По ту сторону костра - Страница 30

Только почему-то получилось все не по задуманному.

Машину Попов оставил в сторонке и подался к экскаватору, из кабины которого зло смотрел на него Сорока. Желтый свет прожекторов освещал его лицо странным образом, так что глаза экскаваторщика прямо горели презрением.

Не закуривая и отчего-то растерявшись вдруг, Сашка развел руками и проговорил, словно оправдываясь:

— Понимаешь, газанул я на повороте, глыба и слетела…

— Ездить надо уметь! — прикрикнул на него Сорока. — Что весь кузов в канаву не вывалил? Понабрали безбородых…

— Ты полегче, — огрызнулся Сашка.

Два часа назад он так расчехвостил бы эту Сороку, что тот бы только летел, свистел и радовался. Сашка нашел бы, чем ответить на выпад. В нем было очень много обидного для Сашки. Борода у него действительно никак не хотела толком расти. Не борода, а так — поросль, жесткая и редкая: там рыженький волос штопором вылезет, там серенький вкось пойдет. И лицо потому совсем мальчишечье, гладкое, румяное. От армии осталась у Попова привычка носить в нагрудном кармане зеркальце: чтоб не опростоволоситься, ну, хоть в ношении пилотки на грани «дозволено — не дозволено». Да и вообще приятно нет-нет да и приглянуться себе, подмигнуть для уверенности. А вот после неудачи с бородой и усами редко пользовался Сашка зеркальцем. Однажды он чуть не сгорел со стыда. Тетка с третьей улицы тронула его за локоток и прошамкала: «Мальчик, а мальчик, почем там московская колбаса, а мальчик?» Три раза, подлая, повторила. Ушел Сашка из магазина. Кому приятно, что тебя этак обзывают, когда ты передовик производства?

Нет, «безбородого» Сашка не простил бы ни за что… два часа назад. А сейчас только огрызнулся.

Сорока, рассчитывавший на иной эффект, почувствовал себя неловко:

— Раскудахтался… Ну, свалилась порода. Ну, подберем. Не перегородила дорогу?

— Нет.

— «Не-ет», — передразнил Сашку экскаваторщик. — Пусть полежит. Не сбежит от грохотов, пусть в ней хоть Кохинур спрятался. Слышал про такой алмаз?

— Слышал.

— Говорят, на него десять таких поселков, как наш, построить можно.

— Газет ты, что ли, не читаешь, Сорока? Город у нас. Поселок, но городского типа. Значит, город.

Сашка словно вынырнул из воды, холодом и тяжестью обнимавшей его. И сам не понял толком почему. Может быть, оттого, что Сорока и мысли не допускал, что Попов способен спрятать алмаз. А алмаз сейчас лежал в нагрудном кармашке фланелевой рубашки, и Сашка ощущал его, как теплую каплю, согретую жаром своего тела. Больше того, Попову почудилось, что после разговора с Сорокой алмаз стал согревать его самого. Теперь Сашка сообразил: задуманной им шутки с экскаваторщиком не получилось потому, что ему показалось, будто алмаз как-то может быть увиден Сорокой.

Конечно, это глупость. Никто на свете не знает про спрятанный у него на груди теплый камушек, теплый-теплый. Сашка распахнул ватник и нарочно выставил перед Сорокой грудь, обтянутую фланелевой пестрой рубашкой. Ему стало весело от мысли, что Сорока ничегошеньки и не подозревает. И он похлопал экскаваторщика по плечу:

— Работать надо как следует! Понимаешь? Широкие и пушистые усы Сороки, растянутые улыбкой, сделались еще шире и пушистее:

— Хватит трепаться, Сашка. Подавай машину! Спрыгнув с гусеницы экскаватора, Сашка пошел было к своей машине, но вдруг остановился. «Свинья же я, коль так плохо подумал об Анке. Не скажет она так. Мои это думки. Паршивые думки». И, уже не размышляя больше об этом, Попов вернулся к экскаваторщику и, по выражению бывшего подводника, а ныне тракториста Фили Лукашина из колонны Акима Жихарева, обрубил все концы:

— Сорока, я алмаз в той глыбе нашел.

— Тю! — удивился экскаваторщик. — Добрый?

— Вот! — И Сашка достал камень из кармашка рубахи.

В прозрачности алмаза смешался голубой лунный свет и золотистый свет прожекторов, и от этого он показался Попову крупнее и прекраснее. Однако Сорока был иного мнения об алмазе:

— Фитюлька. Я думал, ты добрый камень нашел.

