По воле Посейдона - Страница 98

— Но… Но… — запинаясь, проговорил он. — Вы должны продать мне эту штуку и…

Соклей не со всякими девушками в постели получал такое наслаждение, которое испытал сейчас, рассмеявшись местному в лицо.

— Мы ни хрена тебе не должны, о несравненнейший. Уже не в первый раз он позаимствовал сардоническое обращение Сократа к людям.

— Мы только что прорвались сквозь карфагенскую блокаду, чтобы доставить зерно в Сиракузы. У нас больше серебра, чем мы сможем потратить, вот так-то, приятель. Если тебе не нужно ариосское — или если ты не хочешь заплатить за него назначенную цену, — мы отдадим амфору нашим морякам, пусть ребята выпьют в свое удовольствие.

— Еще ни разу в жизни ни один торговец вот так со мной не разговаривал, — пожаловался каллиполец.

Соклей в этом не сомневался, но только пожал плечами. Менедем последовал его примеру.

Каллиполец некоторое время беззвучно брызгал слюной, потом вновь обрел дар речи.

— Что ж, очень хорошо. Если ты так хочешь быть неразумным, думаю, я смогу дать тридцать драхм.

Происходи все до появления Алексидама, это послужило бы началом торга.

Но теперь Соклей покачал головой и сказал единственное слово:

— Нет.

— Тогда тридцать пять. — Местный побагровел.

От гнева или от смущения? От смущения, решил Соклей и твердо заявил:

— Мой брат сказал — шестьдесят. Значит, такова и будет цена.

В кои-то веки ему не надо было заботиться, продаст он вино или не продаст. Это бодрило так, будто он сам сделал пару глотков из амфоры с ариосским.

— Не глупи, — запротестовал житель Каллиполя. — Постой… Я дам тебе сорок драхм. Это больше, чем стоит твое драгоценное хиосское.

— Нет, — снова сказал Соклей. — Наша цена — шестьдесят. Если тебе действительно нужно это вино, ты за него заплатишь.

И ведь скряга из Каллиполя и в самом деле заплатил. Правда, сдался он далеко не сразу: сперва попытался уломать двух родосцев, предлагая цену в сорок пять драхм, потом повысил ее до пятидесяти… до пятидесяти пяти… Соклей зевнул ему в лицо. Менедем, который, когда хотел, мог быть самым обаятельным из людей, сейчас невежливо повернулся к нему спиной.

Каллиполец гневно зашагал прочь и, вернувшись в сопровождении раба, швырнул Соклею полный драхм кожаный мешок — почти с такой же силой, с какой он сам перед этим метнул камень в Алексидама. Соклей тщательно сосчитал монеты, затем кивнул брату.

Когда местный велел рабу унести амфору домой, Соклей вздохнул и сказал:

— Таким образом после короткой остановки мы распрощались с Каллиполем, маленьким городом, где никогда не случается ничего интересного.

Менедем некоторое время молча смотрел на него, потом вдруг весело рассмеялся.

— Да уж, тут совсем ничего не случается!

— Теперь остается только надеяться, что Алексидам не нападет на кого-нибудь из наших моряков, когда те будут выползать из питейных заведений, — сказал Соклей.

— Это вряд ли, — покачал головой его двоюродный брат. — Если после того, что ты сделал с его клювом, этот проклятый богами наемник сможет напасть на наших парней, значит, он крепче медного Талоса.

Соклей подумал и согласился.

Когда торговая галера покидала гавань Каллиполя, Диоклей с такой силой бил колотушкой в свой бронзовый квадрат, что большинство моряков «Афродиты» вздрагивали. Менедем подался к страдающей от похмелья команде и одарил их улыбкой человека, оставшегося трезвым.

— Следующая остановка, ребята, будет в Элладе, — сказал он.

Некоторые в ответ улыбнулись, а некоторые застонали.

— Кое-кому из них не хочется жить так долго, чтобы успеть добраться до Эллады, — заметил Диоклей.

— Но к полудню все они до нее доберутся, — возразил Менедем. — Похмелье не убивает. Хотя порой и кажется, что уж лучше бы оно тебя убило.

Соклей поднялся на ют.

— И как именно мы вернемся на Родос? — спросил он. — Снова обогнув мыс Тенар или волоком через Коринфский Истм?

