По следам знакомых героев - Страница 55

— В самом деле, — пробормотал Уотсон, листая том Пушкина, врученный ему Холмсом. — «Исторические анекдоты». Позвольте, Холмс! Но ведь это не просто анекдоты, а исторические!

— А Онегин какие, по-вашему, хранил в памяти? — парировал Холмс. — У Пушкина прямо сказано: «Дней минувших анекдоты». Дней минувших — это ведь и значит исторические.

— Что с вами сделаешь, Холмс, — вздохнул Уотсон. — Опять вы положили меня на обе лопатки.

— Погодите, это еще не все. Я хочу добавить еще несколько слов об Онегине: о том, был ли он серьезный человек или, как вы только что изволили выразиться, пустой малый. Взгляните-ка!

— Что это?

— Черновые варианты, наброски к первой главе «Евгения Онегина». Взгляните, как выглядел самый первый черновой набросок к шестой строфе. Той самой, в которой говорится про «дней минувших анекдоты».

— Да тут всего несколько слов, — сказал Уотсон.

— Прочтите их, пожалуйста, Уотсон. Вы разбираете почерк?

— О да, вполне. Первое слово — «времен»… Затем — «анекдоты»… Потом еще два слова: «помнил он». А затем пропуск и делая строчка: «Он знал, что значит Рубикон».

— Надеюсь, дорогой друг, вы тоже знаете, что значит Рубикон?

— Что-то такое помню из древней истории, Река, если не ошибаюсь. Ну да, конечно! Цезарь перешел Рубикон!

— Совершенно верно, — кивнул Холмс. — Рубикон — это пограничная река между цизальпинской Галлией и собственно Италией. И знаменита она переходом Цезаря в 49 году до нашей эры. Но говоря, что Онегин «знал, что значит Рубикон», Пушкин хотел сказать не это.

— А что же?

— Вы, конечно, знаете, что название этой пограничной реки давно уже стало нарицательным. Перейти Рубикон — это значит сделать решительный шаг, совершить необратимый поступок. Как говориться, сжечь за собой корабли. Но в те времена, о которых рассказывает Пушкин, оно означало нечто еще более конкретное.

— Вы перестанете, наконец, говорить загадками? — возмутился Уотсон.

— Взгляните! — сказал Холмс, протягивая ему довольно увесистый том. — Это следственное дело декабристов. Том второй. Откройте его, пожалуйста, на странице 451-й. Открыли? Так… Что там?

— Показания Бестужева.

— Прекрасно. Читайте!.. Нет-нет, вот отсюда.

Уотсон послушно прочел:

— «Я сам при многих, перешагнув порог Рылеева кабинета, сказал, смеясь: „Переступаю через Рубикон, а Рубикон значит руби кон, то есть все, что попадется, но я никак не разумел под сим царствующей фамилии“».

— Надеюсь, вы поняли, что это значит? — спросил Холмс. — Бестужева обвиняли в том, что выражение «руби кон» означало намек на истребление царствующей фамилии. Понимаете теперь, на какие серьезные обстоятельства могли намекать слова, сказанные Пушкиным об Онегине: «Он знал, что значит Рубикон»?

— Но если эта строчка так многозначительна, почему же Пушкин ее вычеркнул? — спросил Уотсон.

— Трудно сказать. Возможно, из цензурных соображений. Но строка об анекдотах, которые Онегин хранил в своей памяти, тоже весьма многозначительна. Найдите, пожалуйста, в этой же книге допрос лейтенанта Арбузова.

— Вот он!

— Великолепно. А теперь прочтите то место из его показаний, где говорится о декабристе Завалишине.

Уотсон прочел:

— «При каждом свидании рассказывал новости: то новая республика в Америке образовалась или какой-нибудь анекдот из Испании или Греции».

— Как видите, рассказывание анекдотов было не таким уж пустым занятием, если следственная комиссия, занимавшаяся делом декабристов, с таким пристрастием о нем расспрашивала… Ну как, Уотсон, убедились?

— Я давно уже убедился, что спорить с вами бесполезно, — хмуро ответил Уотсон.

— А вот это вы зря, — улыбнулся Холмс. — Спорьте со мной, мой милый! Непременно спорьте! Не зря ведь говорят, что в спорах рождается истина.

— Почему это вдруг, мой милый Уотсон, вас заинтересовал капитан Копейкин? — спросил Холмс.

