По ту сторону Нила - Страница 16

Саймон продолжал лежать, уставив неподвижный взгляд в голубое небо, по которому плыли пушистые облака.

– Она будет та же, что и сегодня, – невозмутимо ответил он. – Она у меня одна на всю жизнь.

Леонард многозначительно поднял брови и обвел глазами товарищей. Послышался смешок.

– Ну, знаете! – Ройстон отложил в сторону бумагу и книгу и растянулся вверх животом, опираясь на согнутые в локтях руки. – С вами действительно невозможно! Тем не менее вынужден признать, даже если это и ниже моего достоинства: я буду скучать по вам, дурачье!

Повисла неловкая пауза. Ройстон высказал вслух то, о чем в последнее время так или иначе думали все: дни их пребывания в училище сочтены, скоро прощаться. Лица кадетов омрачились.

Скоро в военном министерстве в Лондоне проверят их экзаменационные работы, и, как только будут выставлены оценки, выпускников распределят по вакантным офицерским местам. Те, кто с самыми высокими баллами окажутся в начале списка, могут рассчитывать на лучшие назначения в престижные полки с хорошей перспективой карьеры. Занявшим нижние строчки надеяться особенно не на что. Ну а тому, кто провалится, не останется ничего другого, как только вернуться домой несолоно хлебавши.

То, что все пятеро попадут в один полк, представлялось в высшей степени маловероятным. Несмотря на все слухи о том, что после недавних реформ в армии появился спрос на молодых офицеров. Однако Джереми, Стивен, Леонард, Ройстон и Саймон предпочитали не заглядывать так далеко вперед.

– Сентиментальничать будем после экзаменов, – нарушил молчание Леонард и снова открыл учебник. – Итак, что у нас дальше? Совместные действия кавалерии, артиллерии и пехоты…

Время летело быстро. Днями напролет они сидели за учебниками, а по ночам то проваливались в сон со свинцовой от усталости головой, то бодрствовали, терзаемые беспокойными мыслями о предстоящих испытаниях.

Наконец наступило утро, когда кадетов поделили на группы, и они вошли в аудитории, где каждый занял отведенное ему место.

Перья, чернильницы, военные справочники, пронумерованные листки бумаги и, наконец, тексты заданий – вот каково теперь было их снаряжение. Лишь только пробило десять, юноши бросились в атаку под неусыпным надзором преподавателей и офицеров, следивших за тем, чтобы никто не заглядывал в шпаргалку или чужую тетрадь, чтобы не было разговоров и никто не покинул аудитории до часу дня – срока сдачи работ.

Итак, мертвая тишина, с десяти до часу и с двух по пяти. Лишь перья скрипят да царапают бумагу остро отточенные карандаши. Разве кто кашлянет, запыхтит или щелкнет суставами, разминая пальцы. И надо всем этим – тиканье часов, отсчитывающих судьбоносные минуты. Для кого-то мучительно медленно, для кого-то пугающе быстро.

Стены почтенного заведения словно содрогнулись, когда кадеты дружно устремились в коридор, горя нетерпением сверить свои ответы с тем, что написали товарищи. Некоторые стояли, будто парализованные ужасом, который усиливался от одной только мысли дать маху и на следующем экзамене. Остаток дня и первую половину ночи Сандхёрст напоминал гудящий улей, пока, наконец, на следующее утро с десятым ударом часов все не повторилось сначала.

А потом все внезапно кончилось. Последние работы были собраны, листки отсортированы по номерам экзаменующихся и, как повелось из года в год, отнесены в кабинет заместителя коменданта, где их еще раз просмотрели, упаковали в конверты, запечатали и отправили в Лондон.

Кадетов переполняло чувство гордости от внезапного осознания сделанного и облегчения от того, что все наконец позади. Только сейчас в их усталые, опустошенные головы начала закрадываться мысль, что этот этап их жизни, начавшийся когда-то с нервозного поступления, трудных вступительных испытаний и шумного ликования по поводу зачисления в училище, почти закончился. Жребий брошен, и теперь им ничего не остается, как ждать. Скоро станет известно, кто из них набрал больше очков и под флагом какого полка начнется их настоящая жизнь.

