По правилам и без (СИ) - Страница 42

— А сколько мне можно повторять, что я уже взрослый человек? — устало вторила Алина — точно, не в первый, и даже не в десятый раз.

— В девятнадцать? Взрослый? Не смеши.

— Зато ты у нас взрослый, уже четверть века стукнуло, старик прямо, — огрызнулась девушка. — И вообще, ты мне не мама, чтобы что-то указывать.

— Да не дай бог такую дочку, — мужчина вздохнул. — Я же за тебя, дуру, беспокоюсь; знаешь, на скольких таких с раком легких насмотрелся?

— Дурой красотку свою будешь называть! — Алина повысила голос, но на крик не перешла. — И о ней печься, у вас ведь такая любовь! На пепелище прям!

— И как я сразу не понял? — с какой-то странной интонацией вопросил врач.

— Чего? — насторожилась племянница, с опаской глядя на дядю. Тот как раз сделал к ней, сидящей на столе, пару шагов, и теперь стоял совсем близко.

— Во-первых, ты пьяна, — спокойно ответил он, словно не замечал реакцию девушки. — А, во-вторых, ты ревнуешь.

— Рехнулся?! — Алина попыталась встать и рвануть к двери, но сильные мужские руки ее остановили. Я затаила дыхание, понимая, что стала невольной свидетельницей чего-то слишком личного, заглянула в один из тех пресловутых шкафов, где хранятся самые потаенные скелеты — но не смогла сдвинуться с места. Тайны, они приковывают, не отпускают, пока не разгадаешь… как та фарфоровая статуэтка, неподвижный взгляд которой сейчас слишком напоминает взгляд уже не вырывающейся девушки: такой же непоколебимой, гордой, но в то же время хрупкой и беззащитной в чужих руках. Но чужих ли?

— Уже давно, — уже тише ответил Кирилл, все еще удерживая притихшую племянницу. Окно было приоткрыто, и даже сейчас я все еще слышала разговор — но лучше бы не слышала, не открывала этот шкаф. — Ты же знаешь, что сводишь меня с ума, и все бы было иначе, если бы…

— Если бы я не была твоей племянницей? — Алина горько усмехнулась. — Тогда бы ты на меня даже не посмотрел, любитель экзотики хренов…

— Не говори, если не знаешь, — резко оборвал ее мужчина. — Ты же понимаешь, что однажды мне станет наплевать на условности вроде кровного родства — и хорошо, если я буду слишком пьян.

— А сейчас ты, стало быть, трезв и помнишь об этих, как ты выразился, «условностях»? Не похоже, знаешь ли. Да и тебя твоя любимая ждет.

— Я к ней ничего не чувствую, ты же понимаешь, — еще тише продолжил Кирилл, наклоняясь к племяннице совсем близко. — Стоит тебе хоть слово сказать, и я ее тут же брошу, примчусь к тебе по первому же зову, — его губы зависли в паре сантиметров от ее, а глаза потемнели от странного, противоестественного желания — и, что самое ужасное, в ее карих глазах появилось что-то похожее, пусть и не столь заметное.

Но в дверь постучали, раздался женский голосок:

— Кирилл, дорогой, ты здесь? — а через миг Ника уже вошла в комнату. Но мига этого хватило, чтобы Алина отскочила от мужчины и приняла невозмутимый вид. — И ты тут? — это «ты» красотка буквально выплюнула.

— Что ты хотела, Ника? — Кирилл на вежливость не разменивался, хотя, по идее, говорил со своей девушкой.

— Я хотела тебе сказать… еще днем, но как-то не получилось… — и выразительно посмотрела на Алину.

— Я пойду к себе. Еще раз с днем рождения и спокойной ночи, — вложив в последние слова особый, ядовитый смысл, она вышла на балкон и пошла в мою сторону — я от неожиданности даже не успела среагировать. Сквозь приоткрытое окно донеслась радостная фраза:

— Дорогой, я беременна!

Алина застыла. Достала сигарету — не тонкую, дамскую, а такой же Kent, как и у Димы — с трудом отыскала в кармане зажигалку. Да так и застыла с поднесенным к сигарете огнем, заметив старающуюся раствориться со стенкой меня.

— Мужики все — козлы, не находишь? — и преспокойно закурила. — И за это один из них получает прямо-таки охуенный день рождения.

Глава 20. Праздник на пепелище

Немая сцена была достойна гоголевского «Ревизора».

