По воле Посейдона - Страница 23

— Но девицы могут протоптать дорожку к твоей двери, если ты пустишь в продажу наши благовония, — ответил Менедем. — И, если уж на то пошло, хорошенькие мальчики из дома напротив — тоже.

Это развеселило торговца, но он все равно покачал головой.

— Как делать шелк, как продавать шелк — вот в этом я разбираюсь. Но торговать благовониями? Полагаю, я слишком стар, чтобы приниматься за дело, которому не выучился, когда был моложе.

Пиксодар подался вперед на своем стуле.

— Хозяин, не позволишь ли мне…

— Нет, — оборвал Ксенофан. — Я уже высказал свое мнение и могу повторить его еще раз. Ты смыслишь в благовониях ничуть не больше моего. И пока я жив, все будет так, как я решил.

Будучи рабом, кариец не мог на это ничего возразить.

Соклей вспомнил афинский Лицей и как они обсуждали там различные типы характера, описанные Теофрастом: среди этих типов был «тугодум» — старик, который всегда испытывал что-то новое и вечно все портил. На такого не угодишь. Но Ксенофан отнюдь не был таким стариком: он вцеплялся мертвой хваткой в то, в чем знал толк.

Потом Соклею пришла на ум другая мысль. Он щелкнул пальцами и сказал:

— А еще у нас есть пурпурная краска из Библа. Если хотите, мы можем обменять ее на шелк. Я уверен, господин, что уж в краске-то вы разбираетесь.

Разумеется, они с Менедемом получили бы за краску больше в Италии, вдали от Финикии. Но они получат еще больше за шелк. В этом Соклей не сомневался.

Менедем шепнул двоюродному брату:

— Вот видишь? Краска пригодилась, хотя ты и ругался, что не знал о ней до самого последнего момента перед погрузкой.

Но Соклей едва расслышал брата, его внимание было приковано к Ксенофану. Здоровый глаз старика просиял.

— Краска? Надеюсь, в красках-то я разбираюсь, — заявил он. — Слушайте. Во-первых, Тир. О, до того как Александр отдал этот город на разграбление, в Тире делали лучшую пурпурную краску. С тех пор Тир уже не тот, самые искусные тамошние мастера были убиты или проданы в рабство. Арад, я полагаю, в наши дни стал первым в этом деле, ну а Библ отстает от него. Немного, но все-таки отстает.

— Я бы так не сказал. — Соклей мигом распознавал уловки торговцев. — И впрямь, в Араде делают больше краски, чем в Библе. Но вот лучше ли она? Я так не считаю, и, полагаю, очень многие со мной согласятся.

— Кто из нас занимается окрашиванием шелков? — возразил Ксенофан.

— Кто из нас торгует краской по всему Внутреннему морю? — парировал Соклей.

Они улыбнулись друг другу. Их реплики были традиционны и выверены, как фигуры в танце.

Пиксодар сказал:

— Мой хозяин прав.

И это тоже была неизбежная реплика.

Раб продолжал:

— Краска из Библа, может, и ярче, но краска из Арада более стойкая.

Соклей покачал головой.

И снова Менедем сделал следующий ход раньше, чем его сделал бы Соклей, проговорив:

— В каждом кувшине примерно котил краски. Она, может, не цвета красного вина, но в ней огромное количество сока улиток-багрянок. Сколько шелка вы дадите за один кувшин?

— И какого качества? — уточнил Соклей. — Краска, как вы правильно заметили, бывает разной, но ведь и шелк тоже бывает разным.

Они торговались до тех пор, пока за окнами не стемнело.

Пиксодар зажег лампы, которые слегка пощипывали края мрака надвигающейся ночи, но не отгоняли его. Знакомый запах горящего масла наполнил комнату.

Ксенофан начал зевать.

— Я старый человек, — сказал он. — Мне пора спать. Продолжим торг утром? Я полагаю, мы почти уже договорились.

— Поблизости есть постоялый двор? — спросил Соклей. — Прошлую ночь мы с братом провели на борту корабля. И нам хотелось бы нынче ночью поспать на чем-нибудь помягче палубы.

— Постоялый двор есть, причем совсем неподалеку, — ответил Ксенофан. — Я велю двум рабам принести факелы и проводить вас туда. И еще дам вам хлеба на ужин — Скилакс предложит вам столько вина, что вы сможете упиться вдрызг, но вот еду там полагается приносить свою. Хозяин приготовит мясо или рыбу, если вы ему заплатите.