— Еще не знаю, — ответил Менедем. — У нас есть веские причины решиться обогнуть Тенар. Но кто знает, что произошло в окрестностях Коринфа и на Тенаре, пока мы были в Великой Элладе? Разве можно принять решение воспользоваться или нет волоком, если мы не знаем, в чьих руках полис?

— Хм-м, — проговорил Соклей. — Ты уже что-то задумал, не сомневаюсь.

— Как мило с твоей стороны, что ты признаешь мою изобретательность, — сказал Менедем.

Соклей скорчил ему рожу.

Не обратив на это внимания, его брат продолжил:

— Мы можем остановиться на Керкире и послушать там новости, а потом уже решим, как поступить.

— Ты ведь не собираешься плыть на юго-восток к Закинфу и обратно?

— Нет. Навигационный сезон подходит к концу, и я не хочу проводить так много времени в открытом море, это слишком рискованно, — ответил Менедем. — Очень скоро журавли полетят на зимовку на юг, и после этого не многие люди захотят остаться на воде. Как там Аристофан выразился об этом в «Птицах»?

— Понятия не имею. И как же он выразился? — поинтересовался Соклей. — Если ты это запомнил, наверняка это какая-то непристойность.

— Ты несправедлив, — возмущенно проговорил Менедем. — Аристофан мог писать отличные стихи о чем угодно.

— А иногда — вообще ни о чем, — ответил Соклей.

— Но не в этот раз, — сказал Менедем. — Там говорится примерно так: «Пора сеять, когда кричащая цапля отправляется в Ливию и велит корабельщику отправиться на покой, повесив свое рулевое весло».

— Да, неплохо, — признал Соклей.

— Как ты думаешь, ты переживешь такой приступ беспристрастности? — спросил Менедем.

Сам он любил Аристофана и за его стихи, и за его непристойности, но знал, что, хотя Соклей тоже восхищается некоторыми стихами, он не хочет и слышать о непристойностях, которыми они пересыпаны.

К его удивлению, двоюродный брат ответил серьезно:

— Быть беспристрастным по отношению к Аристофану для меня нелегко, ты сам знаешь. Ведь не опиши он Сократа в своих «Облаках», может, афиняне и не решили бы напоить великого философа цикутой.

— Это ведь случилось целых сто лет назад… — начал Менедем.

— Еще нет и девяноста, — перебил Соклей.

— Хорошо, пусть даже восемьдесят. Но все равно очень давно. Так почему же тебя так это волнует?

— Потому что Сократ был великим философом и хорошим человеком, — ответил Соклей. — Этого достаточно… Более чем достаточно для того, чтобы возмущаться его бессмысленной гибелью. Великие философы и хорошие люди не так часто встречаются, чтобы мы могли позволить себе их терять.

— Судя по тому, что я слышал, Сократ был на редкость занудливым старикашкой, — заявил Менедем. — Даже если бы Аристофан не сказал о нем ни слова, куча людей все равно захотела бы от него избавиться.

Соклей был возмущен и шокирован так, как будто ему сказали, что Зевса не существует, — даже еще сильнее, потому что нынче некоторые бойкие молодые люди осмеливаются сомневаться в существовании богов. Но он, как всегда, хорошенько подумал, прежде чем заговорить. И наконец сказал:

— Может быть, в этом и есть доля истины. Соклей никогда особо не беспокоился о том, что подумают о его высказываниях люди. У Платона об этом ясно говорится.

— Выходит, судьба у Сократа была такая, — заключил Менедем. — Раз он сам во всем виноват, почему же ты обвиняешь Аристофана?

— Я не говорил, что он сам во всемвиноват.

— Ха! Теперь ты гребешь в обратную сторону. Ты можешь направиться в одну сторону или в другую, о почтеннейший, но никак не возможно направиться в обе стороны одновременно, — заявил Менедем.

— Что это на тебя нашло, что ты изо всех сил пытаешься мне перечить? — вздохнул Соклей.

— Я предпочитаю вести философские беседы — или сплетничать о философах, что не вполне одно и то же, — чем думать о пиратах, — сказал Менедем. — Ну а поскольку обычно я не веду таких разговоров, тебе лучше поверить, что меня беспокоят думы о пиратах.

— Ты мог бы пойти к Закинфу вместо того, чтобы выбрать короткий путь через Ионическое море, — заметил Соклей.