По ту сторону костра - Страница 37
Когда трасса была готова, ребята пообедали и высушили одежду. Трофим отмечал происходящее почти механически. Его помыслы занимал предстоящий спуск Сашки с обрыва в речную долину. Затем они направились к круче.
Попов шел впереди. Он сделался хмурым, сосредоточенным. Молчали и остальные.
Бульдозер стоял кормой к обрыву.
Сашка поставил ногу на трак и, ухватившись за дверцу, легко поднялся на гусеницу. Здесь он задержался, обернулся к товарищам. Трофим стоял почти рядом с машиной. Он специально проковылял несколько шагов вперед, чтобы быть ближе к другу. Лучше бы он так не поступал. Сашка вздохнул и пожалел себя, свою молодую жизнь. Ведь через несколько минут он может отправиться «стеречь багульник», как говорили о кладбище, поросшем этими рано цветущими кустами.
И уж совсем ни к чему — это он осознал через несколько мгновений — представились ему толпы народа, жиденький оркестр из пяти музыкантов, которые сопровождают обитый кумачом гроб и опускают его в выдолбленную в вечной мерзлоте продолговатую яму.
«А летом покойнички, поди, в ледяной воде плавают», — подумал он, поежившись. И еще он представил, какие красивые речи будут произнесены над его бездыханным телом, телом человека, «отдавшего свою юную бесценную жизнь за освоение сокровищ Севера».
Тут он точно сейчас только увидел Трофима, Жихарева, и еще ребят, и бывшего моряка-подводника. Сашка чертыхнулся про себя, потому что вдруг совершенно отчетливо понял: если он и дальше станет торчать на проклятой гусенице, то наверняка или бывший моряк, или Трофим с бальной ногой, или даже Аким Жихарев подойдет и скинет его, Александра Александровича Попова, с пьедестала доверия и чести, сам сядет за рычаги и поведет бульдозер вниз.
Сашка почувствовал, что ему очень трудно разлепить почему-то склеившиеся губы, что он будто осунулся за эти томительные секунды, похудел…
От нетерпеливого волнения Трофим шагнул к Сашке — наверное, чтобы произнести какие-то слова ободрения. Это словно послужило сигналом. Сашка заставил себя поднять руку и помахать прощально. Тогда, как бы глянув на себя со стороны, он увидел, что его жест и поза похожи на жест и позу космонавта, перед тем как тот занимает место в кабине ракеты.
Сашке полегчало, особая гордость наполнила его сердце. А когда ему ответили, тоже приветственно подняв руки, он постарался улыбнуться бодро, уверенно и влез в кабину.
Усевшись поудобнее, Сашка скинул меховые варежки и вытер о колени вдруг вспотевшие на морозе ладони. Положив их на рычаги, дал газ. Потом осторожно и плавно включил сцепление. Бульдозер тронулся.
Перед взором Сашки маячили верхушки елей. За окошком заднего обзора он видел кромку обрыва, которая была еще метрах в десяти. Чуть в стороне, на самом краю спуска, появилась фигура Жихарева с предостерегающе поднятой рукой.
Сашка увеличил скорость. Жихарев тут же подал вперед ладонь, одерживая Попова. Тот подчинился. И уже через секунду убедился в правильности предупреждения. Едва кабина поравнялась с Акимом, как левая гусеница начала скрести по камню. Бульдозер стало заносить правым боком в обрыв. Попов догадался об этом по верхушкам елей, служившим ему теперь ориентирами. Две вершинки приходились точно по бокам левой стойки кабины. Сашка видел, как они сдвинулись влево.
Не успев ни испугаться, ни растеряться даже, он потянул на себя правый рычаг, замедлив движение гусеницы. Вершинки стали на место.
«Гм… Ловко получилось, — похвалил сам себя Сашка. — Чуток опаздай — завалился бы на бок…»
Настал критический момент. Вот-вот почти двенадцатитонная махина клюнет кормой и Попов вместе с ней рухнет вниз.
Удержится ли машина? Не перевернется ли по инерции, несмотря на «якорь» отвала?