Рабами оказались светловолосые фракийцы. Они болтали на своем непонятном языке, провожая Соклея и Менедема до постоялого двора. Их факелы давали не много света; Соклей вляпался в какую-то мерзость и пытался отскрести ее от ноги всю оставшуюся дорогу до заведения Скилакса. Они с Менедемом дали рабам Ксенофана по паре халков, и те поспешили назад к дому торговца шелком.

Внутри постоялого двора тоже горели факелы. Не весь дым выходил из дыры в крыше; он скапливался внутри главной комнаты большим удушливым облаком. Вонь горящего масла смешивалась с вонью этого дыма: на очаге Скилакса в чане что-то бурлило. Судя по запаху, Ксенофан использовал для освещения своего дома лучшее масло, чем владелец постоялого двора использовал для стряпни.

Однако здесь было неплохое вино, и Скилакса, казалось, нисколько не огорчало, что Соклей и Менедем едят свой хлеб и не дают ему ничего, что можно было бы бросить в булькающий чан.

Когда Соклей спросил насчет комнат, владелец постоялого двора сказал:

— Два обола за ночлег для двоих.

Он был не склонен торговаться. Когда Соклей попробовал было начать спорить, Скилакс просто мотнул головой:

— Если вам это не по нраву, незнакомцы, идите в другое место.

Но куда было пойти молодым родосцам в незнакомом городе в кромешной темноте. Соклей подумал, что он, пожалуй, смог бы найти обратный путь к «Афродите», но ему не хотелось снова спать на досках. Взглянув на двоюродного брата, он вручил Скилаксу две маленькие серебряные монеты.

Раб с лампой проводил Соклея и Менедема в комнату, где стояла всего одна кровать. Поставив лампу, раб втащил другую кровать из комнаты напротив. Потом он удалился, забрав с собой лампу и оставив комнату в стигийской темноте.

Соклей со вздохом сказал:

— Предлагаю лечь спать немедленно. Здесь все равно нечем больше заняться.

— О, кое-чем возможно заниматься даже в темноте, — ответил Менедем. — И если бы ты был маленькой хорошенькой флейтисткой…

— Я? — спросил Соклей. — А как насчет тебя?

И оба юноши рассмеялись.

Соклей ощупью добрался до кровати, снял тунику и укрылся ею. Он жалел, что не догадался захватить с собой и плащ, из которого получилось бы одеяло получше. Но в комнате было нехолодно: маленькое помещение было тесно заставлено, так что не слишком промерзло.

Соклей ворочался, пытаясь устроиться поудобнее. Скрип с другой кровати возвестил, что Менедем делает то же самое. Потом Соклей услышал, как его двоюродный брат захрапел, и почти сразу же после этого заснул и сам.

Проснулся он от того, что Менедем потряс его за плечо. Скупой тусклый свет пробивался сквозь щели ставней, прикрывавших узкое окно.

— Ты храпел, как пила, вгрызающаяся в твердое дерево, — сказал Менедем.

— Ну, положим, не один только я тут храпел! — ответил Соклей. — Интересно, они потрудились оставить нам ночной горшок? Если нет, я помочусь в углу.

Он заглянул под кровать и, к своему облегчению — как в переносном, так и в буквальном смысле, — обнаружил там ночной горшок.

Купив у Скилакса еще вина, чтобы прогнать остатки сна, молодые родосцы вернулись к Ксенофану.

— Добрый день, господа, — сказал им Пиксодар. — Мой хозяин еще не проснулся. Он велел мне накормить вас, если вы придете раньше, чем он встанет.

Кариец с поклоном вернулся в дом и принес гостям хлеб с сыром.

— Спасибо, — поблагодарил раба Соклей и добавил: — Его дело перейдет когда-нибудь к тебе, так ведь?

— Все может быть. — Пиксодар говорил нейтральным тоном, осторожно подбирая слова. — Боги не дали хозяину детей, которые остались бы в живых, поэтому такое вообще-то может случиться.

Но даже если бы Ксенофан на смертном одре и освободил Пиксодара, кариец все равно никогда не стал бы полноправным гражданином Коса. Вот его дети вполне могли бы ими стать, в зависимости от того, с кем бы они вступили в брак.