По правилам и без (СИ) - Страница 38

Вернее, плакала я не из-за школы — из-за невозможности хотя бы на несколько часов скрыться в привычный и уютный мир, где нет двуличного Антона-Шекспира и влюбленной мамы.

А мама влюбилась. Это я поняла на второй день больничного, ставший самым ужасным. Пятница часто была для меня несчастливым днем, но часто эта неудачливость проявлялась в мелочах и недоразумениях досадных, но не более. Однако эта зимняя пятница превзошла всех своих предшественниц.

Началась она с дверного звонка — странно, что я вообще услышала его, обычно меня по утрам не разбудишь даже ремонтом у соседей за стенкой — а через полминуты ко мне в комнату заглянула сияющая мама с огромным букетом алых роз.

— Дорогая, как хорошо, что ты уже проснулась! — улыбнулась она, а я уже начала предугадывать самое худшее. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — поникшим — но это сошло за сонный — голосом ответила я, искренне желая опять уснуть и не просыпаться, пока не наступит долгожданное воскресенье — день рождения Кирилла и шанс исчезнуть из дома на целый день.

— Это замечательно, — мама улыбнулась. — Тогда сейчас вставай, умывайся, одевайся, а я пока на стол накрою.

— А какой хотя бы праздник?

— Просто очень хороший день, — и, потрепав меня по голове, покинула мою комнату. Вставать категорически не хотелось, но было необходимо: меньше всего на свете мне хотелось расстраивать маму. Ну и что, что на нашем диване уже наверняка сидит человек, которого я больше всего боюсь, пьет чай из подаренного мне на день рождения сервиза, играет роль хорошего бизнесмена — это все пройдет, обязательно пройдет, а маме лучше не знать, что происходит вокруг ее семьи, за свою жизнь она и так достаточно натерпелась.

Но чего я не ожидала, так это такого взгляда мамы. Они с Антоном-Шекспиром всего лишь говорили, даже не дотрагиваясь друг до друга, а мне уже все стало понятно. Может, потому, что я сама испытываю что-то подобное, а, может, это просто написано в маминых глазах…

Но она влюбилась. Совершенно точно, сидящий напротив нее человек покорил ее сердце, завладел мыслями и желаниями. И он… он улыбался, глядел с нежностью и теплом, и не знай я, кто он на самом деле и что ему нужно, поверила бы в искренность этих темных глаз. А мама верила: слепо, не допуская и мысли об обмане.

У меня закралась кощунственная мысль: так же я верила Диме, не допуская и мысли о том, что наши отношения — лишь обман. И это при том, что обычно я никогда никому, кто говорил о малейшей симпатии в мою сторону, не доверяла, считала, что это вполне могут оказаться изощренные попытки поиздеваться над неяркой заучкой — а с Димой забыла обо всех сомнениях.

Только ему, и правда, можно было верить, а мама смотрела влюбленными глазами на лжеца, лицемера и, скорее всего, даже убийцу.

— Доброе утро, Рита, — первым меня заметил, как ни странно, именно он. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — не размениваясь на вежливость, ответила я, что сошло на усталость и сонливость.

— А я вот подумал: раз уж нам втроем не получится куда-нибудь выбраться вместе, то почему бы не познакомиться поближе в домашней обстановке, — он снова улыбнулся, и даже глаза его, что удивительно, улыбались — вот только виделись в них нехорошие искры, слышался в голосе стальной оттенок. — Твоя мама не возражала, и мы подумали, что ты тоже будешь не против. Мы ошиблись?

От этого «мы» мне стало тошно. Захотелось закрыться у себя в комнате и заплакать, а еще лучше убежать — недалеко, в соседний дом. Вот только тот, к кому хочется убежать, сейчас совсем не дома, и не нужно ему знать — по крайней мере пока ничего ужасного не произошло.

Вспомнив, что от меня ожидают ответа, я отрицательно покачала головой и села на кресло, как можно дальше от Шекспира. И он это заметил: уголки его губ дернулись вверх, на секунду сложившись в усмешку похитителя.

— Вот и славно, — мама улыбнулась еще шире и счастливее. — Обед, — я тут же посмотрела на часы: и правда, было уже начало первого — а я никогда не спала так долго, — скоро будет готов, а пока могу предложить чай или кофе.

