По воле Посейдона - Страница 108

— Вот о чем я и вправду не имею понятия, так это зачем я вообще вернулся домой, — огрызнулся Менедем. — Кажется, все, что я делаю, — все не так!

— Ты сам это сказал, не я.

Филодем гордо вышел из андрона, всем своим видом выражая триумф.

Менедем скорчил рожу за его спиной.

Потом двинулся на кухню; он уже удовлетворил один голод в спальне, теперь пора подумать о желудке.

Юноша взял оливки и сыр, и тут повар предупредил его:

— Если тронешь чешуйку — хоть одну чешуйку, ясно? — кефали, которую я готовлю на ужин, я сдеру с тебя шкуру. Я не шучу. Здесь мое царство, клянусь богами!

Менедем со смехом ответил:

— Хорошо, Сикон. Мне все равно ни к чему эта кефаль, пока ты не попробуешь на ней свое магическое искусство. Может, умирающий с голоду человек и съел бы сырую рыбу, но только не я.

Стоя в дверном проеме, куда не долетал дождь, Менедем жевал свой ужин. Сикон продолжал бранить хозяина, наслаждаясь привилегиями, которыми пользуется мастер своего дела, пусть даже он и раб.

Менедем вновь весело засмеялся.

Упреки Сикона совершенно его не задевали. Шпильки повара не проникали юноше под кожу и не мучили его так, как отцовские колкости. Менедем выплюнул косточку оливки на двор. Она с плеском упала в лужу. Он съел еще одну оливку и на этот раз попытался выплюнуть ее дальше, чем первую. Потом пришла очередь третьей косточки…

«Жаль, что здесь нет Соклея, — подумал Менедем. — Мы могли бы поспорить на обол, кто дальше плюнет. Я бы наверняка его обыграл, даже если бы мне пришлось скорчить рожу, чтобы он засмеялся и не смог как следует плюнуть».

Менедем был из тех, кто в любого рода состязании обязательно хотел победить. Представив, как взъярился бы Соклей, если бы ужимки его двоюродного брата испортили его собственный плевок, Менедем улыбнулся. В следующий раз, когда они вместе будут есть оливки…

Снова придя в хорошее настроение, он оглядел двор.

Наверное, он сможет вернуться в свою комнату, не нарвавшись на отца. А что, вполне вероятно.

Он еще немного поболтался по кухне, терпя оскорбления Сикона. Менедем не хотел рисковать: от его хорошего настроения не осталось бы и следа после очередной встречи с Филодемом.

«Чем бы таким заняться, когда я вернусь в свою комнату? — гадал он. — Может, поиграть на лире?»

Менедем пожал плечами. Откровенно говоря, он был не ахти каким музыкантом. Лира едва ли покидала свои колышки на стене с тех пор, как он закончил школу; кифаред, который учил мальчика музыке, был слишком щедр на порку, чтобы привить ему любовь к инструменту.

Спустя какое-то время Менедем прошлепал через двор и стал подниматься по лестнице. И в то же самое время кто-то начал спускаться по ней.

Юноша выругался себе под нос. Неужели отец?.. Но это оказался не он.

Голос, приветствовавший его: «Радуйся, Менедем», был тонким, высоким, женским.

— О! — сказал Менедем. — Добрый день, Бавкида.

Он надеялся, что жена отца не слышала, как он ругался; Бавкида могла подумать, что ругательства адресованы ей. Вероятно, ему полагалось сказать: «Добрый день, мачеха», но это казалось смешным, ведь он сам был на десять лет ее старше.

Менедем не имел ничего против Бавкиды. Если у нее родятся дети, вот тогда дело другое, ведь его собственное наследство уменьшится; но пока она была всего лишь девушкой, которая учится быть женой.

Бавкида стала спускаться вниз по лестнице. Ее тонкая девичья фигурка до сих пор еще напоминала фигурку мальчика, хотя носила она длинный женский хитон.

— Не очень хороший день, верно? — сказала Бавкида.

Потом помедлила, будто ожидая, что Менедем возразит.

Но он не возразил, и она быстро продолжила:

— Я ужасно устала от дождя.

— Я тоже, — ответил Менедем. — Хочется пойти в город, чтобы прогуляться по агоре, поупражняться в гимнасии, поболтать с друзьями…

— А я просто хочу, чтобы снова сияло солнце, чтобы оно осветило женские комнаты и высушило двор и чтобы можно было увидеть из окна хоть что-то, лежащее дальше дома Лисистрата.

