По тонкому льду - Страница 109

Земельбауэр поведал мне занимательную историю. Оказывается, еще в 1935 году между имперской службой безопасности (СД) и имперской военной разведкой (абвер) завязалась отчаянная грызня. За истекшие восемь лет эта грызня переросла в войну не на жизнь, а на смерть. Начал эту войну создатель и шеф СД Рейнгардт Гейдрих. Война ведется, разумеется, тайно, закулисно. Вспышки огня редко озаряют поле битвы. Обычно сражения окутываются дымовой завесой Но какие силы развязали эту войну? Это тоже интересно Дело в том, что поначалу в СД вошли гестапо, крипо. [3]и зипо [4]Но этого показалось Гейдриху мало. Он захотел подмять под себя и военную разведку, то есть абвер. А абвер входил в ОКВ. [5]Возглавлял его адмирал Канарис, тот Канарис, который не так уж давно посвятил того же Гейдриха в тайны шпионского ремесла. Раньше они были друзьями, теперь – смертельные враги. Если Гейдрих имеет в своем сейфе дело на Канариса, куда заносится каждый шаг адмирала, то можно не сомневаться, что Канарис ведет досье на Гейдриха Короче говоря, Гейдрих хотел проглотить Канариса вместе с абвером и все время жужжал в уши фюреру, что разведка и контрразведка СД совершеннее и дешевле военной Эстафету войны, выбитую из рук Гейдриха в сорок втором году, подхватил обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер. Война продолжается. Кальтенбруннер увивается вокруг фюрера, но тот молчит. Гитлер не может не считаться с ОКВ Гитлер понимает, что в абвере главную роль играют представители юнкерско-офицерских кругов, которые и так его недолюбливают.

Если бы Земельбауэр знал, чем окончится эта война! Но он не мог знать, не мог и гадать. И решил ждать, Он планировал так Если покушение на фюрера удастся, он явится к фон Путкамеру и попробует объясниться. Так, мол, и так, дорогой. Вы были в моих руках, но я не хотел мешать вам творить святое и правое дело Хотите верьте, хотите нет. Вот ваши письма. Я хранил их лучше, чем ваш покойный брат. Путкамер может оказаться человеком благодарным, великодушным. Это не какой-нибудь плебей без роду и племени. Он аристократ, патриций. Путкамер связан родственными узами с самой высшей немецкой знатью.

У него неимоверное количество преданных друзей в стране и за рубежом. Он пользуется поддержкой сильных мира сего, Путкамер – это бог. Стоит ему замолвить словечко – и путь Земельбауэра к трудным жизненным вершинам будет устлан цветами. Ну, а если заговор сорвется, никогда не поздно отправить письма Кальтенбруннеру с такой, допустим, короткой припиской: "Изъяты у расстрелянного на днях дезертира". Тогда слово за Кальтенбруннером. Это далеко не Канарис, но лучше, чем ничего.

Вот какую игру затеял начальник гестапо!

Я спросил:

– Интересно, как поведет себя фон Путкамер, если показать ему письма?

Штурмбаннфюрер пожал плечами, подумал. Что сказать! Путкамер, конечно, бог, но тут его могущество, быть может впервые, можно взять под сомнение.

Аристократу хочется жить не меньше, чем простому смертному.

– Вы полагаете, он примет мои условия? – уточнил я.

– Уверен. Куда ему деваться! Эта публика держится с апломбом лишь до поры до времени.

– Я хочу, чтобы письма Путкамеру предъявили вы в моем присутствии.

– Эти идиотские письма укоротили мою жизнь по крайней мере лет на десять, – раздраженно проговорил гестаповец. – Но я согласен. Мне доставит удовольствие понаблюдать за физиономией этого «фона», когда он увидит собственные литературные упражнения.

Уточнив кое-какие детали и считая вопрос о Путкамере исчерпанным, я предложил начальнику гестапо подготовить мне списки арестованных, содержащихся при гестапо и в тюрьме.

Земельбауэр пожевал губами, глотнул воздух и философски заметил:

– Как странно устроена человеческая жизнь! Вчера я приказывал вам, сегодня – вы мне. А почему? Что произошло? Ничего особенного. Какие-то бумажки перекочевали из моего сейфа в ваш карман. Только и всего. Какая глупость!