Теоретические занятия уже отменили, хотя часы воинской подготовки остались. В эти дни заместитель коменданта на удивление легко ставил свою подпись под увольнительными.

Стояла середина лета, время, когда в лучах солнечного света предметы сверкают, будто отполированные; трава стоит, высокая и блестящая, как стекло, а под розоватыми соцветиями лиственницы появляются шишки. Наступила пора беззаботных дней и коротких ночей, будто хранящих в себе отсвет костров Ивана Купалы.

В один из таких дней Грейс Норбери исполнился двадцать один год.

Во дворе поместья Шамлей Грин слышались веселые голоса и смех. Молодежь – девушки в светлых летних платьях и юноши в брюках для верховой езды, высоких сапогах и рубашках без пиджаков – занимала места в открытой повозке. Только Сесили и Томми прибыли из Гивонс Гров верхом на лошадях.

– До вечера, – попрощалась с родителями Грейс и поднялась в тюльбери, куда следом за ней запрыгнул и Леонард.

Щелкнув языком, Грейс привела в движение неуклюжую пегую лошадь. Следом потянулись Джек и Джилл, чьи поводья держал в руках Стивен. Рядом с ним на кучерском месте восседала счастливая Бекки, сзади в повозке устроились Ада с Саймоном и Ройстон с Джереми. У их ног вилял хвостом Гладди. Время от времени он втягивал носом воздух, вскидывая морду.

Застучали копыта, заскрипели колеса. Смешки и веселые разговоры стихали в отдалении, пока окончательно не смолкли на обсаженной дубами аллее за домом.

– И все-таки, не слишком ли много мы им позволяем?

Полковник не мог оторвать глаз от угла дома, за которым скрылись обе повозки.

– А ты забыл наш первый выезд? – ответила вопросом на вопрос Констанс Норбери.

Она махала рукой, пока дети не скрылись из вида, и теперь, положив голову на плечо мужа, заглядывала ему в глаза снизу вверх.

– Помнишь берег Хугли[6] и нашу повозку с открытым верхом? Мы были одни, без сопровождения…

– Это совсем другое, – сухо отозвался полковник.

Однако цвет его глаз изменился от леденисто-голубого до цвета морской волны – явный признак того, что сэр Уильям растрогался.

Его глаза. Это на них прежде всего обратила внимание Констанс в госпитале в Калькутте. Только потом она увидела его самого, после шестнадцатимесячного марш-броска по пустыням и джунглям, за время которого его полк преодолел три тысячи миль и выдержал четырнадцать схваток с повстанцами, из которых последняя едва не стоила ему жизни.

В этих глазах читались решимость и железная воля. Порой они отражали боль, которую он терпел, но Констанс никогда не замечала в них и намека на страх, мелькающий в глазах других раненых. Постепенно ее интерес к нему сменился симпатией, а когда он начал за ней ухаживать, пришла и любовь.

– Как бы не так, – улыбнулась леди Норбери на слова мужа. – Мой отец был в ярости, когда узнал.

– Только до тех пор, пока я официально не попросил твоей руки, – уточнил полковник, обнимая жену за плечи.

Некоторое время она вглядывалась в его лицо, а потом положила ему на грудь руку.

– Не волнуйся. Они не безрассудны, хотя и избалованы.

Глаза полковника сузились.

– Грейс и Стивен – да. Леонард и Сесили – пожалуй. Даже Данверс. Но Эшкомб и Дигби-Джонс… У последнего в голове нет ничего, кроме вздора. – Он вздохнул. – Мне не нравится, как он смотрит на Аду.

Констанс рассмеялась и толкнула полковника в бок.

– Все отцы одинаковы. Неужели ты ни капельки не гордишься тем, что у нашей красавицы появился первый поклонник?

– Будь у меня такая репутация, как у Дигби-Джонса, твой отец вряд ли благословил бы наш брак, – покачал головой сэр Уильям.

– Неужели все так плохо?

Полковник мрачно кивнул. Уголки его рта под усами приподнялись.

– Список его грехов весьма обширен: неуважительное отношение к дежурным офицерам, драки, пьянство – он ничего не пропустил. Два раза сидел на гауптвахте, а весной его чуть не вышвырнули из училища. О его проделках в деревне лучше не начинать…