— Понимаете, какая штука, — начал Уотсон. Но тут же изумленно прервал себя. — Позвольте, Холмс!.. Я ведь не успел еще с вами и словом перемолвиться! Каким образом вам стало известно, что меня заинтересовал капитан Копейкин?

— Как всегда, все объясняется чрезвычайно просто, — благодушно рассмеялся Холмс. — Сегодня утром на вашем ночном столике я обнаружил «Мертвые души» Гоголя. Когда я взял в руки книгу, из нее выпали ваши очки. Приглядевшись, я увидал, что очками были заложены как раз те страницы, на которых напечатана «Повесть о капитане Копейкине». Видите? Здесь даже осталась небольшая вмятина…

— Поразительно! — только и мог вымолвить Уотсон.

— Приглядевшись еще внимательнее, — продолжал Холмс, — я увидел, что некоторые строки этой «Повести» отчеркнуты ногтем. Я не поленился, взял в руки лупу и убедился, что это след именно вашего ногтя. Помните, вы третьего дня чистили трубку и сломали ноготь? Должен вам сказать, Уотсон, что сломанный ноготь оставляет особенно отчетливый след. Он острее царапает и даже слегка рвет бумагу. Разумеется, увидеть это может только глаз опытного криминалиста.

— Не скромничайте, Холмс! — пылко воскликнул Уотсон. — Заметить такое мог только единственный в своем роде глаз Шерлока Холмса!

— Полноте, Уотсон… Не забывайте к тому же, что здесь, на Бейкер-стрит, живем лишь мы с вами. И если я в последние дни не читал «Повесть о капитане Копейкине», стало быть, читали ее вы. Больше ведь некому! Простая логика, Уотсон, простая логика… Ну а следующий шаг было сделать уж совсем не трудно. Если Уотсон, подумал я, всю ночь напролет читал «Повесть о капитане Копейкине», стало быть, ему пришла в голову по поводу этой повести какая-то любопытная мысль. Итак? Не угодно ли вам поделиться со мной вашей очередной нахальной идеей?

— Вы, как всегда, угадали, — вздохнул Уотсон. — Идея и впрямь нахальная. Но поскольку вы не раз поощряли мое нахальство…

— Не тяните, Уотсон. Переходите прямо к делу.

— Извольте. Надеюсь, вы не забыли наше путешествие, в котором вы дали мне понять, что Чичиков, герой «Мертвых душ» Гоголя, не случайно напоминает своим внешним обликом императора Наполеона?

— Разумеется, не забыл.

— В тот раз вы крепко втемяшили мне в голову убеждение, что в художественном произведении каждая подробность имеет какой-то особый смысл. Верно?

— Само собой.

— Вот я и подумал: а зачем Гоголю понадобилось вставлять в «Мертвые души» историю про капитана Копейкина? На Наполеона Чичиков хоть немного, но все-таки похож. А на капитана Копейкина он ведь не похож ни капельки. Даже почтмейстер, рассказавший эту историю, когда ему указали, что капитан Копейкин без руки и ноги, а у Чичикова обе руки и обе ноги целы, даже он, как пишет Гоголь, «вскрикнул и хлопнул со всего размаха рукой по своему лбу, назвавши себя публично при всех телятиной».

— Да, я обратил внимание: именно эта гоголевская фраза была подчеркнута в книге вашим сломанным ногтем, — вставил Холмс.

— Вот я вас и спрашиваю, — голос Уотсона обретал все большую уверенность, — зачем Гоголь вставил эту совершенно ненужную историю в свою поэму? Я предположил, что дело было так: Гоголь написал эту «Повесть о капитане Копейкине», думая как-то связать ее с историей Чичикова. Но не связал. А выбрасывать ее ему было жалко. Что и говорить, история очень занятная. И написана она прелестно. Но в «Мертвых душах» она совершенно не нужна.

— Смелое заявление, — заметил Холмс.

— Не только смелое, но даже нахальное, — согласился Уотсон. — Однако вы ведь сами меня к этому призывали. Короче говоря, Холмс, я пришел к выводу, что Гоголь поступил бы разумнее, изъяв эту историю из «Мертвых душ». А если она была ему так дорога, взял бы да напечатал ее как отдельный рассказ. Вы, кажется, все-таки шокированы моей смелостью?