— Кофе, — тут же подорвалась с места я, — я сделаю!

— Рит, отдыхай, сегодня на кухне вожусь я, — мама положила мне руку на плечо, опуская обратно в кресло, и скрылась на кухне, снова оставив меня наедине с человеком, которого я предпочла бы вообще не знать.

— Рита, скажи, к чему эта враждебность? — обратился ко мне Антон. Я вздрогнула, но постаралась не выказывать свой страх, — и промолчала.

— Я же не желаю зла ни тебе, ни твоей маме, — продолжал тем временем он, — тем более твоей маме. Она замечательная женщина, каких осталось мало. Не нужно придумывать себе невесть что. Подумай хотя бы о ней.

Это была не угроза. Это был тонкий намек, который легко пропустить — но некогда этот человек таким же тоном угрожал, пусть и завуалировано. Конечно, он мог иметь ввиду совсем не здоровье и жизнь, а счастье и другие абстрактные понятия, но в это совсем не верилось.

— Кстати, мы с Леной позавчера видели тебя с молодым человеком, — тем же вежливо-доброжелательным тоном продолжил говорить Шекспир. — Не желаешь познакомить его с ней? Я с ним, так полагаю, уже знаком.

Внутри меня все похолодело. Значит, мама и этот человек нас заметили — только мама, к счастью, не узнала. Но вот представлять ей Диму как моего парня…

«Остерегайся этого… мальчика».

— Правда, Лена вас не заметила — а я не стал ей говорить, полагая, что тебе лучше рассказать все самой, — впервые в жизни слова Антона меня хоть немного, да обрадовали. — Но вот твоему молодому человеку обо мне по-прежнему лучше не рассказывать.

— Я помню, — тихо подтвердила я, и тут вернулась мама. Фарс начался и продолжился до пяти вечера — и то спасибо Кате, решившей, что раз я уже почти здорова, то мне следует погулять, свежий воздух ведь выздоравливающим полезен. Разумеется, гуляли мы не вдвоем, совсем не вдвоем.

Это повторилось и в субботу, а воскресенье наступило как-то совсем уж незаметно.

Я опять солгала: отпросилась в гости к Кате, причем с ночевкой — так, на всякий случай, чтобы не возвращаться домой после одиннадцати — а раньше, как сказал Кирилл, меня никто не отпустит. Мама не возражала: в понедельник я была еще на больничном — вернее, должна была посетить врача, чтобы тот выписал справку и отправил в школу, а общение с подругой, по ее мнению, только пошло бы мне на пользу.

Извечный вопрос: «Что надеть?» — благодаря все той же Кате решился быстро. Она, пользуясь отсутствием моей мамы, перевернула вверх дном весь мой скудный гардероб, откопала там вполне себе приличную тунику, про которую я благополучно забыла, настолько же приличные черные джинсы, подобрала украшения из заветной шкатулочки, заставила обуть сапоги на каблуке — спасибо маме за то, что они вообще у меня есть, я такое не слишком-то люблю — даже накрасила неброско, но красиво, и привела в порядок мои непослушные волосы — но это уже у себя дома, мотивируя это тем, что у меня нужного для приведения в восхитительный вид днем с огнем не сыщешь. Да и без того мы бы отправились сначала к Кате, а уже оттуда бы меня забрал Дима — что он, собственно, и сделал.

И, цитируя Щербатову, «мальчик малость прифигел».

— Прекрасно выглядишь, — сказал наконец он, целуя меня чуть дольше, чем обычно в качестве приветствия, и обратился к подруге. — Кать, я обязан вернуть эту красавицу сегодня?

— Не обязан, — хихикнула она, совершенно не считаясь с моим мнением. Хотя, кто сказал, что я буду с ней спорить? — Мама с папой уехали, так что дома я сама — приводи хоть в четыре утра, я все равно спать не буду. Только смотри, не испорть мне девочку!

«Девочка» попыталась замахнуться на языкатую подружку, но Дима придержал меня, а эта паршивица тем временем вручила ему мои куртку, шарф, шапку и сумочку и закрыла дверь с той стороны, оставив меня наедине не только с самым любимым парнем, но и сомнениями (А уместна ли я на чужом празднике? А подходяще ли одета?)