По правилам и без (СИ) - Страница 52

— И от чего зависит… ее безопасность?

— От исхода нашего с тобой разговора. Так что проходи, присаживайся, можешь налить нам чаю.

Я послушно села, при этом не пытаясь скрыть гнева и презрения по отношению к человеку, который ведет себя в моем доме, словно хозяин. Тот в ответ на мой взгляд лишь улыбнулся уголками губ, и эта его улыбка была самой пугающей из всех, что мне довелось видеть раньше.

— И мне бы хотелось узнать, о чем таком ты беседовала с Кириллом Воронцовым, что его племянник уже через пять минут выбежал злой и потерянный?

Я побледнела: получалось, что Шекспир следил за мной? Только ли сегодня, или все время? И теперь он хочет, чтобы я рассказала ему то, что сегодня узнала?

— Можешь не отвечать сама, — заметив растерянность на моем лице, снисходительно разрешил он. — Используй звонок другу, если хочешь. Буду только рад увидеть Диму снова, — а в глазах — подтекст: «Звони ему, иначе пожалеешь».

— Сволочь, — прошипела я, на что мужчина лишь рассмеялся. Только этот смех отчего-то отбил у меня желание снова его оскорблять.

— Дай мне свой телефон, — резко сменив выражение лица на серьезно-требовательное, произнес он и протянул вперед ладонь. — Иначе свой возьму я, и твоя мама перестанет просто спокойно спать.

— Козел, — прошептала я, но телефон послушно отдала. Шекспир улыбнулся, а уже через пару мгновений поднес телефон к уху. Гудок, второй, третий, четвертый… и резко короткие, разрывающие установившуюся тишину.

Во второй раз Дима сбросил сразу же, а на третий вместо него ответил бесцветный голос: «На данний момент абонент не може прийняти ваш дзвінок. Зателефонуйте, будь ласка, пізніше».

— А я думал, что у вас любовь, — с издевкой произнес мужчина, но телефон возвращать не спешил. — Так, кто тут у нас… «Папочка»? Интересно, а он знает, о чем ты беседовала с сыном его бывшего работодателя? — он внимательно посмотрел на меня, а потом довольной улыбнулся: — По глазам вижу, знает. Спросим его?

В этот раз гудков было три. А после — обеспокоенный голос и спокойный ответ:

— Нет, это не Рита. Но она бы очень хотела увидеть своего дорогого папочку, да и я тоже, — и снова неразборчивые, но резкие слова, искаженные не слишком-то хорошей связью. — Не стоит грубить, пока у меня в руках твои жена и дочь. И с ними пока — повторюсь: пока — все в порядке, и сейчас все зависит от сговорчивости твоей и твоей дочурки. Приходи в свой бывший, — он сделал какое-то особое ударение на слове «бывший», — дом. У тебя полчаса. И, думаю, ты понимаешь, что не стоит никому больше звонить.

Папа пришел через двадцать минут. Но эти двадцать минут…

Первым делом, нажав на сброс, Шекспир вытащил из моего мобильника батарею. А потом, как ни в чем не бывало, попросил проявить дружелюбие и напоить гостя чаем. Причем попросил так, что сразу стало ясно: неповиновение будет наказываться, жестоко наказываться. К тому же, оставаться с этим человеком в одной комнате было выше моих сил, поэтому, бросив на него уничижительный взгляд, я все же направилась на кухню. Медленно — заторможено — налила воду в чайник, поставила его на плиту. Достала чашки, в одну положила пакетик с чаем — подумав, добавила еще два, а в другую — тоже три, только ложки кофе.

Ему — чтобы подавился, гад, а себе — потому что всегда так делала. Плохо? Крепкий кофе и громкая музыка. Только сегодня придется обойтись без музыки.

— Саботажничаешь? — усмехнулся Шекспир, совершенно спокойно убирая из чашки два лишних пакетика. Я совсем не заметила, когда он вошел, поэтому едва не уронила чайник, как раз закипевший. — Будь осторожнее.

Ага, будешь тут осторожнее, как же!..

— Сахар класть? — угрюмо спросила я, наконец, поставив многострадальный чайник на место. Аромат кофе тут же наполнил кухню.