Как примерная жена — тем более вышедшая замуж за человека куда старше ее и такого консервативного, как Филодем, — Бавкида нечасто покидала дом. Будучи мужчиной, Менедем мог пойти, куда хотел. А для Бавкиды весь мир составляло замкнутое пространство дома.

Менедему стало неловко, что он жаловался, как ему хочется вырваться отсюда. Он быстро сменил тему разговора:

— Сикон готовит в кухне превосходную кефаль.

Выражение ее лица стало жестким. Бавкида не была особенно хорошенькой — ее передние резцы торчали, как у зайца, на щеках виднелись прыщики, — но никто, поговоривший с ней хоть минуту, не подумал бы, что она дура.

— Кефаль? Сколько же он за нее заплатил? — спросила Бавкида.

— Не знаю, — ответил Менедем. — Я об этом даже не подумал.

— А мне придется подумать, — сердито сказала она. — Слишком много, если я не ошиблась в своих догадках. Сикон тратит серебро так, будто оно растет на деревьях.

— «Афродита» вернулась с такой прибылью, что у нас полно серебра, — возразил Менедем.

— Сейчас — полно, — ответила женщина. — Но долго ли это продлится, если он будет швырять деньги на ветер?

— Ты говоришь, как Соклей. — Менедем совершенно не собирался сделать Бавкиде комплимент и очень надеялся, что мачеха об этом не догадается.

Она только фыркнула.

— Не думаю, чтобы хоть один мужчина по-настоящему разбирался в деньгах и по-настоящему беспокоился о них.

Менедем испустил возмущенный вопль, но Бавкида продолжала:

— Мужчины не должны заботиться о домашнем хозяйстве, зато жены должны. Деньги и дети. Нам полагается в этом разбираться. У нас немного шансов заняться в жизни чем-то другим.

— Так оно и есть, — подтвердил Менедем, не задумавшись, хочет ли Бавкида такой судьбы.

Он слышал похожие разговоры от скучающих жен, которых обольщал. Вот, вероятно, почему некоторые из них позволяли уложить себя в постель — чтобы испытать что-то новое в своей столь ограниченной и обыденной жизни.

— Мне лучше пойти поговорить с поваром, — заявила Бавкида. — Кефаль? Это наверняка обошлось недешево. Извини меня, Менедем.

Она скользнула мимо него вниз по лестнице и направилась через двор, подняв руки к лицу, защищаясь от дождя.

Менедем повернулся, чтобы проводить Бавкиду взглядом. Ее груди были совсем небольшими, как у девственницы, но бедра и походка были уже женскими, зрелыми.

«Что, интересно, она чувствует, будучи замужем за моим угрюмым старым отцом? — гадал Менедем. — Ей уже скучно? Я не был бы удивлен!»

Он поспешно поднялся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Сбежал вниз в холл, ведущий в его комнату, вошел и закрыл за собой дверь. А потом на всякий случай еще и задвинул щеколду, хотя не мог вспомнить, когда поступал так в последний раз. Но то, от чего он убегал, было теперь в комнате вместе с ним. Так же, как и густая тьма.

Та рабыня хотела, чтобы ставни были закрыты, и он ее ублажил. Теперь Менедем открыл их, отчего все в комнате стало серым.

Он невидящим взглядом глядел на дождь. Теперь у него была еще одна причина желать, чтобы дождь прекратился. Юноша хотел вылететь из дома с такой же скоростью, с какой летел по лестнице в свое убежище, где нельзя было укрыться. Менедем гадал — если он выйдет, изменится ли что-нибудь к лучшему? Вряд ли. Что, если он возьмет с собой на улицу свои проблемы, как взял их сюда?

А потом он вдруг начал смеяться.

Все это на самом деле не казалось Менедему смешным — хотя поэт, сочиняющий комедии, мог бы с этим и не согласиться, — но лучше уж смеяться, чем плакать.

«Да отец убил бы меня, если бы узнал, что сейчас промелькнуло у меня в голове».

Менедем засмеялся снова, на этот раз более горько. «Отец убил бы меня…» — он думал так много раз с тех пор, как был маленьким мальчиком, когда что-то шло не так. Дрожь, которая сотрясала сейчас юношу, не имела ничего общего с зябкой, противной погодой. А ведь на этот раз отец и правда мог бы его убить.