Яков шел рядом. Телега катила по белой во тьме дороге.
—Иди, Яша, - сказала Анна.
—Боюсь.
—Иди, иди. Все будет хорошо.
—А вдруг будет плохо? Как я тебя найду, когда увижу?
—Ты же за светлое будущее воюешь и победить хочешь. Всех победишь и найдешь меня.
—Я очень сильно люблю тебя, Анна.
Спиридонов приблизился к ней, и она его тайно поцеловала.
— Иди, — распорядилась она, и он остановился. Телега укатила в черную тьму. Вдруг Спиридонов закричал:
—Живете где вы, адрес какой?!
—Дворянская, номер тридцать шестой! —криком же ответил Ефим Иванович.
—Ишь ты! Дворянская! — не выдержал лирического тона Спиридонов.
—Так номер-то тридцать шестой! — разъяснили из темноты.
* * *
Поручик Мокашев стоял перед разгневанным генералом (ротмистр Кареев был рядом с Мокашевым, но как бы и не с ним), и генерал бесстыдно орал на него:
— Вы шляпа, поручик! Дать уйти комиссару! С ума посходили все. Ни дисциплины, ни порядка, ни бдительности. Наконец! Вы в армии, черт вас побери! По вашей, поручик, вашей вине два уезда охвачены восстанием.
— Не понимаю ваше превосходительство, — признался Мокашев.
— И все ваш комиссар, которого вы упустили. Вам это понятно, поручик?
— Но не может бунтовать один комиссар в двух уездах.
— Вы на что намекаете?
— Я не намекаю, ваше превосходительство.
— Кокетка, белоручка, девственница из борделя, — генерал высказался и устал. — Будете ловить своею комиссара. Не поймаете — военно-полевой суд. Ротмистр Кареев постарается, надеюсь, вам помочь. Все. Можете идти.
Мокашев и Кареев по уставному сделали кругом и двинулись к дверям. Уже в спины им генерал сказал:
— Рассказывают, будто бы под комиссаром ваш конь, ротмистр. Правда ли это?
Кареев повернулся и ответил не по военному.
— Правда, Сергеи Бенедиктович .Вы хотите мне что-нибудь приказать?
— Идите, Валя. Так просто,к слову пришлось.
Мокашев и Кареев спускались по роскошной лестнице.
— Ловко ты меня, признался Мокашев.
— Выхода у меня не было, Юра.
׳--Понимать тебя -понимаю, но,наверное, подло это все-таки, а?
— Между прочим, Серж очень точно про тебя сказал. Девственница из борделя..Не находишь?
Тихо разговаривая, они вышли из штаба. Мокашев сощурился на солнце, надвинул на глаза козырек, осмотрел улицу и ответил:
— Не нахожу.
— И в поместье свое хочется, и вещички вернуть жаждется, и ручки в чистоте блюсти мечтается. Не выйдет, Юра. Придется ручки замарать.
— Придется, Валя. Комиссара вот ловить буду.
— Другой разговор. Пошли ко мне. У меня для тебя сюрприз.
Фланируя, они центральной губернской улицей направлялись в контрразведку. В дежурке Карссв приказал:
— Ганина. Найти немедленно, и ко мне.
В кареевском кабинете они скинули фуражки, расположились вольно.
— Хочешь, Юра, я скажу за что люблю тебя? За что не люблю — ты и так знаешь, — предложил Кареев.
—Трепать языком обязательно надо?
— Ждать надо.
— Тогда давай.
—А люблю в тебе, Юра, я свое продолжение, свое второе я. Вот я: в грязи, в крови по уши — палач, убийца, растленный тип. Но это только одна сторона. Вот я, — здесь Кареев навел палец на Мокашева, — интеллектуал, чистюля, борец за идеалы.
—Валька, ты, я помню, стихи сочинял когда-то, — перебил кареевскую тираду Мокашев.
— А я и сейчас сочиняю — похабные.
— Ну и как?
— Смешно получается.
В дверь постучали.
— А вот и сюрприз! -обрадовался Кареев. — Входи, Ганин. Входи, благодетель!
Вошел благодетель Ганин. Был он невысок, плотен, честен и добр лицом. То ли крестьянин, то ли из мещан — мелкая сошка.
—Здравствуйте, господа офицеры. Звали, Валентин Андреевич?
— Eсть у тебя, Саня, дурная привычка бессмысленные вопросы задавать. Раз искали, значит звали. Вот, Юра, забирай его с благодарностью и пользуйся.
—В ваше, господин поручик, распоряжение, следовательно, поступаю. Позвольте, имя-отчество узнать.
— Георгий Евгеньевич.
— Дело у нас какое будет, Георгий Евгеньевич?
— Комиссара по лесам ловить, господин Ганин.
—Это Спиридонова, что ли? Поймаем.
—Вы его знаете?
—Откуда? Документы посмотреть Валентин Андреевич давали. Храбрец, как я понимаю. Храбреца убить трудно, а поймать — можно.
—Каким это образом?
—К нему в отряд пойду. А потом и вас к нему приведу. С войском.
— Он, Юра, киплинговского «Кима» читал! — с гордостью доложил Кареев.
— А Ким-то при чем?
— Профессия все же одна у них.
— Как это одна? Ким — разведчик, а господин Ганин, как я понимаю, — провокатор.
— Вы, Георгий Евгеньевич, зовите меня Сашей. Или Шурой. Как вам удобней.
— На провокатора обиделись?
— Нет.
— Тогда ответьте мне на вопрос. Зачем вам все это?
— Ловкость свою проверяю. В наше время ловкость в жизни — самое главное дело.
— А как догадается Спиридонов и шлепнет вас без рассуждений?
— Недостаточно, значит, ловок я. Не для жизни сегодняшней.
— И долго еще свою ловкость проверять намерены?
— До установления порядка.
— Какого порядка?
— Твердого. При твердом порядке я со своей ловкостью хорошо заживу!!
* * *
— У тебя усталый вид, — сказала Георгию Евгеньевичу мама. В номере она поила сына чаем. Сын дико посмотрел на нее, потом вспомнил, что он сын, И ответил как положено:
— Дела, мама, дела. И заботы тоже.
— Вы же в резерве! со знанием дела удивилась мама.
—Самые дела и самые заботы в резерве. А когда уже стрелять начинают, тут не заботиться, тут убивать нужно.
— Юра, что ты говоришь!
— Занятие у меня теперь главное такое, мама, — убивать. И давай поговорим о чем-нибудь другом.
Елена Николаевна обиделась на минутку, а сын не придал этому значения: сидел развалясь, жевал без охоты. И мама сдалась.
— Ты знаешь, Лялечка здесь?
— Какая еще Лялечка?
— Господи! Да, Лялечка Каленич! Неужели забыл?
— Синельникова, — поправил он ее и, закрыв глаза, откинулся в кресле. — Значит, и Лялечка здесь.
Она была здесь. Она стояла в дверях зашарпанного номера и смотрела на него. Георгий Евгеньевич, бледный, подобранный, без фуражки, медленно склонил голову.