Я стояла, не шевелясь, и в упор смотрела на спокойно курящую девушку, ужасный секрет которой случайно узнала.

— Ты все слышала, да? — она вновь выпустила клубы дыма мне прямо в лицо. Кирилл со своей беременной пассией уже покинул комнату, а остальные были пусты, и никто нас услышать не мог. — И, я так полагаю, поняла правильно.

Я неуверенно кивнула. Алина только вздохнула и оперлась на перила балкона, затушила сигарету и тут же закурила новую.

— Я тебе отвратительна, да? И Кирилл тоже?

— Нет… — и это была правда. Странно, но я была совершенно искренна в этом тихом отрицании. Не знаю, почему, но я не видела в отношениях этих двоих ничего противного. Противоестественное — безусловно, неожиданное и слишком неприятно удивительное — да, но не противное и уж тем более не отвратительное.

Это странно, но я отчетливо понимаю, что между Кириллом и Алиной существует граница, которую никто из них не переходит — да и вообще, это их личное дело, меня совершенно не касающееся. А еще…

Я помню тот разговор с Кириллом и ту статуэтку. Бессильная ярость, но не злоба, печаль, обреченность и боль, но какая-то воздвигнутая самим собой условность, позволяющая себя сдерживать.

Только вот условность оказалась воздвигнута не самим собой.

— Не говори никому, пожалуйста, — Алина сказала это тихо, но в голосе слышалась искренняя мольба. — Никто не знает и не должен узнать. Между нами ничего нет, правда, но все же… — она замолчала и нервно затянулась. Закашлялась, но сигарету не бросила.

— Я просто забуду, — я оперлась об перила рядом с девушкой. Да, забыть, сделать вид, что ничего не знаю — лучший в этой ситуации вариант. И единственный, по сути, возможный. Вот только как забыть, что дядя твоего парня влюблен в свою племянницу; и не просто влюблен, а желает ее, как никого другого?

Вот и узнаешь, Рита, каково это — хранить чужой секрет, не выдавая своей осведомленности. Ведь если Кирилл узнает…

Думать об этом не хотелось, и Алина, словно почувствовав это, перевела тему:

— А ты чего тут гуляешь без куртки? Только не говори, что поссорилась с Димой… — перевела удачно, ничего не скажешь. Но отвечать все же пришлось, да и хотелось, по правде, с кем-то поделиться.

— Нет, не поссорилась, да и повода не было, вот только все равно как-то погано на душе. Есть кое-что, что я ему раньше не сказала, потому что касалось это не только меня, но и дорогого мне человека, а сейчас он узнал это самое «кое-что», причем, не от меня. Нет, не подумай, у меня нет отношений с кем-то другим или еще чего-то такого, просто он просил не держать в себе, если что-то случится, да и я обещала. А тут смолчала, и теперь чувствую себя виноватой. А он ушел с таким видом, словно его предали, курить…

— Как раз тогда, когда тебе нужна была бы поддержка, — Алина словно вырвала эти слова из моих мыслей, гонимых прочь. — И по всему получается, что ему хуже всех, что ему ничего не сказали, обманули и тому подобное, а хуже всех, все-таки, тебе? Я же говорю, все мужики — козлы, а Воронцовы еще и эгоцентрики и эгоисты, пусть обычно это и скрывают.

С последним я была в корне не согласна, но промолчала. А девушка тем временем достала еще одну сигарету, а потом протянула пачку мне:

— Будешь?

— Я не курю, — резко отказалась я. Признаться, даже не пробовала никогда, и не хотелось совсем, даже сейчас, когда все плохо. Не верю я в то, что сигареты помогают успокоиться, совсем не верю.

— Зря, — пожала плечами Алина, а потом вдруг повернулась ко мне с таким видом, словно ей в голову только что пришел способ убийства без нарушения закона: — А поехали в клуб, а? У меня знакомые сегодня как раз выступают. Отличная группа, поют каверы и пару своих песен — а еще в «Миднайте» всегда можно забыться в веселой компании.

Согласие мое, даже формальное, не требовалось: уже в следующий миг девушка выбросила сигарету и потянула меня по балкону, как оказалось, к своей комнате. Удостоверилась, что выглядит нормально, бросила в сумочку косметичку, мобильный и кошелек, посмотрела на меня, удовлетворенно кивнула и потянула меня к выходу, на ходу вызывая такси — и это все с каким-то странным возбуждением, словно ее там, в клубе, ждала как минимум любовь всей ее жизни.