— Чудак ты…

Присмотревшись к алмазу повнимательней, Сорока изрек:

— Це каменьюка тильки на цацки сгодится.

— Ювелирный, говоришь?

— То тебе Ашот Микаэлянович скажет. Он твою каменюку по косточкам разберет. Сейчас к нему пойдешь? Он сегодня на фабрике дежурит.

— Вот еще!

— А чо?

— Ездку пропускать? Что я, чокнутый? И так заболтался. Кончу смену и пойду.

— Тоже правда. Ты сегодня в притирочку с планом идешь, передовик. А дружок твой, Трошка, на ездку больше сделал.

— А ты не болтай, Сорока. Ты говори, а в кузов наваливай.

За остаток ночи у Сашки аж рубашка от пота к спине прилипла, но Лазарева он на две ездки обскакал. Оставив у ветрового стекла полтинник, который задолжал сменщику, Попов не стал его дожидаться и мыть машину, рассудив, что, сдавая алмаз, он тоже делает дело, поэтому сменщик пусть вымоет МАЗ сам. Не развалится, не перетрудится. Не будет же Попов тратить личное время на сдачу находки.

Умытый, аккуратно причесанный и свежевыбритый Ашот Микаэлянович встретил Сашку бодрым вопросом:

— Как дела, гвардия?

— Вот… — сказал Попов и выложил на стол алмаз. Тут же, точно забыв о присутствии Сашки, Ашот Микаэлянович достал из стола кусочек черного бархата и лупу, сел, поддернул рукава сорочки насколько позволяли запонки и углубился в осмотр находки. Был он человек восторженный, темпераментный и, разглядывая алмаз, ерзал на стуле, кряхтел и постанывал от удовольствия.

— Отличный экземпляр! — отложив лупу, воскликнул он. — Где нашел?

Попов рассказал.

— Очень хорошо говоришь, Попов! Это прекрасно, когда ты сказал, что увидел пустоту! Удивительно хорошо! Ты — поэт!

— Сколько же стоит этот камушек на цацки?

— На «цацки»! — рассмеялся Ашот Микаэлянович. — Да, на цацки. Ювелирный алмаз. Аристократ. В нем… — Ашот Микаэлянович отошел к аналитическим весам, стоявшим под стеклянным колпаком. — В нем… двадцать и семьдесят три сотых карата…

Сумма, которую назвал Ашот Микаэлянович, поневоле заставила Сашку округлить глаза. В воображении построились перед Сашкой машины «Волга» и моторки…

— Что так смотришь, Попов? Это же почти готовый брильянт! При огранке потеряется совсем немного. Это не очень крупный камень. Есть раз в пятнадцать — двадцать больше. Но те — уникальные. Уникальные камни уже и в четыре раза крупнее — «Шах», например. Но с каждым таким старым алмазом связаны удивительные и кровавые истории.

— И с «Шахом» тоже?

Ашот Микаэлянович стал серьезным, даже мрачным:

— Это, пожалуй, самая трагичная история. Им расплатились за жизнь автора бессмертной комедии «Горе от ума».

— Грибоедова?

— Да, Александра Сергеевича Грибоедова. Ведь он был не только писателем, но и крупным дипломатом. Он был убит религиозными фанатиками в Тегеране. И вот в 1829 году, после убийства Грибоедова, персидский принц Хосрев Мирза отправил алмаз Николаю I. Цена алмаза, по мнению тогдашних правителей Персии, окупала смерть Грибоедова. Русский царь признал инцидент исчерпанным…

— Велик ли «Шах»? — спросил Попов и тут же добавил: — За смерть Грибоедова расплатиться алмазом…

— Велик ли… Не особо — восемьдесят восемь и семь десятых карата. Он не больше первой фаланги твоего мизинца.

— А самый большой алмаз?

— Алмаз? «Куллинан». Его нашли в 1905 году на руднике «Премьер», в Южной Африке. Весил он три тысячи сто шесть каратов. При обработке его раскололи по направлению трещин, и получилось несколько брильянтов. Самый крупный — «Звезда Африки» — огранен в форме капли и весит пятьсот тридцать и две десятых карата.

— Сколько же он стоит? — тихо спросил Сашка.

— Практически не имеет цены. Впрочем, так же, как и «Шах». Но один из самых редких потому, что на его гранях выгравированы надписи. Сделать это чрезвычайно трудно. В мире известны лишь несколько камней с гравировкой.

— Не имеет цены…

— Да! Разве можем мы расстаться с «Шахом»? Это наша история, наша боль и кровь… Ты, Попов, можешь дать название своему камню.