"Оппель" промчался по городу, перевалил через мост и выскочил в степь.

На горизонте неровными зубцами вырисовывался черный гребень леса. Справа тянулся высокий – колос в колос – хлеб. Под порывами устойчивого ветра он колыхался под солнцем золотистыми волнами.

Машина торопливо бежала в сторону леса, неся двух молчаливых людей – меня и Земельбауэра. Был еще и третий в «оппеле», но он не в счет: это шофер. Кстати, он тоже молчал, выполняя положенные ему по должности обязанности и ничем не напоминая о своем присутствии. Я молчал и думал.

Думал, вероятно, и штурмбаннфюрер. Не может же человек не думать, готовясь к довольно необычному для него шагу? А Земельбауэру было о чем поразмыслить.

Впереди встреча с Путкамером, тем самым Путкамером, письма которого укоротили начальнику гестапо, как он сам выразился, жизнь лет на десять. И не только укоротили жизнь, а отдали ее целиком в распоряжение подпольщиков.

Один из этих подпольщиков сидел сейчас рядом с ним и вез его, мощного и всесильного начальника энского гестапо, "в гости" к Путкамеру. Со стороны, конечно, все выглядело иначе. Так, как подобает поездке штурмбаннфюрера СС по своим служебным делам в сопровождении переводчика. Он, нахохлившись, закинув ногу на ногу и сложив руки на груди, сидел и глядел вперед, в набегавший навстречу лес. Все должны были видеть, даже шофер, что начальник гестапо, как и прежде, грозная и важная личность и не его везут, а он везет маленького человечка-переводчика на деловую встречу в расположение школы абвера. И встреча эта секретна, осуществляется в интересах безопасности Германии.

Я тоже всем своим видом старался повысить авторитет господина Земельбауэра, сидел тихо и скромно сзади, на почтительном расстоянии от начальства и изучал затылок этого «юберменша». Мне нравилось играть свою новую роль. Пусть шофер, пусть сотрудники гестапо думают, что я только беззащитный исполнительный чиновник при штурмбаннфюрере. Но сам Земельбауэр знает, кто сидит с ним в «оппеле», кто сейчас хозяин положения.

Исполнение новой роли, признаюсь, доставляло мне немалое удовольствие.

Мало сказать, удовольствие – наслаждение. И не только потому, что я мстил этому ублюдку за причиненное им зло, заставлял его в какой-то мере расплачиваться за преступления. Мое честолюбие разведчика торжествовало. Да, сегодняшний Земельбауэр – покорный, униженный, предупредительно-угодливый – дело моих рук. Он страшен для других и жалок для нас. Он ходит на невидимом поводке, как пес. А конец поводка зажат в моей ладони. Сегодня я приспустил поводок, и Земельбауэр мчится вперед, мчится в лес, чтобы разыскать Путкамера и схватить его за горло, схватить мертвой хваткой.

Я спокоен. Я более спокоен сегодня, чем в тот час, когда шел на беседу со штурмбаннфюрером, держа в кармане копии писем. Там все-таки была игра, в которой я принимал участие. Теперь я только зритель и, если хотите, арбитр.

Мне предоставлено право судить о возможностях господина Земельбауэра, ставить ему отметку.

Решетов и Демьян возлагали большие надежды на мою поездку к Путкамеру.

Уж если гестапо дало нам кучу агентов, и в числе их нескольких человек, прижившихся на нашей стороне, то каков будет улов в абвере! В школах абвера готовят разведчиков и засылают их в нашу прифронтовую полосу и в наш тыл.

Именно этим занимается подполковник фон Путкамер. И если его оседлать, он даст не один, а несколько списков агентуры абвера. Во всяком случае, той агентуры, которую подготовил в своей школе. Короче говоря, в наших руках окажутся крупнейшие козыри.

Степь осталась позади. Машина вошла в неширокий лесной коридор. В далекую перспективу уходила ровная, без единого изгиба, дорога. Ее покой стерегли высоченные медноствольные сосны.

Переползавший через дорогу трактор с поврежденной гусеницей задержал нас на несколько минут. И только теперь, когда мы стояли с выключенным мотором, я услышал звуки, которые не доходили до слуха при движении.