Сбоку орал что-то Акимыч. Чего — не разобрать, да и разбирать не хотелось, ни к чему. Ори не ори, рычаги в руках у него, Александра Александровича Попова, и нечего — поздно! — лезть с советами и пожеланиями…
Проходили мгновение за мгновением, но бульдозер не опрокидывался в обрыв, только все больше и больше нависал над ним. Заскребла по камню правая гусеница. Вершинки подвинулись вправо. Он повторил проведенный ранее маневр, только теперь наоборот, потянув левый рычаг. Ели, словно стрелки прибора, заняли прежнее положение, которое свидетельствовало, что обе гусеницы одинаково вылезли над ровной в этом месте кромкой.
Покосившись в открытую дверцу, увидел сбоку пропасть. Заерзал на сиденье. И будто именно от этого его движения бульдозер начал опрокидываться в обрыв. Сашка заметил это тоже сначала по елям — неожиданно появился еще один венец ветвей. Потом крен стал увеличиваться быстрее и быстрее.
Руки Сашки непроизвольно напряглись, и ему пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы сдержать инстинктивный рывок и не бросить машину прочь от обрыва. Надо было продолжать двигаться.
«Не останавливай! — кричал себе Сашка. — Не останавливай машину! Не стопори!»
Крен перешел в падение. Перед взором Попова промелькнули стволы елей… тайга на противоположном берегу… заснеженная полоса реки вдали… долина, поросшая высоким лесом… пятна кустарников… Все это тотчас скрылось за верхним краем кабины. Перед ним была изъязвленная глубокими следами снежная осыпь.
Удар был не силен. Его смягчил трос с принайтовленными к нему стволами. Шлепнувшись на гусеницы, машина по инерции проскользила траками, стягивая наст. Баком с горючим бульдозер срезал половину сугроба. Снег волной поднялся почти до заднего оконца. Бульдозер продолжал то ли ползти, то ли скользить.
Сашка чуть убрал газ. Движение вроде бы замедлилось. Покосился в распахнутую дверцу — сугроб был вровень с верхними траками.
Остановка…
Что случилось? Глянул поверх отвала. Ель «ежом» застряла на склоне!
Вытер мокрые ладони о колени, потом снова взял рукоятку на себя.
Траки сцарапывали снег, и бульдозер заметно погрузился в снег.
Тогда Сашка дал полный газ. Машина рванулась, сорвала ель с обрыва, проскользнула вниз метров на десять и, уже не задерживаясь, быстро, вспахивая сугробы, устремилась в долину.
Сашка ликовал.
Он вдруг понял, что напряжение ежедневных занятий на полигоне, мытарства маневров, гонки по безводной степи, броски через таежные болота — все, представлявшееся в армии едва не выдумками лично капитана Чекрыгина, «служаки и безжалостного человека», по сути дела, было воспитанием в них, солдатах, мастерства, воли, упорства в достижении цели. И теперь, когда служба в армии позади, мастерство, воля и упорство очень пригодились. Без этого — без того, что вложено в них капитаном Чекрыгиным и другими командирами, — оказался бы невозможным прыжок на бульдозере. Без армейской выучки они, пожалуй, только зубы поломали бы на таежной романтике, не сделав ничего путного.
Увлекшись подвернувшейся мыслью, Сашка был уже не способен разобраться объективно в происшедшем. Он попросту снял со счета сделанное ребятами на разведке склона. Проваливаясь по пояс в снег, они прочесали каждый метр кручи, отыскивая скалистые обломки, вагами отваливали их в сторону или сбрасывали вниз, чтобы расчистить дорогу бульдозеру. Ведь разворот на склоне, да еще с креном, если машина наскочит гусеницей на камень, грозил почти неминуемой бедой. Потом лесорубы валили ели, чтоб принайтовить их, как сказал морячок, к страховочному тросу. Трактористы трелевали «якоря» наверх, Жихарев во время расчистки пути командовал с кромки. Бригадир умел так организовать дело, что работа выполнялась и быстро, и с наименьшей затратой сил, — это стоило не одной пары рабочих рук…
Однако теперь, глядя из долины на крутой склон, который он преодолел, Сашка искренне думал, что заслуга в осуществлении замысла Лазарева принадлежит ему, лишь ему. Если бы кто-либо попытался спорить с Сашкой, он посчитал бы того злым завистником. Но с Поповым никто и не думал пререкаться. Зачем? Яснее ясного: каждый делал свое, как мог и умел. Один Александр Попов не сделал бы ничего, сколько бы ни старался.