— Не стоит, — покачал головой мужчина так буднично, словно был всего лишь другом мамы, а не преступником, угрожающим целой семье. А потом вдруг взял меня за запястье, развернул к себе. — Рита, не стоит меня бояться. Я не сделаю ничего плохого ни тебе, ни, тем более, твоей маме. Она замечательная, ты и без меня это знаешь. И будь моя воля… просто расскажи все, и это все прекратится. Никто больше не побеспокоит ни тебя, ни Лену, все закончится. Просто расскажи мне все, что знаешь про семью Воронцовых.

Это было заманчиво. Это было чертовски заманчиво — просто рассказать то, что я знаю, эту незначительную часть правды, и наконец-то освободиться от всего того, что отравляло жизнь последний месяц, перестать бояться за себя и свою семью каждый день, наконец-то оказаться в безопасности, подальше от вражды преступников.

Меньше пяти минут, и все будет как прежде?..

Не будет. Никогда все не будет, как прежде, никогда жизнь моя не вернется в прошедшую осень, когда не было всего того, что вдруг стало неотъемлемой частью существования.

Будет только предательство. Предательство по отношению к людям, которые помогали моему отцу, помогли мне, которые стали пусть немного, но близкими, предательство по отношению к самой себе, своих убеждениям и принципам, предательство по отношению к Диме.

А ведь я его уже и так почти предала.

Скоро, совсем скоро приедет папа, он взрослый, у него за плечами большой опыт и рассудительность, а не эмоциональность истеричной девчонки. Пусть он сам решает, что говорить, пусть все решает сам.

Я выдернула руку и села за стол, всем своим видом давая понять, что не намерена продолжать разговор на эту тему. Шекспир только пожал плечами: мол, дело твое, сама решила, — и сел напротив.

— Ты, должно быть, знаешь, что Степан Павлович и Князь давно враждуют, — вдруг сказал он. — И, полагаю, тебе даже в общих чертах объяснили причины. Только, полагаю, они рассказали тебе далеко не все. Хочешь узнать, что стало последней каплей?

Я неуверенно кивнула.

— Степан Павлович познакомился с невесткой Князя. Про это тебе рассказывали?

— В общих чертах, — не стала скрывать я. Не хотелось еще раз слушать эту историю, пусть и с другой точки зрения — только не сегодня и не сейчас. — Мне рассказывали, что ее… убили. Наркоман.

— Да, такова официальная версия, — согласился Шекспир, — того парня, который, якобы, находился в невменяемом состоянии на момент убийства, посадили. Так вот, этот парень — старший сын Степана Павловича. И он, хоть и баловался наркотиками, совершенно точно не мог убить Марию Воронцову. Тогда близились выборы в гор. и обл.совет, и одному человеку очень не хотелось, чтобы мой начальник стал депутатом. Сейчас повторилась та же история, только уже не с Данилом, а с Женей. Его убили. Киллер, по заказу Олега Трубачева, сейчас как раз слушают его дело. И отец твоего любимого Димы его защищает не потому, что ему заплатили, а потому что в свое время Трубачев оказал Виктору Воронцову хорошую поддержку. И услугу, вот только никто, кроме них, не знает, что это за услуга. А ты, случайно, ничего об этом не знаешь?

— Не знаю! — воскликнула я, резко подрываясь — при этом едва не опрокинула чашку. — И не могу понять, зачем вы все это мне говорите! Думаете, что я проникнусь трагичностью истории да расскажу вам все, что знаю и чего не знаю?! Хотите выставить себя и этого вашего Степана Павловича жертвами, невинными овечками, на которых напали злые серые волки?! Только мне совершенно плевать, кто из вас лучше, а кто хуже! Вы все!...

Вместо получаса папе понадобилось двадцать минут.

— Рита, ты как? — тут же, совершенно не обращая внимания на Шекспира, обратился он ко мне.

— В порядке, — ответила я, стараясь сдержать вдруг накатившие слезы. — А мама?..

— С ней все будет в порядке, — уверенно сказал папа. — Иди в свою комнату, мы с Антоном сами разберемся.

— Я бы не стал на твоем месте командовать, — начал было Шекспир, но замолчал.

Не стоит говорить лишнее, когда на тебя наставляют пистолет.

— Рита, немедленно возьми у меня в кармане телефон и уходи в свою комнату.

Ослушаться я не посмела. Вот только успела заметить, что в руках Шекспира тоже появился пистолет.